Last dance

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Вейлон Парк, Эдди Глускин, спецназовцы
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Философия, Даркфик, Ужасы, POV, Songfic
Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие
Размер: Мини, 6 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: просто я труп, который ожидает, что с минуты на минуту в его глотку забьется мокрая земля и черви. Где-то внутри себя я уже принял смерть, мне нечего терять.
Примечания автора: большое спасибо Mechanicsan за помощь с переводом песни.

Впервые я вальсировал на выпускном в колледже, и тогда я чувствовал себя невероятно счастливым. В те далекие студенческие годы все казалось для меня важным и значительным, и я старался подходить ко всему основательно – со всей внимательностью и строгостью, какие только мог найти в себе. К своему первому танцу я тоже подошел основательно. Сначала со мной танцевала моя мама, а после, постигнув азы, я сам часами топтался на месте до тех пор, пока у меня не отпала надобность считать вслух и смотреть на свои ноги. Мама тогда сказала, что жалеет о том, что не отдала меня в танцевальную школу, говорила, что у меня были бы все шансы стать прекрасным танцором. Не смотря на то, что у меня не самая выразительная внешность, я все же не обделен пластичностью, чувством ритма и хорошей памятью.

Тогда, на выпускном балу, я не побоялся подойти к одной из самых красивых девчонок нашего курса – Лизе. Она была очаровательна в своем узком платье, которое выгодно подчеркивало все достоинства ее фигуры и оттеняло аристократическую бледность нежной кожи, тогда я боялся только того, что могу случайно наступить на длинный шлейф ее юбки, но все обошлось. Я до сих пор помню, как я, никому не известный паренек Вейлон Парк, которого чаще называли «вон тот придурок», подошел к ней, стоящей в кругу подружек и максимально беспечно пригласил ее на танец. Ее подружки звонко засмеялись, смотря на меня, она же улыбнулась той редкой улыбкой, какую девушка дарит не каждому мужчине.

«Станцуешь со мной?» - примерно так я и сказал, без всяких нелепых обращений вроде «красотка», «киска» или «зайка», которые так любили использовать при общении с девчонками популярные в колледже парни. Я нравился девочкам из-за своей скромности, воспитанности и доброжелательности, а еще потому, что я был умным. Тогда, после выпускного бала, в местной газете нашего колледжа нас назвали самой красивой парой. Мы с Лизой вальсировали и после выпускного бала. На каждую годовщину нашей свадьбы я сдвигал к стенам всю мебель в гостиной, надевал смокинг и, после того, как мы выпивали по бокалу шампанского, я говорил ей всю ту же фразу, которая, казалось бы, стала решающей в наших отношениях:

«Станцуешь со мной?».

Она всегда соглашалась. Каждый раз, заливаясь румянцем, она протягивала мне свою аккуратную узкую ладошку, после чего мы выходили в центр комнаты и вальсировали. Однажды в нашем районе вырубили свет, но мы решили не изменять традициям, мы вдвоем напевали знакомую нам мелодию и танцевали в мягком золотистом свете восковых свечей.

Все эти мелочи, из которых складывается наша жизнь, крепко заседают в нашей памяти, и я этому рад. Почему? Когда ты блуждаешь во тьме, только воспоминания о свете не дают тебе сойти с ума и отчаяться.

Когда я был еще мальчишкой, мама часто говорила:
«Женись сынок и увидишь, каким счастливым ты быть можешь».
Везде искал я, но никак не попадалась та, которую себе представил я,
Придется поискать еще, пока не встречу я ее.

Я блуждаю во тьме. Я пью тьму и дышу ею. Я напоминаю самому себе человека, которого похоронили заживо: мне хочется жить, но все мои попытки прорваться к небу бесплодны. Меня похоронили заживо в стенах Маунт Мэссив. Смысл в том, что я не один в своем гробу. Вы стоите в одиночестве во тьме, и тут разум доносит до вас одну мысль: «ты тут не один». Вам знакомо это чувство? Я же живу этим чувством.

Старый радиоприемник, стоящий на столе, посылает мне привет из минувшего столетия. Резные узоры изрыты трещинами, когда-то блестящий лак облупился, динамик смят и раздроблен. Радиоприемник похож на вывернутый наизнанку смердящий труп, и он поет мне песни «Американского квартета». Радиоприемник хрипит, как мертвец со вспоротой глоткой и поврежденными голосовыми связками.

В леденящей тьме, пропитанной разложением и острым запахом страха, мои вены согреваются только при мысли о прошлом. В своем гробу, на который набита потертая, испачканная в крови стальная табличка «Маунт Мэссив» я живу исключительно мыслями о прошлом.

Страха во мне не осталось, не осталось и надежд. Я подобен сосуду, что до краев наполнен отчаянием и горькой иронией. Если бы эти чувства имели цвет и консистенцию, то они были бы подобны загустевшей черной крови с зеленым отливом. Мое лицо бесстрастно, и только покрасневшие глаза выдают мою изломанную суть, искусанную душу, выпотрошенную личность. Мои глаза остекленели, я почти не моргаю, я смотрю в бездну, надеясь, что она обратит на меня свое внимание. Просто я труп, который ожидает, что с минуты на минуту в его глотку забьется мокрая земля и черви. Где-то внутри себя я уже принял смерть, мне нечего терять.

- Станцуешь со мной? – раздается за моей спиной, и для меня звучит иронично. Холодная сталь заточки выписывает узоры на моей обнаженной спине. Если бы во мне было больше решимости, я бы попросил о смерти. Мне не нужно отвечать, мне даже не нужно решать – я просто плоть, у которой нет выбора. Просто плоть, которая скоро пойдет в утиль. Странно, но эта мысль успокаивает. Если суицид кажется мне приемлемым, то смерть - драгоценным даром. Я поднимаю голову и протягиваю руку, подавая ее тому, кто стал обличием истинного безумия. Эдди Глускин мог бы стать заботливым мужем и добрейшим отцом, если бы не его сумасшествие. Если бы Эдди был нормальным, то его сыновья всегда бы получали на Рождество то, что они страстно желают, а жена была бы окружена заботой и любовью. Если бы Эдди был нормальным, то его жена сказала бы ему что-то вроде: «Ты тот, кого я искала всю жизнь», что-то вроде: «Мы будем вместе до самой смерти» - и она бы не врала. Если бы только Эдди знал что такое нормальная жизнь, то его сыновья стали бы самыми воспитанными мальчиками, а жена была бы верной и добропорядочной, она бы боготворила его, как любая женщина боготворит того, кого любит всей душой. Но Эдди сумасшедший, и у него никогда не будет ни сыновей, ни доброй жены, ни спокойной жизни. Жизнь Эдди - это гамофилия, циркулярная пила, заточка и его изувеченная любовь. Сейчас смысл жизни Эдди Глускина сошелся на мне.

Мне нужна такая же, как та,
Что вышла за доброго, старого отца.
Она была как жемчуг, была у папочки одна,
Хорошая, старомодная с искренним сердцем,
Которая будет любить лишь тебя.

- Ты прекрасно выглядишь сегодня, дорогая, - говорит Эдди своим спокойным, глубоким, бархатным голосом. Он берет мою руку в свою, другой обнимает меня за талию. Я выпрямляю спину, и чуть сдавливаю пальцами ткань жилета на его плече. На моем лице – натянутая улыбка, я совершенно неискренен, но это никого не смущает. Эдди ведет. Шаг вправо, шаг назад, поворот, шаг влево. Над нами истекают кровью десятки подвешенных за ноги и шеи трупов. «Американский квартет» надрывно пропускает свои древние песни сквозь решето сломанного микрофона, как через мясорубку. По моей спине течет чья-то загустевшая, остывшая кровь, босые ноги давят вывалившиеся потроха и в воздухе разливается трупная вонь.

- Твой наряд великолепен, - говорит Эдди, и проводит ладонью по складкам платья. Он сам его шил, и я наблюдал за этим, я накладывал повязки на его исколотые швейной иглой пальцы, и тогда он улыбался мне своим изорванным ртом. Я и не заметил, в какой именно момент во мне не осталось отвращения к нему. Во мне не осталось отвращения ни к его залитым чужой кровью рукам, ни к его изуродованному лицу, ни к его противоестественным чувствам. Смысл в том, что для него все происходящее – в порядке вещей, потому что он живет в своем иллюзорном мире Америки 80-х, где у него есть уютный дом с камином в гостиной и я, тот, кого он видит своей благоверной женой. Мне кажется, что воображение Эдди отображается в сепии.

Шаг влево, шаг назад, поворот, шаг влево. Мои движения уродливы и грубы, как и все то, что осталось во мне. Каждый шаг – простреливающая боль в сломанной ноге, и если я не умру в руках безумия, то погибну от заражения крови. Каждый раз, когда я спотыкаюсь, Глускин поддерживает меня своими широкими ладонями, он снисходительно улыбается мне и кладет мою руку себе на плечо, обнимает меня двумя руками и устраивает свою тяжелую голову на моем плече. Из ран на его лице медленно выделяется смесь крови и гноя. Я закрываю глаза и дышу запахом его пыльной одежды. Во мне не осталось надежды и рвения к свободе. Я утопаю во тьме, тьма затекает мне в глотку и заполняет легкие ледяной водой. Безумие обнимает меня со всей нежностью, на какое оно только способно, безумие влюблено в мой невинный образ.

Мы вальсируем в кругу манекенов, головы которых заменены настоящими головами, их вытекшие глаза похожи на белые дорожки слез, и мне кажется, что они следят за нами своими пустыми глазницами. Где-то под потолком жужжат жирные мухи, вторящие «Американскому квартету», и из разодранных животов подвешенных трупов, качающихся в такт музыке, вываливаются мясистые опарыши. Во мне не осталось отвращения ни к чему, это чувство растворилось во мне так же, как плоть растворяется в концентрированной серной кислоте. Эдди кладет ладонь мне на затылок и прижимает меня к своей груди, где-то над моей головой его сиплый голос напевает слова песни.

- Мне так жаль, дорогая, что я не могу разделить твою боль. Но я разделю с тобой свою жизнь. Мы будем вместе… Навсегда, - я знаю, что он улыбается своими надорванными губами, и в темноте эта улыбка выглядит жутко, но она меня не пугает. Меня не пугает вечность, которую я могу провести в его объятиях. Даже в своем сумасшествии он искренний до последнего слова, временами наши недуги помогают нам заглянуть глубже в себя. И я знаю, что увидел Эдди внутри себя, что увидели внутри себя все мы.

Около старой водяной мельницы сидит пожилая пара,
Хоть и прошли годы, их любовь и поныне юна.
Матушка смотрит на папочку глазами, полными света любви.
Она касается его губ, любяще обнимает его в уходящих вечерних тенях,
Они счастливы настолько, насколько могут быть,
И такая любовь по мне!

Шорох грубой ткани, взметающейся при каждом повороте. Мне уже не мешает ни боль в пробитой ноге, ни скользкие потроха под моими босыми ногами, ни стесняющая движения одежда. Мои мысли сосредоточены на биение чужого сердца, на токе крови в чужом теле. Монотонный стук звучит для меня отсчетом, чужое дыхание - логическим продолжением песни, льющейся из хрипящих в предсмертной судороге динамиков. Раз-два-три-четыре. Шаг вправо, шаг назад, поворот, шаг влево. Это моя точка невозврата, это часть моей судьбы, которую я молчаливо принимаю и разделяю. Во мне не осталось ничего, и я готов присоединиться к этому молчаливому балу мертвецов. Я готов стать мучеником для неписанной иконы безумия.

Теплое дыхание воплощения сумасшествия на моем плече. Смрадное дыхание смерти на моем затылке. Тьма заполняет меня черной, кишащей кладбищенскими червями массой. В моем гробу почти не осталось воздуха, и я закрываю глаза.

- Так давно я искал тебя, моя дорогая, мною возлюбленная, - Эдди останавливается, обнимает меня за плечи, словно на прощание и, поддерживая сильной рукой под поясницу, наклоняет вниз. Я послушен и покорен, мягок и податлив. Я мученик без права слова. Я возлюбленный мертвец, истлевшие мощи которого будут почитаться ежегодным кровавым празднеством. Я воплощение чужой мечты, с чьего разложившегося лица будут сцеловывать трупный яд. Я слепая жертва, скованная цепями, полная отчаяния и иронии, чей лик будет рисоваться затхлой кровью на стенах обители моего духа.

- Раздели со мной вечность, стань моей частью, - шепчет Эдди, и кровь шумит в моих ушах, как горная река, я почти не слышу неуместно жизнерадостного голоса Гарри фон Тизера. Надо мной десятки мертвых тел, они льют на меня свои кровавые слезы и протягивают ко мне руки. Они желают забрать меня в свою обитель, и сейчас, поддерживаемый руками Глускина, я разделяюсь между землей и небесами, я вдыхаю застоявшийся воздух этого места, который пахнет горькой плотью.

Мне нужна такая же, как та,
Что вышла за доброго, старого отца.
Она была как жемчуг, была у папочки одна,
Хорошая, старомодная с искренним сердцем,
Которая будет любить лишь тебя.

Мне не больно. Мне не страшно. На моей душе - спокойствие младенца, спящего в объятиях любящего отца. В моем рассудке – нарядная гостиная типичного американского семейства 80-х годов, я почти могу расслышать, как трещат поленья в камине, но я не могу отогреть свои коченеющие руки. Мне холодно, смертельно холодно. Жизнь покидает меня. Когда я открываю глаза, я зачарованно смотрю на заточенный штырь, прошивший меня насквозь. Я представляю себе, как изнутри уже начинает растекаться желудочная кислота. По моим губам растекается что-то теплое. Соль и медь, привкус ржавчины и оставленных мечт – моя кровь. На щеках прозрачное, теплое и соленое, как воды Мертвого моря – слезы, не мои слезы. Истрескавшиеся губы прикасаются ко лбу, и я улыбаюсь, искренне и тепло, я отдаюсь смерти не так, как сотни других до меня, я принимаю ее с благодарностью измученного судьбой.

- Ты мой смысл, мое сердце, что драгоценнее сотен жемчужин, - шепчет Эдди и целует мои холодные, болезненно-белые руки, под которыми витиеватым узором проступают линии вен. Эдди плачет над моим умирающим телом, и сейчас он воплощает собой благодетель и уязвимость, он есть нежность и забота. Он разделяет со мной мою боль, свою жизнь и несбыточное будущее. Он достиг того, к чему стремился в своем безумии – истинных чувств, своего существа.

- Все будет… хорошо. Я останусь… навсегда, теперь уже навсегда, - с трудом выговариваю я непослушным языком, и с каждым словом штырь все глубже погружается в мое тело. Штырь – мой крест, мое последнее пристанище. Я жертвую собой, ограждая других. Используя последние силы, я поднимаю руку и протягиваю ее к лицу Глускина, он ластится к ней, как старый добрый пес, обнимает мое запястье и целует покрывающуюся пятнами ладонь.

Стоит мне закрыть глаза, как я слышу слишком громкий для этого места звук – треск дерева, грохот выламываемой двери, которая разлетается в щепки. Я дергаюсь, отчего ребристые стенки штыря неприятно впиваются в мое мясо. Открываю глаза и делаю надрывный вдох. Свет фонариков слепит привыкшие ко тьме глаза. Спецназ, они зачищают территорию, уничтожают тьму, искореняют безумие. Опоздали.

- Матерь божья, вы только взгляните на это! - кричит кто-то, а после кто-то щелкает застежками маски, чтобы выблевать из себя свой армейский паек. Я улыбаюсь, когда-то я тоже был таким, но привыкнуть можно к чему угодно. Эдди вскакивает на ноги и хватается за свою заточку, мне остается безучастно наблюдать за тем, как пули прошивают его тело насквозь, разрывают мышцы и дробят кости. Его поддерживает ненависть. Его поддерживает ярость к тому, что кто-то прервал священный обряд. Глаза, полные слез и крови, против бездушных газовых масок, за которыми прячется панический страх и истерика. Исход очевиден. До того, как он мясным мешком опускается сначала на колени, а после падает, он успевает убить двоих. Свет приближается ко мне, я слышу голоса.

- Он уже не жилец, снимем его со штыря – сделаем только хуже, а пока мы донесем его до выхода он уже сдохнет, - равнодушие сквозит в голосе говорящих, они искренне соболезнуют мне. Они готовы рыдать над моим телом, не представляя себе того, что еще большая тьма ждет их дальше, что это только начало. Мне не нужна помощь, я уже растворился во тьме и безумии.

- Там… на столе, - сиплю я и указываю глазами на нужный стол, - записка, отнесите ее моей жене. Я – Вейлон…Парк, - они найдут мою Лизу, найдут моих дорогих сыновей, они должны знать правду, они не должны тешить себя ложными истинами. На столе лежит еще и камера, и я надеюсь на то, что они догадаются прихватить ее с собой. А если нет, то никому не будет суждено узнать о Маунт Мэссив. Когда они наставляют пистолет на голову Эдди, готовые своим контрольным выстрелом поставить точку в его жизни, я напрягаюсь сквозь боль и забытье и вытягиваю руку в умоляющем жесте.

- Нет… сюда, а потом… идите, забудьте, - шепчу я непослушными губами, и спецназовцу приходится поднести ухо к моим губам, чтобы разобрать мои слова. Они считают меня сумасшедшим, они считают всех нас сумасшедшими, теперь уже не представляющими угрозы сумасшедшими, и они выполняют мою просьбу. Когда тело Глускина подтаскивают ко мне, я трачу последние силы на то, чтобы обнять его руку своими пальцами. Последнее доброе дело, которое я сделаю.

- Она была как жемчуг… была у папочки… одна. Хорошая, старомодная… с искренним сердцем, которая будет… любить лишь тебя, - пою я фальшивым голосом и кашляю, отплевываясь кровью. Тьма окутывает мой взор. Я чувствую, как Эдди, не рассчитывая, слишком сильно сжимает мою руку в своей руке, как он припадает губами к моим пальцам и поет последнюю строку песни вместе со мной.

- Спасибо, - последнее, что слышу я, прежде чем раствориться во тьме с улыбкой на губах.

@темы: Monday, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

Fucker monkey

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): LadyQueen
Фэндом: Far Cry 3
Основные персонажи: Ваас Монтенегро, Джейсон Броди
Пэйринг или персонажи: Ваас/Джейсон
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Предупреждения: OOC, Насилие, Нецензурная лексика, Кинк
Размер: Мини, 8 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: что может произойти из-за одной мартышки, мобильного телефона, атрофированного чувства самосохранения и любопытства широкого масштаба.
Примечания автора: Рисунок от Cola - s018.radikal.ru/i526/1304/95/39203440409a.jpg Спасибо большое. ))

Еще месяц назад Джейсон Броди не посмел бы назвать себя счастливым человеком, потому что в его понимании счастливые люди сидят дома на мягкой софе, смотрят сериалы, ходят на работу, получают деньги, общаются с друзьями, а не занимаются тем, чем занимается скоропостижно созданный воин племени Ракьят. Джейсон Броди ежедневно встречает на своем пути десятки проблем и не меньше опасностей, его пытается сожрать каждое живое существо, за исключением, кажется, людей, хотя и те, особо одичавшие, время от времени смотрят на него, как на кусок мяса, у него постоянно не хватает времени на то, чтобы залечить свои раны, его выбор теперь ограничивается тем, что лучше: гранаты или коктейль Молотова, штурмовая винтовка или снайперская, и, в конце концов, каждый пятый встреченный им на пути человек пытается создать в башке Джейсона пару-тройку лишних щелей, что ему самому нихрена не нравится. Но человек, каким бы он ни был, незаметно для себя начинает адаптироваться, подстраиваться под окружающее пространство, и, в конце концов, не просто смиряется со своей судьбой, а еще и начинает бороться. По крайней мере Джейсон Броди не относится к тому числу индивидуумов, которые предпочтут просто сесть и ждать своей смерти. Он, вроде как, особенный, у него, вроде как, еще остались те, кого надо защищать, и то, за что надо бороться, и он самозабвенно занимается этим, лишь бы не сойти с ума, лишь бы не потерять ту путеводную нить, которая все еще удерживает его на тонкой грани между жизнью и смертью.

Так что теперь, по прошествии времени, Джейсон, смело окрещенный некоторыми недалекими людьми не иначе, как именем одной из Диснеевских принцесс, каждый день радуется тому, что он все еще жив, что он может стоять на ногах, дышать, видеть, слышать и чувствовать. Какая у Джейсона роль во всем этом явно небесном, чудаковатом замысле? Он, вроде как, играет роль неуловимого мстителя. Стоило ему съебаться от одних ненормальных, и он попал в общество других, которые, вроде как, убивать его не собираются, но возложили на его до сих пор нихрена не понимающую голову сто и одну проблему, с которой почему-то именно он должен справиться. Только Джейсон не спешит, он тянет время между миссиями, занимается сбиванием шифраторов с радиовышек, охотится, помогает случайным людям, зарабатывает себе репутацию хорошего парня, и, в конце концов, крайне любит надавать всем пиздюлей на очередном аванпосту. Аванпосты стали его отрадой, это то место, где можно себя почувствовать как средневековым ассасином, так и невероятно опасным парнем-боевиком. Честно говоря, Джейсону кажется, что его пизданутую рожу знает каждый второй пират, и что уже скоро они сами станут ему уступать, но нет, блять, есть еще один участник этой далеко нерадостной истории, человек, которого боятся в разы больше, чем Броди, потому что вот он реально ебнутый на всю голову – Ваас Монтенегро, первый и самый опасный враг Джейсона, первый и самый уважаемый авторитет среди пиратов, первый и отличившийся помощник Хойта. Джейсон понял, что все плохо, когда впервые увидел эту свирепую, обезображенную ранами и наркотиками рожу, когда услышал голос, тембр которого имел свойство меняться каждые тридцать секунд, когда первый и последний раз пытался остановить кровь, хлещущую во все стороны из шеи Гранта. Он понял, что все особенно хуево, когда пообещал себе сжить Монтенегро со света, не взирая ни на какую хуйню, которая имеет свойство происходить на территории этого неизвестного географам острова.

В общем говоря, очередной день Джейсона Броди начинался хуево, потому что какая-то в конец ахуевшая обезьяна решила, что граната лучший предмет, который она может свистнуть у безалаберного Броди, решившего прикорнуть в чаще сельвы. Короче говоря, Джейсону, везучему маленькому ублюдку Джейсону, повезло только в том, что граната рванула еще на лету и не была осколочной. Впрочем, это не помешало парню едва не навалить кирпичей от страха, подскочить на ноги с матом и начинать поливать все вокруг себя свинцом. Ко всему прочему, когда Броди попытался свалить от несуществующего врага, он крайне неосмотрительно налетел рожей на дерево и едва ли не разбил себе нос, но в этом же была и хорошая сторона – данная встреча в миг скинула с Броди остатки сна, и Джейсон наконец-то смог осознать факт того, что он мудак, а во всем виновата какая-то особо пронырливая тварь. Короче говоря, Джейсону нужен был релакс и успокоение нервов, посему он открыл карту острова и планшет, пара минут - и он сориентировался, что поблизости имеется один из крупных аванпостов, на который уже давно стоило бы совершить набег. Это была вторая ошибка Джейсона за этот день, и знай он о том, что принесет ему этот набег, он бы ни на сантиметр с места не сдвинулся. Но он не знал, и именно поэтому, вооружившись оставшимися гранатами и прочим арсеналом имеющегося в запасах оружия, направился через сельву на запад, туда, где по его расчетам располагался нужный аванпост.

Собственно говоря, захвата как такового не произошло, этому помешал ряд обстоятельств, по стечению которых Броди сидел в главном здании аванпоста, а напротив него, с до безобразия радостным ебалом, на столе восседал тот, встречи с кем Джейсон не искал. Но стоит вернуться на несколько минут назад, и объяснить то стечение случайностей, которое привело к такому печальному и неожиданному результату.

Джейсон пробрался туда, куда и намеревался, оставив после себя несколько трупов, что его совершенно не смутило. Занятый мыслями о своем прошлом и будущем, а так же попутно пытаясь не упустить из-под внимательного взгляда ни одного пирата, он не сразу расслышал доносящиеся из невзрачной пристройки главного здания стоны. Броди аж перекосоебило от такого расклада вещей, не то что бы он страдал вуайеризмом, как-то ему в джунглях не до этого, но именно сейчас, именно в самый неподходящий для того момент, Броди не смог пересилить свое любопытство. Вместо того, чтобы пойти и добить оставшихся пиратов, парень двинул прямиком к пристройке со смутными намереньями, судя по всему, ему было крайне интересно рассмотреть то, что происходило в этом сарае, или просто захотелось острых ощущений.

— Нихуевое такое кино, - прилипнув еблом к окну, непроизвольно прокомментировал Джейсон. Постепенно бровь его поднималась, выгибаясь под невероятным углом, а морда вытягивалась от смешанных ощущений увиденного. По большей части Джейсона заинтересовали две шлюхи, ублажающие друг друга, и только потом, когда Броди присмотрелся, он все-таки смог различить, в самом темном и далеком углу помещения еще одно действующее лицо, и стоило ему понять, кого именно он увидел, и в каком положении застал, как ебальник Джейсона моментально скрылся за оконной рамой так, будто его там и не было вовсе. Ваас, он видел дрочащего, мать его за душу, Вааса! И знаете, что самое неприятное в данной ситуации? Броди не мог точно сказать на кого точно у него встал… Горе Воин опустил взгляд вниз, собственное достоинство наглядно давало понять, что никаких смертей на сегодня не предвидится, собственно как захватов и ряда прочей поебени, которой Броди, вроде как, любил заниматься между миссиями спасения острова от всяческого рода уродов и ублюдков. И вроде как, стоило бы развернуться и по-тихому слинять, но нет, жажда приключений вещь редкостного размаха, и вместо того, чтобы уносить свою жопу в тихое и уединенное место, он решил пойти на совсем рискованное дело.

Искренне уверовавший в то, что сможет подорвать авторитет неприступного Монтенегро, Джейсон спешно полез в карман, откуда в мгновение ока, как фокусник, выудил пластиковый прямоугольник мобильного телефона. Включив на гаджете видеокамеру, Броди вновь вытянулся, аккуратно заглядывая вовнутрь, его махинаций никто, вроде как, не заметил, и, скорчив хитрое ебальцо, он нажал на кнопку «пуск», тихий писк звукового сигнала, замигала красная лампочка, запись началась. Джейсон не знал, почему ему так навязчиво хочется заржать, скорее всего, банальная истерика на фоне того, что ему активно кажется, что он совершает главную ошибку в своей жизни. Но запись уже идет, хотя вроде как не поздно закончить играть в «сам себе режиссер», свернуть лавочку и свалить отсюда, но шлюхи, да и Ваас на дисплее телефона выглядят так заманчиво, так живо. Броди морщится, потому что в паху теперь не просто тянуло, там болело. Вновь обратив взгляд вниз, на своего поднимающего революцию товарища, Джейсон тихо цыкнул, и когда поднял голову обратно, понял – его день не просто плохой, он однозначно хуевый. Из-за толщи грязного стекла, на него и в частности на телефон, взирала свирепая рожа начальника пиратов. И вот тут Джейсон все-таки заржал, глупо так, безнадежно и по всему видимому слишком громко. Он уже было хотел развернуться и уебывать отсюда куда подальше, как его сильно огрели по затылку прикладом, и последнее, что он увидел, это уже насмешливое ебло Монтенегро, жалко он не успел показать ему средний палец.

Таким незамысловатым и более чем постыдным образом Джейсон Броди оказался в руках пиратов, точнее говоря одного – Вааса Монтенегро, который с до безобразия радостной рожей сейчас уже раз в третий пересматривал то, что успел отснять Джейсон. Шлюхи, само собой, куда-то ушли, и Броди, не знающему, что с ним будут делать – линчевать или просто ломать кости, было несколько не по себе от того факта, что он находится в одном помещении с ебанутым на всю голову представителем человеческой расы. Джейсона мелко трясло, то ли от страха, то ли от раздражения на свою неосмотрительность. Он сглотнул, когда Монтенегро отвлекся от дисплея мобильного телефона и поднял на него глаза.

— Опять ты, и твой ебанутый телефон? Джейсон, блять, ты заебал, честное слово, - многозначительно произнес Ваас и спрыгнул со стола, за два шага он подошел к Джейсону и сунул телефон ему под нос, - Это что, блять, такое? Я тебя спрашиваю, окей… Я тебя спрашиваю, какой хуйней ты додумался заниматься на моем аванпосте? – Пират хватает его за волосы на затылке, тянет вниз, от чего голова Броди поднимается выше, - ты совсем ебанулся, Джейсон? Ты совсем охуел приходить сюда и портить мое времяпровождение фактом присутствия своей личности на моей, слышишь, бля? На моей, мать твою, территории? – Джейсон молчит, он не может ничего сказать, потому что рот заклеен широким пластырем, он не может ничего сделать, потому что руки стянуты за спиной тонкой бечевкой, которая неприятно врезается в кожу, и кажется, шевельни хоть пальцем и кожа лопнет. Ваас откладывает мобильный и берет со стола в одну руку пистолет, в другую небольшой, но всe равно выглядящий угрожающим, нож.

— Ты тупой, Броди? Ты не знаешь одной банальной истины, она заключается в том, что надо учиться на своих ошибках, а не повторять их, ты это понимаешь, мудак? – Ваас тычет пистолетом куда-то в переносицу, и Джейсон быстро кивает головой, соглашаясь со всем сказанным, ему не нужна вентиляционная система в голове - ему и так хорошо живется. Монтенегро вскидывает руки, ходит по комнате, то и дело косясь на пленника, что-то бормочет, но Джейсон не может разобрать его слов, а после он снова оказывается слишком близко, смотрит глаза в глаза, и Броди непроизвольно вжимается в спинку стула, пытается ощериться, но пластырь мешает.

— Короче, я придумал, я же ведь очень умный, а, Джесс? Как тебе это нравится, я придумал так, чтобы ебальника твоего больше не видеть, я накажу тебя, Броди, накажу так, что ты десять раз подумаешь, усек, бля? Не вижу реакции… - Джейсон опять кивнул и едва не заорал дурниной, когда пластырь резко сорвали с губ, самым подозрительным во все этом были два факта: его не убили с самого начала, и эта нехорошая улыбка на лице Вааса. Нож рассек бечевку, а Монтенегро двинулся обратно к столу, Броди моментально сорвался с места, но резко остановился, когда нож просвистел рядом и вонзился в дверь там, куда Джейсон только хотел положить руку.

— Стоять на месте, блять, я тебя еще не отпускал, - рыкнул пират и вновь приблизился к нему, вжимая в дверь, и поднося к глазам телефон, на котором вновь проигрывалась запись, Джейсон смотрел то на экран, то на внимательные глаза Вааса, а еще Джейсон понимал, что у него, кажется, опять встает, блять. Ощутив прикосновение колена к своей промежности, он чуть на месте не подпрыгнул, и возмущенно посмотрел на Монтенегро, но сказать ничего не успел, потому что куда-то в челюсть прилетел увесистый удар кулака, от чего она хрустнула. Джейсон бы завалился на бок, если бы его мгновенно вновь не прижали к стене,

— Тебе ведь это нравится, а, Джесси? Твоему приятелю нравится, и тебе, значит, тоже, блять, я прав? – Ну а что вы предлагаете еще делать? Конечно же, он кивнул, как минимум это правда, и как максимум другие варианты ответа не принимаются.

— Ахуеть, Броди, ты меня удивляешь, смотри сюда, это же ведь еще не все, - Джейсон безвольно уставился на дисплей, на видео был Монтенегро, он вновь попытался отвести глаза, но чужая рука болезненно сдавливает пах, Джейсон негромко шипит и продолжает смотреть, Ваас улыбается, идиллия, блять. Мобильный пищит, оповещает о том, что видео закончилось, и Ваас кидает телефон через плечо, гаджет перелетает через всю комнату, врезается сначала в стену, а после падает на пол и разлетается на составные. Возможно, он и не сломан, но собрать все детали будет затруднительно, крайне затруднительно. Тем временем пират, удерживая Броди за волосы, тащит его через всю комнату и кидает в тот самый угол, где сидел, пока ему не помешали, сам же подтаскивает к месту стул, поворачивает его спинкой к Джейсону и садится, сложив руки на спинке, его взгляд выразительный и направлен прямиком на ничего не понимающего парня.

— Хули сидишь? Раздевайся… Ты тупой или глухой? Человеческой речи не понимаешь? Я недостаточно четко говорю? Хорошо, блять. Раз-де-вай-ся, му-ди-ла, - по слогам цедит Ваас, приподнимается и достает из кобуры пистолет, который направляет на Джейсона, нетерпеливо качает им. - Так доходчивей, Джесси? Снимай свою ебучую одежду, сейчас же, - пират топает ногой, и Джейсон медленно, неуверенно стягивает с себя футболку и откладывает ее в сторону, - Продолжай, - пистолет неспешно качается в слышимый одному только пирату такт, руки Броди застывают над пряжкой ремня, и он поднимает раздраженный взгляд на пирата, только нихуя героического в этом нет, преимущество-то не на его стороне, такая вот у него удача. Ваас вскидывает ногу, бьет куда-то под колено, и Джейсон дергается, и возвращается в реальность, начинает расстегивать ремень, потом пуговицу и молнию, движения резкие, раздраженные, да и хуй бы со всем, пусть смотрит, псих шизанутый. И Ваас смотрит, смотрит и облизывается, сука, кусает потрескавшиеся губы, и не перестает мотать из стороны в сторону пистолетом. Это бесит. Джинсы летят в те же края, что и футболка, куда-то на пол. Броди не стыдно, ему просто пиздец как стыдно, он пытается прикрыть эрекцию, чем только вызывает смешок со стороны пирата,

— Как девочка, милашка Джесси, ноги раздвинь, сука, - Броди поднимает глаза и смотрит с вызовом, Ваас вскакивает с места, рычит, он может простить один раз, может второй, но не третий, блять, в конце-то концов. Подойдя вплотную к пленнику, он вновь прислоняет пистолет к его бестолковой башке, опасно щелкает предохранитель.

— Раздвинь свои, гребаные, ноги, - Джейсон сглатывает и нехотя подчиняется. Глаза закрыты, дыхание максимально ровное, - Умная девочка, а теперь порадуй меня, помоги себе сам, - шепот касается уха, и Джейсон вздрагивает от неожиданности и самой мысли того, что ему сейчас предлагают сделать. Это же будет его кошмаром на всю оставшуюся жизнь, или нет? Ваас нетерпеливо тыкает пистолетом в висок и отступает, вновь садится на стул. Джейсон комкает простынь под своей задницей, смотрит куда угодно, только не на Вааса, куда угодно, но только не на его усмехающуюся, самодовольную рожу.

— Как жалко, что я испортил мобилку, можно было бы это записать, а потом показывать парням, какая же ты сука, Джесси, тогда бы тебя не боялись, тогда бы тебя даже не убили, тебя бы стремились поймать и поиметь, - Ваас хохочет, а Джейсон чувствует, как отчаянно краснеет. - Приступай, Броди, давай, я хочу посмотреть на тебя. Ты на меня можешь пялиться, а я на тебя нет? Это не по правилам, это не честно, блять. Давай, Джесс, никто даже не увидит этого, к сожалению, только ты и я, это наше персональное безумие, - голос Вааса сходит на заискивающий шепот, парень осмеливается поднять взгляд, Ваас напряжен, глаза бегают, он смотрит на него слишком внимательно, слишком оценивающе, слишком неприкрыто, слишком много «слишком». Джейсон путается в своих ощущениях, Джейсон понимает, что если он не будет подчиняться, то, скорее всего, получит пулю в лоб, да и кто гарантирует ему то, что он не получит ее после? И что вообще будет после? Броди передергивает в плечах, он нехотя кладет руку на свой член, мнет его, и кровь приливает к органу не взирая ни на ситуацию, ни на желание, это физиология, это ниже его моральных принципов.

— Можно закрыть глаза? – Он не говорит, он хрипло шепчет, смотрит вверх, Ваас думает, и все-таки кивает, плевать, сейчас ему явно не до препирательств. Джейсон закрывает глаза, отсаживается ближе к центру койки, откидывается назад, прикасаясь спиной к холодной стене, подносит ладонь к губам и сплевывает на нее, а после растирает слюну по члену, обводит большим пальцем головку. Он отчаянно пытается представить себе что-нибудь, но пристальный взгляд то и дело напоминает ему про реальность, Джейсон хмурится и тихо рычит, припоминая шлюх с видео, глухо стонет, думая о дрочащем Ваасе, кусает губы. Темп сбивчивый, ноги мелко дрожат, и он спешит закончить со всем этим как можно быстрее. Но это же ведь его жизнь, а его жизнь всегда была полна разного рода сложностей, одна из которых образовалась и сейчас.

— Какая же ты редкостная шлюха, Джейсон, - он слышит звук опрокинутого навзничь стула, слышит звук приближающихся шагов, чувствует, как проминается кровать под весом чужого тела. Монтенегро берет его за шею и толкает в сторону так, что бы он лег на кровати нормально, и почему Джейсон пропустил тот момент, когда ебнутый пират успел раздеться по пояс и растянуть ремень на штанах. Броди хрипит, ругается, отнимает руку от ноющего члена и открывает глаза и тот момент, когда Ваас наваливается на него, упирается ладонью в грудину и вдавливает в кровать, другой берет за шею, и склоняется к уху,

— Мерзкая, ебанутая шлюха, - шипит он и сильно кусает за мочку, Джейсон упирается руками в его плечи, пытается отстранить от себя, но Ваас сложен крепче и весит, соответственно больше. Серия болезненных поцелуев жжет щеку и шею, и Джейсон выгибается и шипит от боли, когда Монтенегро впивается зубами в выступающую ключицу, а после проводит языком по наливающимся кровью бороздам.

— Я прикончу тебя, блять, - шипит Джейсон, и впивается обломанными ногтями в смуглые плечи, оставляя глубокие, неровные лунки. Он кожей чувствует усмешку пирата, но не сопротивляется, а зачем? Что это изменит? Только если количество синяков на теле.

— Мы еще посмотрим, кто кого прикончит, крошка Джесс, пока что ты моя сучка, так что закрой свою пасть и будь послушной девочкой, - конечно же, Ваасу была не нужна «послушная девочка», ему нравилось видеть сопротивление, нравилось подавлять его, нравилось наблюдать отчаяние и слушать крики. Он говорит как бы для справки, просто потому, что надо сказать хоть что-то, чтобы оставить последнее слово за собой. Руки Вааса прикасаются везде, докуда могут дотянуться, Броди извивается под этими прикосновениями, хрипит и чертыхается, каждый раз проклиная себя все изощреннее.

— Я тебе нравлюсь, Джейсон? Открой глаза, сука, когда с тобой разговаривают, - Джейсон мычит что-то нечленораздельное и открывает глаза, смотря на пирата со смесью похоти и гнева, скалится, щелкает зубами и вновь падает на подушки, получив крепкую пощечину, - Неграмотная шлюха, - шипит Ваас, склоняется ниже и проводит языком по сомкнувшимся губам. Он хватает под челюсть, давит, принуждает открыть рот, какое-то время Джейсон терпит эту боль, но все равно сдается, поддается и тут же чувствует прикосновение чужого языка, вкус виски и дешевых сигарет, вкус кокаина, втертого в десны, вкус крови и уксуса. Броди усмехается отчаянно и глупо, обхватывает пирата за шею, тянет ближе к себе, а второй рукой пересчитывает его ребра, нащупывает несколько грубо зарубцевавшихся шрамов, кусает за язык и губы, и в конце глухо стонет ему в рот, чувствуя сомкнувшуюся на члене руку. Вот это было реально нечестно.

— Заткнись, блять, Броди, завали свою ебучую пасть, - Монтенегро злится теперь только на себя, его трясет от возбуждения, и в глазах, в этих серых глазах читается только похоть, не страсть, не желание, а именно похоть, животное, греховное низкое чувство. Джейсон усмехается, облизывает губы. Кажется, они на пару обдолбились тем, что с утра принял пират. Сердце долбит где-то в грудине, готовое перемолоть кости в порошок, сокращается судорожно, пропускает удары, и не только у Джейсона, у них обоих этот мешок из мышц, артерий и крови готов разорваться к хуям собачьим, как осколочная граната.

Джейсона резко переворачивают на живот, ставят на колени, он жмурится, готовый к боли, он предполагает, что это нихуя неприятно, но это же и неизбежно. Монтенегро тяжело дышит где-то у него за спиной, над самым ухом, водит шершавой ладонью по спине и пояснице, шуршит тканью спешно стягиваемых с себя штанов. В воздухе разливается густой запах, в котором угадываются нотки керосина, Броди поворачивается, смотрит через плечо, как на руку пирата вытекает слабощелочное масло для первичной чистки оружия, морщится, просто, блять, прекрасно, и ничего более подходящего конечно же под рукой не нашлось, пиздец. Ваас молчит, сосредоточенно растирая жидкость между пальцев, а после вновь склоняется над Джейсоном, впивается зубами в его плечо и проталкивает в узкую задницу сразу два пальца, Броди рычит в ответ, пытается податься вперед, но начальник пиратской шайки держит его крепко, придавливая своим весом. К двум добавляется еще один палец, Ваас растягивает его медленно, наслаждается участившимся дыханием и хрипами, улыбается в плечо, щурится, как сытый кот. Он делает это не для него, а для себя, потому что долбиться в узкое тело, все равно, что пытаться присунуть ведру с песком – больно до слез и не совсем безопасно. Монтенегро сгибает пальцы, давит на простату, и Джейсон стонет неожиданно громко, пытается подняться на руках, но получает удар по хребту, и вновь покорно ложится обратно.

— С-сука, - шипит он, упираясь башкой в промокшую простынь, облизывает соленые от пота губы, и вновь получает укус вместо ответа.

— Шлюхе не терпится быть оприходованной, а, Джесси? Ты такая маленькая нетерпеливая сука, что рот свой вздумал открывать. Хочешь, чтобы я тебе пистолет в жопу затолкал и спустил всю обойму? Заткнись, окей, блять? Стони громче, блядина, но не тявкай, когда не просят, - рычит он куда-то на ухо.

Парень чувствует, как головка члена трется об очко. И это же, блять, только вершина айсберга, Броди вновь принимает попытку съебаться, но вновь оказывается пойманным и подтянутым обратно.

— Раньше надо было думать, мудила, - усмехается Ваас и резко входит. У Джейсона чуть ли глаза из орбит не полезли, взвыв от волны резкой, ахуенно сильной боли, он вновь дергается вперед, пытаясь соскочить, сминает в пальцах желтоватую ткань постельного белья, и ни на секунду не затыкает бурный поток отборного мата. Монтенегро отвешивает ему шлепок по заднице, и уже более аккуратно двигается вперед, его дыхание учащается, во вздохах слышны хрипы, только вот Джейсона это не радует, его вообще нихуя не радует в сегодняшнем дне. Он же, вроде как, плохая шлюха, хотя стоп, он еще час назад был типа воином Ракьят, блять.

— Расслабься, бля, - легко сказать, нихуя невозможно сделать. Попробуй тут расслабиться, когда в твоей жопе находится орган, не предназначенный для твоей жопы вообще ни коим разом, и при этом тебе активно кажется, что еще одно движение и тебя порвет на части, как передутый гелием шарик. Джейсон складывает пальцы рук в «фак», и демонстрирует это творение Ваасу, тот отвешивает еще один шлепок, и Броди опять дергается от боли, опять матерится сквозь зубы, которые отчаянно стискивают кусок простыни, лишь бы не орать, как баба. Пират опять двигает бедрами, входит на всю длину, и Джейсон бьет ребром кулака по постели так, что отшибает его к чертовой матери, но эта боль кажется ничтожной по сравнению с тем, что творится в области ниже копчика.

— Вот что бывает с непослушными суками, Броди, после этого, ты, блять, дня три ходить не сможешь, еще месяц будешь оглядываться по сторонам и отложишь себе на корочку, что нихуя не надо ходить на мои, сука, мои аванпосты, ты понял, блять? – Пальцы Монтенегро вновь путаются в выгоревших светло-русых волосах, стискивают их, тащат к себе, и Джейсон поднимается на руках, прогибается в пояснице. Ему нихера не удается представить ничего приятного, нет ничего, что можно сопоставить с происходящим так, чтобы боль обернулась удовольствием. Какое-то время Ваас двигается в нем, неспеша, медленно, а после резко выходит, и переворачивает на спину. Броди лелеет мысль о том, что это все, что это конец, но нихуя, шоу продолжалось.

— Я хочу видеть твои глаза, не закрывай их, - зло хрипит Ваас, и Джейсона удивляет то, что он не услышал ни одного матерного слова. Пират приподнимает его, и вновь входит, теперь уже не так больно, но Джейсон все-равно рычит сквозь сомкнутые зубы, кусает себя за кисть руки, и не смеет закрыть глаз. Монтенегро склоняется ниже, прикасается лбом к его лбу, смотрит прямиком в глаза и трахает, грубо, быстро, намереваясь приблизить оргазм как можно быстрее. Джейсон включается в игру, ему это даже начинает нравиться, как-то извращенно, грязно, но интересно, правда, он никогда в этом не признается. Он непроизвольно обнимает пирата за шею, царапает спину, оставляя белые полосы, стонет ему на ухо, пытаясь приблизить оргазм как можно быстрее. Сам обхватывает рукой собственный член, и дрочит быстро и резко, в такт толчкам, он кончает первым, заливая спермой живот. Монтенегро подходит к финишу с протяжным стоном, в котором путаются звуки рычания и хрипа, он заливает Джейсона спермой, которая моментально смешивается с кровью, пачкает. Как же это, блять, мерзко. Ваас удерживает себя от того, чтобы не завалиться на Броди сразу, он выходит из него, отталкивается рукой, и падает рядом. Джейсон вытирает живот куском простыни и игнорирует свирепый взгляд Вааса, а вот нехуй было начинать, когда все знали о последствиях.

— Ты хорошая шлюха, Джесси, очень хорошая, - буднично говорит он, и Броди не успевает увернуться от поцелуя. Ваас целует его в губы поверхностно, сухо и немного деловито, а после закуривает, и кидает пачку на грудь Джейсону, не угощает, а утверждает, и Джейсон тоже закуривает, кашляет. Они сейчас похожи на парочку пидоров из какого-нибудь сладкого сериала для девочек, оба – стандартный набор стереотипов, Джейсон не сдерживает смешка,

— Хули тут смешного? – как бы между делом интересуется пират, переворачивается на бок, приподнимается на локте и выжидательно смотрит на своего пленника, попутно то дергая, то гладя его по волосам,

— Просто это пиздец, вот и смешно, - Джейсон говорит уже без страха, они оба попали на дно, и это вроде как нормально, потому что на деле они оба ебанулись, один со своими претензиями на мировое господство, а другой со своими планами на роль неуловимого мстителя, так что они, вроде как, на одной планке, но этого, конечно же, никто не признает просто так.

— Действительно пиздец, - соглашается Ваас, и тушит окурок о стену, Джейсон следует его примеру, и тут же оказывается скинутым с койки, Джейсон подскакивает на ноги готовый высказать все, что он думает о пизданутом пирате, но тот только показывает на кучу тряпья.

— Надевай свои ебучие шмотки, и вали-ка ты отсюда, а я сделаю вид, что духу твоего здесь не было, но, блять, попадешься мне со своим телефоном еще раз, помяни мое слово, я тебя перевоспитывать не буду, я тебя вздерну на ближайшей пальме, оболью керосином, выпущу в тебя всю обойму, а после скормлю твою прожаренную тушу свиньям, усек, бля? И штаны мне сюда мои дай, - Джейсон небрежно кинул штаны Ваасу и принялся быстро одеваться, забрав со стола свой нож и автомат, перед самым порогом он обернулся через плечо, Монтенегро активно делал вид спящего человека,

— А как же прощальный поцелуй? – Ваас тихо заржал, поднялся на месте и выстрелил, пуля просвистела сантиметрах в тридцати от башки Броди.

— Уебывай, Джейсон, а то я тебя в задницу из дробовика поцелую, - посмеиваясь, прорычал пират, и Джейсон, что было духу свалил за дверь - ему дважды повторять не требовалось.

— Нихуевое бы получилось кино, - бросил Ваас в пустоту и вновь завалился спать, день только начался, для Броди, может быть, и хуево, а для него более чем хорошо.

@темы: слэш, Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Far Cry 3, Vaas Montenegro, Jason Brody, Ваас Монтенегро, Джейсон Броди, slash, fanfiction

---

Hunger and Justice

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Майлз Апшер, Волрайдер (Уильям Хоуп, Билли), Эдди Глускин
Пэйринг или персонажи: Майлз (Волрайдер)/Глускин, Парк
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Мистика, Даркфик, Ужасы, Мифические существа
Предупреждения: Смерть персонажа, OOC, Насилие, Кинк
Размер: Мини, 4 страницы, 1 часть
Статус: закончен
Описание: существо из страшных мифов, что обрело форму и теперь, физическое воплощение. Они наведут свой порядок в этом месте, которому суждено стать темной стороной Зазеркалья, они установят свои порядки в этом маленьком мире, что стало сосредоточием безумия и телесных мук. Маленький ад на две персоны.
Посвящение: for Noobito 777.
Примечания автора: Дело началось вот с этого арта от Noobito 777 ( noobito777.deviantart.com/art/fail-466076623 ); Еще один арт от Noobito 777, нарисованный к этому фику (я аж приятно ахуел):
cs613524.vk.me/v613524339/1850b/W9znx4dt79c.jpg

Где-то там, вдалеке, визгливо жужжит циркулярная пила. Где-то там, вдалеке, пахнет терпким сумасшествием и соленой кровью. Где-то там, вдалеке, безумец танцует вальс на костях своих жертв. Он закрывает глаза, оттягивает руку в сторону и скользит кончиками пальцев по шершавой, влажной стене, ведет невидимые линии и прислушивается к своим ощущениям. Теперь он свободен, теперь у него есть сосуд — человек, пропитанный страхом и познавший боль, видевший тысячи кошмаров, с навеки сломанным разумом. Он хотел стереть его из этого мира, хотел уничтожить его, но он все равно поможет ему. Он будет поддерживать жизнь в этом теле, идеально для него подходящем, он позаботится об этом мальчишке, позаботится об его затухающем разуме и сломленной воле. Он станет для него опорой и поддержкой в обмен на его мягкое и такое уютное тело.

Он останавливается на месте, одергивает руку от стены и прикасается пальцами к своему лицу, очерчивает рубленые черты, обводит линию залитых кровью губ, соскальзывает с подбородка на шею, на грудь, запускает пальцы в воронки пулевых ранений, погружается в собственную плоть и слизывает кровь с испачканных пальцев. Соль, страх и ржавчина. Он смотрит в оскалившееся битым стеклом окно и заглядывает в собственные глаза, черные, как изнанка мира, глубокие, как океаническая впадина. В его глазах видна вечность и холод равнодушия. В его глазах видна извращенная пародия на человеческое радушие. Он подтирает алые дорожки, оставшиеся от кровавых слез, и в мертвом лунном свете кровь отдает ультрамарином. Теперь ему не надо бояться, теперь у этого человека есть он — покровитель этого места. Волрайдер. Существо из страшных мифов, что обрело форму и теперь — физическое воплощение. Они наведут свой порядок в этом месте, которому суждено стать темной стороной Зазеркалья, они установят свои правила в этом маленьком мире, что стало сосредоточием безумия и телесных мук. Маленький ад на две персоны.

Волрайдер вскидывает голову, по-звериному принюхивается и щурит глаза. Он смотрит на мир глазами Майлза Апшера, он чувствует это место кожей Майлза Апшера, он слушает мысли Майлза Апшера. Он мог бы возненавидеть его, мог бы уничтожить его, чтобы оставить для себя лишь его уютный мясной костюмчик, но это существо открыло ему глаза на правду, заставило по-новому взглянуть на того, кто был для него благодетелем так долго. Теперь, где-то там, в глубине гор, изорванное в кровавое месиво тело доктора Вернике украшает кровавым узором ледяные стены. Майлз называет это правосудием. Волрайдер же все еще не может понять, нравится ли ему это слово. Он думает о том, как странны человеческие существа и движется вперед, мягко ступая по пронзительно громко скрипящим половицам. Он, как хищник, инстинктивно следует за зовом вожделенной крови, даже не обращая внимания на то, куда идет.

Под ногами хрустит битое стекло и чавкают человеческие потроха. Подошвы ботинок липнут к скрипучим половицам, залитым и пропитанным человеческой кровью. Стены, исписанные непонятными ему фразами о доме и счастье. Скульптуры из человеческой плоти, отвратительные разуму Апшера и непонятные для него. Он замирает в проходе и закрывает глаза, пропитывает свою кожу чувствами страха, ужаса, отвращения и боли. Тут кисло пахнет застоявшейся кровью, сладко-горьковатым запахом разложения и пыльной тканью. Сосуду не нравится это место, оно пугает его, но Волрайдер хочет заглянуть в каждый угол своего мрачного мира, мира который был посвящен и подарен только ему. Они следуют за кровавыми разводами, следуют за запахом свежей крови, который едва-едва пробивается сквозь запах смерти и забытья, углубляются в переплетение хаоса и тьмы, вторгаются в чей-то уютный мирок, в чьи-то охотничьи угодья.

Они замирают на пороге и глазами цвета вечности смотрят в душу этого места, что преобразовалось в разделочный цех. Гнилое дерево, ржавые цепи и испачканные в стылой крови инструменты. Охотник, напевая мотив какой-то песни, разделывает очередную жертву. Тут пахнет безумием и — едва различимо — живым страхом. Волрайдер поводит головой Апшера в сторону и, по-птичьи склонив ее к плечу, смотрит на расширенную прорезь металлического шкафчика, в котором теплится чья-то жизнь, чей-то разум, еще не сломанный окончательно. «Правосудие», — это слово вновь появляется в его разуме. Что оно значит? Его отвлекает звук утробного рычания, раздающийся непозволительно близко. Ему не страшно. Они резко переводят взгляд в сторону того, кто считает себя хозяином этого места, и только после поворачивают голову. За спиной хищника жертва бьется в предсмертной агонии, оглашая цех своими визгливыми воплями и хватаясь изуродованными пальцами за распоротое брюхо, ворошит влажные, розовые кольца вываливающихся кишок.

— Дорогая? — аккуратно спрашивает Глускин и щурит залитые кровью глаза, кривит рассеченные губы в обманчиво добродушной улыбке. Волрайдер смотрит на него с интересом ученого вивисектора и обдумывает смысл такого слова как «правосудие». Он позволяет Эдди подойти ближе, кожей Апшера чувствует давление на их плечо и краем глаза смотрит на изувеченную, обтянутую перчаткой руку, касающуюся его. Пальцы хищника пахнут свежей кровью. Волрайдер голоден и задумчив. Он слышит и чувствует желание Апшера освободить заточенную тут душу. Кивнув головой чему-то неведомому, они выворачивают плечо из хватки мужчины и направляются к железному шкафчику. Жертва, заточенная в нем, неистово бьется о стенки своей импровизированной темницы и задушено скулит. Щелчок защелки действует на охотника раздражающе, и, когда тот вновь пытается приблизиться, Волрайдеру хватает рубленого движения рукой, чтобы откинуть его в другой конец помещения. Не оборачиваясь на грохот, он тянет дверцу на себя и ничего не выражающим взглядом продернутых черной пеленой глаз рассматривает живую душу, все еще не пожранную безумием окончательно.

Вейлон Парк смотрит на стоящего перед ним человека затравленным взглядом. Человек ли это? Он уже ничему не удивляется. Он смотрит на то, как из уголков глаз и ноздрей стоящего перед ним существа начинают катиться кровавые капли насыщенно-синего, как чернила, цвета. Оно подтирает нос тыльной стороной ладони и равнодушно смотрит на ультрамариновые разводы, а после вновь поднимает свой взгляд на него. Вейлону страшно и почему-то холодно, ему кажется, что когда-то раньше он уже видел Это. Оно окидывает его с головы до ног взглядом, полным холодного безразличия и равнодушия, как-то заторможено склоняет голову к плечу и будто бы пристально смотрит в глаза, словно пытается рассмотреть его душу. Или все же рассматривает? Вейлон не знает, сколько они так стоят, смотря друг на друга, — один с холодом, а другой со жгучим страхом. Но в итоге Это, чем бы оно ни было и чье бы тело не заняло, отступает в сторону, уступая ему дорогу, и пристально глядит ему в след в то время, как Парк, схватив камеру и каждый раз испуганно оборачиваясь, убегает из этого проклятого богами места.

Где-то в углу слышится грязная брань и угрозы страшной расправы. Хищник в ярости. Апшеру страшно. Волрайдер равнодушен, голоден и все так же задумчив. То, что он сейчас сделал, это есть «правосудие»? Апшер безмолвствует, поглощенный своим страхом, до состояния абсолютного онемения. Волрайдер оборачивается через плечо и с едва заметным проблеском интереса смотрит на оружие в руках Эдди. Лицо Майлза кривится от улыбки, ему приходится поднять голову в тот момент, когда Глускин вновь подступается к нему и сильно сдавливает рукой его плечо. Они почти не чувствуют боли в тот момент, когда кожу, мясо, а после и их мягкие потроха прошивает заточенное лезвие самопальной заточки. Они удивленно смотрят вниз, наблюдая за тем, как лезвие выходит из хрупкого тела и из свежей раны начинает бить поток крови, подкрашенной синим и черным. Их симбиоз еще слаб и немощен, и именно поэтому отголосок слабой, режущей боли, все же доносится и до существа Волрайдера. Лицевые мышцы дергаются, образуя гримасу раздражения, глаза затягивает влажная пелена, вновь пачкая лицо.

Глускин выглядит удивленным, потому что жертва в его руках не кричит и выглядит отстраненно равнодушной, словно ничего не произошло. Так быть не должно. Так — странно. Это существо рушит реалии привычного для него мира, и он пытается отступить в сторону, впервые после «пробуждения» испытывающий чувство трепетного страха. Он выгибает брови, что придает выражению его лица окраску нелепого испуга и непонимания. Волрайдер сухо, без чувства, улыбается губами Майлза, когда чувствует терпкий запах страха. Интерес в его непроглядно черных, словно бы пустых глазах, обретает какую-то странную, издевательскую окраску. Так обычно смотрят жестокие дети, наблюдающие за издыхающим животным, которому они засыпали песка в глаза и сломали лапы. Чувство голода невыносимо.

— Стой, — хрипит Волрайдер голосом Майлза Апшера, и в сухом звуке этого голоса звучит власть и сталь, призыв к повиновению и подчинению. Их голос похож на хруст песка и костей под тяжелыми мельничными жерновами. Их голос — пронзительный скрип стали и стекла, их голос — хор пожранных мраком душ и шепот умалишенных безумцев. Прекрасный и ужасающий одновременно, сводящий с ума и дарующий прозрение. Их голосом говорит двухголовая химера хаоса и порядка. Эдди замирает на месте и разжимает руку, в которой ранее сжимал оружие. Очень короткое сказание о хищнике, обернувшемся жертвой. Он злится, он один из тех, кому не нравится чувствовать себя слабым и Они с интересом замечают проблеск разума в этом заплывшем безумием рассудке. Эдди рвется в сторону этого существа, рассвирепевши, откидывает стол со своего пути. Попадавшие на пол металлические хирургические инструменты издают в чем-то даже мелодичный перезвон. Оно смотрит на него своими глазами, в которых запечатлелся покой и умиротворение безлюдных Альповых хребтов и разводит руки в стороны, будто готовое заключить в свои объятия.

Хищник больно, до хруста в костях, врезается в них и мощью сильного тела вжимает их хрупкое тело в покрытую копотью и кровью стену. Улыбка на губах Апшера блаженна и мечтательна, он закрывает исходящиеся чернильной кровью глаза и ловит губами разгоряченное дыхание и вибрацию утробного рычания. Кровь, выталкиваемая из распоротого осколком сломанного ребра легкого, течет с уголков губ, капает на изувеченные и покрытые кровоточащими язвами пальцы, пачкая их, покрывая синей коркой, очень похожей на полупрозрачную слюду, мутно бликующую в тусклом освещении разделочного цеха, которое Глускин, словно в насмешку, называет своей мастерской. Безумный жених и древнее изголодавшееся существо. Он склоняется к этому безжизненно-бледному лицу, что так похоже на восковую маску, которое разгладилось и приняло прежнее отрешенное выражение. Он скользит мясистым языком по его подбородку, собирая темные, густые капли, горькие как полынь и вязкие как деготь. Волрайдер руками Апшера скользит по мощной шее и впивается в рассеченные губы болезненным поцелуем, пропускает чувства и мысли этого существа сквозь себя, впитывая его безумие, частично насыщаясь и удовлетворяясь им. Апшер вылизывает потемневшим от крови языком рот хищника, льнет к нему, кожей чувствуя охватившее его напряжение, до боли впивается побелевшими пальцами в широкие плечи, ловит его болезненное, раздраженное рычание и ломано усмехается в его влажные от слюны и крови опухшие губы, обводя их языком.

— Слишком страстная для верной жены, шлюха, — раздраженно и протяжно рычит Эдди, выплевывая эти слова в лицо Этого, звонко, с размаха ударяя ладонью по щеке. Он хочет нанести еще один удар, но чувствует, как руки сдавливает нечто холодное и безжизненное, нечто незримое для человеческого глаза. Оно отрывается от его искусанных, кровоточащих губ и смотрит в его глаза своими, бездонными, как морские глубины, на дне которых полыхает и лижет сетчатку голубо-пурпурными всполохами проклятое, ледяное пламя.

Боль прокатывается по телу мощной, умопомрачающей волной тогда, когда Оно впивается в его шею, раскусывает его трахею, хрустя хрящами, по-звериному вырывая шмат плоти из его глотки, отплевывая его в сторону, размазывая кровь по лицу. Волрайдер наслаждается его агонией так же, как он наслаждался агонией своих выпотрошенных жертв. Волрайдер жадно глотает его горячую, пахнущую солью кровь, что заливает его лицо и течет по губам. Хаос выпивает суть безумия, насыщаясь ею, удовлетворяя свой голод, усмиряя ярость. Жених содрогается в тисках незримого черного тумана, сжимаемый и сдавливаемый им, как под прессом. Смотрит под потолок мутнеющим, затухающим взглядом и слышит лишь жадное чавканье, влажное фырканье и утробное ворчание. Холод растекается по его телу, заменяя собой выталкиваемое сквозь разорванную глотку тепло. Волрайдер вгрызается в эту плоть и поднимает глаза вверх, он языком чувствует, как сжимается и сокращается глотка этой жертвы, что так хотела быть хищником. Прежде чем разорвать жениха на части, кровавые куски мяса и потрохов, Волрайдер вновь впивается в его рот поцелуем, сминая похолодевшие, искаженные гримасой боли губы и прикрывает глаза, чувствуя затихающий пульс и звук останавливающегося сердца.

Он отталкивает зарвавшуюся жертву в сторону, бросает равнодушный взгляд на глотку, с краев которой, подобно лоскутам, свисают куски изорванного, кровоточащего мяса, и краем рукава куртки оттирает алые от выпитой крови губы, размазывает алое по лицу и щекам. Кровь течет по шее, капает с подбородка на грудь, стягивает кожу пальцев липкой пленкой, пропитывает его насквозь, согревая.

— Голод и правосудие, — говорит он вновь равнодушно, склонив голову к плечу, смотря на безжизненно замершую на полу жертву, и, сплюнув на пол ало-синее, вновь ломано усмехается. — Голод и правосудие, — вновь вдумчиво повторяет он, разделяя слова, потому что Они есть химера голода-и-правосудия, извечно ненасытная и неожиданно справедливая.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

Archive number eight

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Вэйлон Парк, Джереми Блэр
Пэйринг или персонажи: Вейлон Парк, Джереми Блэр
Рейтинг: NC-17
Жанры: Даркфик, Ужасы, AU
Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие, Кинк
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: - Мы есть то, что мы помним, - голос говорящего доносится отовсюду, ввинчивается в уши скрипом и неестественностью, пугает своим ледяным спокойствием и отголоском чистейшего разума.
Посвящение: for Relina.

За оскалившимися битым стеклом окнами психиатрической лечебницы «Маунт-Мэссив» вот уже второй день подряд непроглядной стеной лил дождь, тяжелые капли которого яростно стучали по крышам и стенам этого старинного здания и больно, будто плетью врезались в спины и затылки тех, кому не повезло в этот момент находиться на улице. Небо, едва видное и извечно затянутое тяжелыми, низкими облаками время от времени прорезалось зигзагом белоснежной, слепящей молнии, объемные, оглушающие громовые раскаты дополняли картину буйства стихии, и казалось, что в этом месте даже погода сошла с ума. Порывистый ветер прокрадывался в корпуса, ледяным потоком проносясь под потолками бесчисленных коридоров, и вторил своим замогильным воем десяткам различных голосов, что слышались из каждого темного угла, из-за каждой закрытой двери. Умалишенные, погруженные во тьму безумия и изувеченные руками ученых, шептали, кричали и стонали во тьму, наполняя ее чувствами ненависти, страха, горя, искусственной радости и ожесточенности. Бездумно бродящие по коридорам, рвущие друг друга в клочья, и разгрызающие собственную плоть, они оставляли кровавые метки на стенах, как предостережение тем, кому не повезет попасть сюда после них. Безумцы писали безумную историю этого места, в котором погиб не один десяток людей. Безумцы рассказывали про ужасы этого места, рассказывали про жадных до крови и страданий зверей, что обернулись людьми. Рассказывали про тех, от чьих рук погибли их товарищи, про тех, от чьей руки вскоре погибнут и они сами.

- Что вы делаете? Нет, черт, не трогайте меня, - некогда внушительное умение контролировать себя и мыслить трезво уже покинуло разум Джереми Блэра. Он присоединился к толпе людей, что как крысы панически бегают от стене к стене в поисках выхода. Прячущийся, истерзанный, испуганный, он до последнего старался выглядеть уверенным в себе, наставляя дуло пистолета на голову одного из прорвавшихся в его обиталище буйнопомешаных, он блефовал, но в этом не было никакого смысла. Психи «Маунт-Мэссив» уже давно перестали бояться закаленной вороной стали и свинца, теперь они боятся жестокости хищников, что бродят во тьме. Теперь смысл их жизни заключался в поиске жертвенных ягнят, коих они приносят в дар хищникам, чтобы прожить как можно дольше.

- Инженер. Ты понравишься им, они нуждаются в сосудах. Им нужна память. Память, - псих без страха опускается перед ним на корточки и прикасается пальцем к своему виску. - Инженеру нужна память, чтобы не забывать себя, нужны сосуды. Ты видел их? Они опять вышли на охоту. Ищут нас, хотят сделать своей памятью. Инженер разбивает плохие сосуды, мы не хотим, чтобы они нас сломали. Мы отдадим тебя, ты будешь их памятью, - Блэр, низко воя от ужаса, отползает все дальше в угол и бездумно, суетливо нажимает на спусковой крючок. Сухой щелчок. Еще один. И еще один. Обойма пуста, патронов нет, ровно как и надежды. Бывший начальник безопасности бросает пистолет в лицо заговорившего с ним умалишенного и забивается под стол. Безумцев в комнате становится все больше. Безумные жрецы кровавых животных нашли жертвенного ягненка.

- Не прикасайтесь ко мне, ублюдки, убирайтесь! - кричит Блэр, отбиваясь от ринувшихся на него психов. Изувеченные руки неизвестных оплетают его подобно змеям, все они полны ненависти и благодарности к этому ягненку, ягненок защитит их души от окончательного забытья. Изуродованные лица мелькают перед глазами Джереми, как в калейдоскопе: покрытые роговыми наростами, шелушащимися пятнами лишайника, стянутые пятнами глубоких ожогов и изрытые грубыми шрамами, испачканные кровью, наполовину лишенные кожи. Джереми чувствует себя божеством этих сумасшедших, божеством, которое принесут в жертву. Он извивается в их руках, брыкаясь и сопротивляясь до последнего, а они все тащат его, утягивая за собой в темноту. Они шепчут имя кровожадного зверя. «Инженер». «Память». «Тот-кто-заберет-твою-память». Если раньше неизвестность дарила чувство предвкушения и азарта, то теперь Блэр полон страха и ужаса.

- Ты забудешь. Ты будешь помнить его. Будешь видеть его. Будешь сосудом, - шепчут они, прикасаясь холодными, мясистыми языками к его ушам, заставляя дрожать от омерзения и разочарования. Если раньше он мог надеяться, то сейчас не стремиться утешать себя заведомо ложными надеждами, но у него все еще есть шанс. У него есть шанс убежать, есть шанс скрыться и вновь затеряться во тьмах. Все эти кровожадные хищники любят игры, они любят загонять свою жертву и лишь временами они заигрываются настолько, что теряют ее. Психи тащат его за собой все дальше, не останавливаясь, и по их испуганному, усиливающемуся ропоту становится понятно, что логово очередного особо буйного душегуба уже близко. Скоро они возложат жертвенного ягненка на жертвенный стол и уйдут, теряясь в тени, сливаясь с темнотой, и вот тогда ему предстоит побороться за свою жизнь, отвоевать ее и вырвать из крепких клыков безумия.

В один момент волочащая его группа психов замирает на месте, и он замирает вместе с ними, с ужасом в глазах смотря на зияющий чернотой проход перед собой. Во тьме едва видны голубовато-белые отблески, пятнами лежащие на сваленной в помещении рухляди. Кровь стынет в жилах Блэра в тот момент, когда он краем глаза различает шевеление в этой тьме, различает мягкую поступь, звучащую на грани слышимости, он слышит шаги голодного хищника. Когда секундное наваждение спадает, будто дымная пелена, психи начинают суетиться и роптать, они шепчут и шипят друг на друга, готовые в любой момент вцепиться в глотку рядом стоящего. В следующий же момент все они, будто сговорившись, смотрят на Джереми своими заплывшими кровью глазами. Они прощаются с ним, они благодарят его за жертву, которую он не хотел приносить, благодарят за спасение, которого он им не обещал. И прежде, чем бывший начальник службы безопасности успевает сказать хоть слово, они вталкивают его в комнату и захлопывают дверь, отрезая единственный путь к отступлению.

Охота началась.

* * *

- Мы есть то, что мы помним, - голос говорящего доносится отовсюду, ввинчивается в уши скрипом и неестественностью, пугает своим ледяным спокойствием и отголоском чистейшего разума. Объемный звук пугает, создает впечатление того, что хищник не один, что их тут не меньше десяти и все десять кружат вокруг. Иллюзия. Обман. Блэр пятится назад, отталкиваясь ногами, и упирается спиной в запертую дверь, он озирается, но не видит никого в непроглядной мгле, ему мерещатся бесчисленные силуэты тут и там, ему кажется, что его тело раздирают на части десятки заинтересованных взглядов.

- Все наше прошлое – есть мы, все наше будущее есть то, чем мы будем, - тяжелое дыхание, интерес. Джереми поднимается на ноги не переставая наблюдать за обстановкой, он все еще надеется. Бывший начальник службы безопасности поднимает голову и наклоняет голову к плечу, заглядывая в зрачок камеры наблюдения, висящей рядом с колонкой. Оно его видит, оно его слышит, оно с ним говорит. А потом оно захочет прикоснуться к нему.

- Без прошлого нет будущего, без будущего нет настоящего. Мы не должны забывать себя, мы не хотим быть уничтожены, - компьютеризованный голос преследует его, вползая в ушные каналы. Под потолком жужжат камеры, проворачивающиеся и ищущие его своим механическим равнодушным взглядом. Джереми движется на ощупь, отталкивает со своего пути скопленную в помещении рухлядь. Он постоянно оборачивается, петляет, останавливается и вновь осматривается. Этот кровавый зверь слишком долго сидит в засаде, он ведет не ту игру, на которую надеялся Блэр. Он отличается ото всех, и от этого становится действительно жутко. Джереми еще сильнее сжимает руки в кулаки, вжимает ногтевые пластины в мягкую плоть ладоней, будто надеясь удержать незримое воплощение надежды в своих руках.

- Ты нужен нам, - повторяет одно и то же знакомый до дрожи голос. Еще раз. Еще раз. Еще раз. Одно и то же, и все по замкнутому кругу. Меняется только интонация. Как бы Блэр не метался из стороны в сторону, этот проклятый голос все равно находит его, обращается к нему и в какой-то момент ему начинает казаться, что кровавый зверь уже стоит за его спиной, принюхивается к запаху его изорванной одежды, присматривается к нему. Блэр почти чувствует чужое дыхание на своем затылке. Его тело пронзает крупная дрожь, кадык ходит ходуном, сглатывая набегающую слюну. Ему страшно оборачиваться, страшно смотреть в глаза безумия. Резкий поворот и шаг назад. Никого нет, на него все так же смотрит пустота. Он все отступает назад, водит руками, которых не видит, перед собой, стараясь не наткнуться на какой-нибудь ящик, а в итоге спотыкается о поваленную балку и заваливается на спину, сильно отбив голову. Голос резко замолкает, подозрительно быстро.

Джереми спешно поднимается на ноги и осматривается по сторонам. Позади его спины окно, в которое яростно барабанят дождевые капли, ему даже не надо оборачиваться, чтобы в этом убедиться. Свободная от хлама площадка тут и там покрыта голубо-белыми пятнами, исходящими от наставленных повсюду экранов. Где-то в глубине пульсируют голубыми диодами системные блоки, тихо жужжащие работающими куллерами. По полу, подобно змеям, вьются провода, идущие из ниоткуда и уходящие в никуда. С какой-то патологической заторможенностью до разума Джереми доходит, что он вторгся в логово зверя. До него доходит, что все это время зверь не гнался за ним, он ждал пока жертвенный ягненок сам придет в его логово.

- Мы хотим себя сохранить. Ты нужен нам, нам нужна твоя память, - контраст между объемным и локализированным звуком не заметить невозможно, и Блэр мгновенно разворачивается, впиваясь взглядом в темную, угловатую фигуру, что черным контуром рисуется напротив окна. Когда хищник делает шаг ему навстречу, в голове Блэра зарождается чувство узнавания. И это тот, кого он боялся, все это время? Джереми делает слишком поспешные выводы и самодовольно усмехается. Слишком поверхностен, слишком горделив. Вейлон, тот самый, кого окрестили Инженером, скидывает с плеча пожарный топор, испачканный уже запекшейся кровью, сталь врезается в прогнившие доски, выбивая из них древесную щепу. Блэр вздрагивает в плечах и инстинктивно пятится тогда, когда Парк делает шаг в его сторону. Только сейчас Джереми обращает внимание на детали: изорванный комбинезон, трубки, прошивающие тело Парка, связка проводов, этот чертов топор, в конце концов, и его глаза. Глаза вкусившего крови хищника, который когда-то был щенком, глаза безумия, полные интереса, решимости, едкой насмешки и влюбленности в собственные идеалы. Вейлон Парк в этом человеке практически умер, зараженный безумием, и теперь физическая составляющая сотрудника 1466 заполняется разумом того, кого называют Инженером, того, кто является хранителем и стражем собственной памяти.

- Мистер Парк? – боязливо, с попыткой докричаться до чужого сознания спрашивает Блэр и отступает все дальше до тех пор, пока спиной не чувствует несколько неестественную, слишком необычную преграду, запах человеческой плоти доносится до него не сразу, не сразу же он обращает внимание и на то, что топчется среди вывалившихся потрохов. Отпрянув, Блэр оборачивается через плечо и видит прямо перед своим лицом обескровленное лицо разрубленного надвое покойника, на лице которого восковой маской замерло выражение ужаса и пережитой боли. «Архив номер пять» гласит вырезанная на его груди надпись, и Блэра передергивает в плечах от чувства ужаса и отвращения. Если бы не остатки самоконтроля и спазм, которым свело его горло, то он бы, скорее всего, закричал.

- Ты знаешь нас, - тем временем задумчиво говорит тот, кто раньше был Вейлоном Парком, тот, кто все ближе подходит к Джереми Блэру. Этот хищник щурит глаза и в них отражается понимание, он кивает головой и задумчиво мычит себе под нос: - Мы тоже помним тебя. Если бы нам не нужна была память, мы бы уже убили тебя, - бесстрастно говорит он, и равнодушие, сквозящие в его голосе, поражает, только свистящие хищные нотки выдают раздражение, бередящее разум этого буйнопомешаного. Вейлон перебрасывает топор из одной руки в другую, проворачивает кисть, описывая своим смертоносным оружием круг, и Блэр слышит пение стали, рассекающей затхлый чердачный воздух.

- Мы не дадим тебе скрыться, Джереми, - вновь закинув топор на плечо, шипит Вейлон и напрягается всем телом. Блэр срывается с места, уходит в сторону от рубящего удара и с паническим страхом на дне глаз перемахивает через один из столов, мысленно молясь за сохранность собственной бессмертной души, какой бы гнилой она не была. Джереми даже не надо оборачиваться для того, чтобы понять – оно близко. Оно следует за ним и теперь действительно дышит ему в затылок. Инженер умен, он не тратит силы попусту, но и не пугает жертву размеренным шагом. Парк движется как отрывчато, как хищник, с мягкой поступи переходя на размашистый бег и скачки, он ловко маневрирует между препятствиями и Блэр может предположить, что возможные произошедшие мутации в теле Парка наградили его скотопическим зрением.

В какой-то момент Джереми все же удается, как ему кажется, скрыться от преследования. Забившись в неприметный угол между стеной и книжным шкафом, он зажимает широко открытый рот ладонью, пытаясь отдышаться, после пережитого марафона по бегу с препятствиями. Ему кажется, что он дышит слишком громко, ему кажется, что этому Парку не надо даже слышать его, что ему достаточно будет почуять острый запах страха. Блэр еще никогда так не боялся, даже при встрече с Уокером он быстро нашел выход из ситуации, но теперь. Он обращает внимание на то, что не слышит шагов, не слышит тихого бормотания, кое является отличительной чертой каждого второго психа, складывается такое впечатление, что Парк передумал вести на него охоту, или же он вновь выжидает и именно сейчас высматривает свою жертву среди тьмы. Блэр переминается с ноги на ногу и в следующую секунду понимает, что это самый неосмотрительный поступок из всех тех, что ему довелось сохранить за всю свою жизнь. Под каблуком узконосого, щегольского ботинка пронзительно скрипит просевшая половица. Блэр вскидывает взгляд и различает сгусток тьмы, метнувшийся вперед. Готовый бежать со всех ног вперед, в очередную неизвестность, в один момент он испуганно замирает на месте, чувствуя прикосновение наточенной стали к своей шее.

- Мы же говорили, Джереми, не пытайся сопротивляться нам, - раздается шипение в темноте, и последнее, что видит Блэр, прежде чем ему наносят сокрушительный удар по виску, - это глаза напротив, что полны насмешки, предвкушения и… здравого рассудка? Последнее, что понимает Блэр перед тем, как окунуться в забытье, - это то, что в угол его загнал не Инженер, а Вейлон Парк, тот самый беспомощный работник один-четыре-шесть-шесть, что теперь напитался силой и жестокостью.

* * *

- На редкость чистый разум. Нет вирусов. Идеальный носитель. Мы доверим тебе кое-что важное, архив номер восемь, - будто сквозь толщу воды, смутно слышит Блэр чужой шепот, и чувствует чужую холодную руку на своем лице. Вывернутые плечи ломит от боли, запястья саднит, а кистей он и вовсе не чувствует. Джереми не требуется много времени на то, чтобы понять, что сейчас он находится в весьма скверном положении: связанные за спиной запястья вздернуты вверх и другой веревкой подвязанные к потолочной балке, Блэр едва дотягивается ногами до пола, и ему приходится встать на мыски, чтобы его плечевые суставы окончательно не вывернулись. Из ран на обнаженной, изрезанной груди выделяется и неспешно стекает по изгибам тела вязкая, загустевающая кровь, постепенно пропитывающая те лохмотья, что когда-то назывались рубашкой. Впервые в жизни Джереми чувствует себя настолько жалким, но ему не хочется рыдать, не хочется жалеть себя и бездумно метаться на месте, ему хочется высвободиться и вцепиться этому ублюдку в глотку, вырвать его кадык с мясом, растерзать и отомстить. Сейчас же он вынужден лишь безмолвно наблюдать за тем, как Парк, производя только ему известные расчеты натачивает и без того острое лезвие пожарного топора.

- Мы доверим восьмому свой страх, - говорит Парк, медленно повернув голову в его сторону и растянув по губам жуткую усмешку. Отставив топор в сторону, Вейлон приближается к нему, обходит по кругу, рассматривая, и проводит холодной ладонью по залитой кровью груди, собирая подушечками алые сгустки. Задумчиво слизывая кровь с собственных пальцев, он смотрит куда-то за спину Блэра и с пониманием кивает головой, будто пришедший к какому-то выводу.

- Да, восьмой достоин наших страхов. Восьмой достоин помнить нечто столь важное для нас. Мы не хотим себя забывать, мы хотим помнить все: хорошее и плохое, светлое и темное, страшное и счастливое. Мы есть то, что мы помним, - выразительно проговаривает Парк и после, слизывая излишки крови с собственных губ, он вместе с тем обтирает испачканную в крови руку об остатки своего комбинезона. Улыбка кровавого зверя отпечатывается на сетчатке испуганных глаз жертвенного ягненка. Влажно блестящие глаза Инженера собирают на себе отблески окружающих их мониторов, и Джереми кажется, что глаза Парка источают неестественное кобальтовое сияние.

- Мы поможем тебе принять нашу память, - говорит Парк и, развернувшись, поднимает со стола что-то небольшое, металлически звякнувшее. Когда он разворачивается обратно, то Блэр с тихим ужасом в глазах смотрит на хирургический скальпель, зажатый в пальцах Инженера. Рассматривая хромированную сталь, буйнопомешанный мягко скребет подушечкой пальца по лезвию, проверяя степень его остроты, и, удовлетворенно кивнув головой, подступается ближе к своей жертве. Тщетно Блэр пытается отбрыкиваться, в итоге Парк все равно надежно зажимает его подбородок пальцами свободной руки, не давая отвернуться или дернуть головой.

- Восьмому придется потерпеть. Нам стоит расширить «порт» для лучшего контакта. Чем меньше восьмой будет сопротивляться, тем скорее закончится процедура, - медленно, будто пытаясь успокоить, говорит Парк и подносит скальпель к лицу Джереми, только вот садистская улыбка, растянувшая губы Вейлона в стороны, никак не говорит о его светлых мотивах. Он выпускает подбородок Блэра из хватки пальцев, только для того, чтобы в следующее мгновение проникнуть пальцами в его ротовую полость достаточно глубоко, чтобы раскрыть его рот. Не обращая внимания на попытки Джереми прокусить его руку, он подносит скальпель к правому уголку его губ и надавливает лезвием на натянутую кожу, зачарованно наблюдая за тем, как легко вспарывает сталь живую плоть, как податливо расходятся в стороны кровоточащие ткани. Он вспарывает его рот мучительно медленно, наслаждаясь этим зрелищем, наблюдая за тем, как течет по пальцам смесь вязкой слюны и алой крови, вслушиваясь в визгливые вопли Джереми. Человеческое тело, столь хрупкое, столь нежное, хватает одного глубокого надреза, чтобы довести человеческое существо до истерии, заставить его биться в припадке. Когда натяжение тканей, в районе щеки уменьшается, Парк резко дергает рукой в сторону, распарывая щеку Блэра окончательно, изначально плавная линия разреза под конец грубеет. Нижняя часть вспоротой кожи отгибается вниз, открывая взору залитую кровью нижнюю челюсть Джереми, кричащий и бьющийся в припадке, он улыбается ему, но пока что не до конца, нужно завершить его улыбку. Вейлон сделает его счастливым, а потом вновь низвергнет в пучины мрака. Вторая щека Блэра оказывается вспоротой быстрее, чем первая, над ней Вейлон даже не трудился, скорее не разрезая, а надрезая ее множественными мелкими порезами, будто распиливая. Дикие вопли этого темноволосого ублюдка звучат прекраснее всего, что Вейлон слышал до этого. Он зачарованно рассматривает его нижнюю челюсть и проводит пальцем по нижнему ряду его зубов, рассматривая их с интересом дипломированного стоматолога. Скальпель со звоном падает на пол.

- Мне кажется, этого будет недостаточно. Но прежде, чем я модифицирую тебя окончательно, надо кое-что сделать, - Парк вкалывает Блэру противошоковую и адреналиновую инъекции, удовлетворенно наблюдая за тем, как в сознание Джереми возвращается более или менее здравый рассудок. - Мы не хотим, чтобы наш архив отключался от системы. Восьмой должен терпеть, ради сохранения нашего существа, - шипит Парк в изуродованное лицо и вновь протягивает руки к лицу Блэра, переходя к следующему этапу «модификаций», которые на самом деле не нужны, просто кровавый зверь решил отыграться на ставшем беззащитным ягненке, он хочет припомнить ему все: боль, унижение, насмешки. Он вернет ему все в полном объеме. Подцепив челюсти Блэра пальцами, Вейлон неспешно оттягивает их в разные стороны, с умиротворенной улыбкой на лице смотря в прослезившиеся глаза Джереми.

- Тебе надлежит принять нашу память. Надлежит сохранить нас. Мы упростим задачу, - произнося последние слова, Парк резко дергает руками в стороны до того момента, пока не слышит характерный хруст в челюстях бывшего начальника службы безопасности и морщится, когда его пронзительный, болезненный крик ввинчивается в его, больше привыкшие к тишине и шуму дождя, уши. Нижняя вывернутая и вытащенная из сочленений челюсть, более не поддерживаемая лопнувшими сухожилиями провисает под тяжестью собственного веса. Доза адреналина не дает Блэру потерять сознание от болевого шока и он мутным взглядом смотрит в лицо своего мучителя, жалобно воющий и неспособный сказать ни слова. Если бы не тот факт, что он является идеальным вместилищем, то Парк с удовольствием лишил бы его языка, нет, не своими руками, он бы вынудил Блэра самостоятельно откусить свой язык. Тряхнув головой, отгоняя от себя мысли о несбыточных мечтах, Вейлон любовно оглаживает пальцами связку толстых кабелей, змеящихся из его груди и оплетающих его поясницу, он растягивает узлы и подхватив кабели одной рукой у основания, другой же насильно проталкивает их в глотку ошалевшего Блэра.

- Носом. Дыши носом, номер восемь. Осталось недолго, - улыбаясь Джереми нежной, извращенной и искривленной жестокостью улыбкой проговаривает Парк и, делая глубокий вздох, прикрывает глаза, приступая к процессу передачи данных. Восьмой будет хранить в себе его страхи, его неуверенность, его воспоминания о пережитом ужасе. Ему не требуется раскрывать глаз для того, чтобы убедиться в том, что зрачки Блэра расширяются под влиянием адреналина, выбрасывающегося в кровь из-за того, что сейчас творится в его голове. Джереми Блэр просматривает историю поражений Вейлона Парка, и у него нет ни секунды на отдых. Каждое воспоминание – кристально чистый страх, смесь из паники, ужаса и отчаяния; каждое воспоминание – пропущенный удар сердца и режущая боль в груди. Блэр крупно дрожит, но не двигается, парализованный тем, что видит.

- Видишь, все это - наши воспоминания. Все это – есть мы. Все это – наша бессмертная память, которую сохранит твое тело. Процесс загрузки завершен, - кровавый зверь нервно, несколько истерично посмеивается и резко дергает на себя связку кабелей, острые концы которых вспарывают нежные, слизистые ткани горла, раздирая их в мясо, заставляя кровоточить. Блэр срыгивает смесью желчи и крови, и Вейлон тихо фыркает, отступая на шаг. Вернув кабели в прежнее состояние, он отступает туда, где оставил пожарный топор и нежно проводит ладонью по древку основного своего оружия, обхватив которое пальцами, вскидывает и берет в обе руки. Во взгляде Блэра смешивается мольба о скорой смерти и животный страх перед нею же.

- Полагаю, больше тебе это не понадобится, - вкрадчиво и мягко шепчет Вейлон и, замахнувшись, вбивает сталь в размякшую, податливую плоть. Влажно чавкают разрубаемые мышцы, глухо щелкают дробящиеся кости. Вейлон жмурится всякий раз, когда кровавые брызги долетают до его лица и груди. После пятого удара топора нижняя часть тела бывшего начальника службы безопасности с глухим стуком падает на пол, после чего на деревянные доски с влажными шлепками вываливаются более не удерживаемые ничем потроха, которые Парк давит босыми ступнями, подступаясь ближе к своей окончательно растерзанной жертве, на лице которой застыло выражение дичайшего ужаса и боли.

- Ты будешь хорошим архивом, номер восемь, самым надежным моим архивом, - заботливо шепчет Вейлон на ухо своей умерщвленной жертвы, и, проведя ладонью по болезненно-бледному, обескровленному лицу, закрывает остекленевшие, смотрящие в никуда глаза того, кого раньше считал своим страхом, и которого, по иронии судьбы, страхом же и наполнил.

И теперь тот, от кого когда-то боязливо прятали взгляд, был обезличен его руками до трех, понятных лишь немногим слов: «Архив номер восемь».

@темы: Monday, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

Dissonance

Автор: Monday
Беты (редакторы): LadyQueen
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Эдди/Вейлон
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Юмор, Флафф, Драма, PWP, AU
Предупреждения: OOC, Нецензурная лексика, Кинк
Размер: Мини, 27 страниц, 3 части
Статус: закончен
Описание: городское AU. Кое-что о том, что выезды на природу с уже давно "запавшим" на тебя коллегой по работе могут заканчиваться не только шашлыками, но и кое-чем куда более "горячим", а так же про то что случайности далеко не случайны и то, какими идиотами бывают сбитые с толку люди.
Посвящение: for Daenerys dragon, как автору заявки.

Часть 1.

Вейлон остервенело трет слипающиеся глаза, и отчаянно пытается сосредоточиться на том, что происходит на мониторе его рабочего ПК. Цифровые строчки расползаются в сплошное бело-черное пятно, и мужчина, испытывая свое терпение в течении еще нескольких минут, сдается, фыркает и откидывается на спинку кожаного кресла. Будь он хоть немного более раскрепощенным, то наверняка бы рявкнул что-нибудь вроде: «Я не могу работать в такой обстановке» и обязательно добавил бы в голос типичных для женщин истерично-стервозных ноток. Кто-нибудь из коллег наверняка оценил бы его шутку, но он не склонен ко всем этим театральным замашкам. Кстати говоря, кресло, конечно, не кожаное, а дерматиновое, но смысла это не меняет. Кто вообще додумался закупить в офис дерматиновые кресла? Идиоты из круга высшего руководства, конечно. Высоколобые дебилы беспокоятся только о своей репутации и стиле своего офиса, а тот факт, что сидеть в этом кресле в такую жару совершенно невозможно, они как-то не учли. У Вейлона такое ощущение, будто он сидит в луже разогретого дегтя – чуть шевельнешься на места, и тут же чувствуешь, как кожа отлипает от дерматина с этим самым противным «липким» звуком.

Убрав со лба и щек липкую испарину, Вейлон тянется к стоящей на столе бутылке, и разочарованно стонет, обнаружив, что вожделенной воды там нет. Вновь откинувшись на высокую спинку кресла, он запускает руку во влажные волосы, и теребит, и без того растрепанную шевелюру. Найдя взглядом белоснежный прямоугольник кондиционера, Вейлон щурит темные глаза и в который раз проклинает эту шайтан-машину, которой нужно было сломаться именно тогда, когда в Денвере начался сезон «адского пекла». Еще немного и по улице начнут бегать черти, и хер пойми – то ли от того, что климат подходящий, то ли от того, что он с минуты на минуту дойдет до перегрева и словит солнечный удар. А на улице, к слову сказать, жарит в стократ сильнее, тут в офисе хотя бы есть чем дышать, в то время как на улице воздух подобен подогретому киселю. В таком пекле даже газ загустеет, фантастика. Вейлон прикрывает глаза и тихо стонет, от жары болит голова, а липкий, струящийся по вискам, спине, и груди пот вообще никак не способствует продуктивной рабочей деятельности. Это еще хорошо, что они, техники, с клиентами напрямую не работают, и их не ограничивают в выборе одежды. Сейчас Вейлону уже не кажется глупой мысль о том, чтобы завтра придти на работу в плавках. Хотя шутка, конечно, начальство этого точно не оценит, да и сидеть голым задом на сраном дерматиновом кресле – так себе удовольствие.

– Парк, пришла заявка на оказание услуг в дизайнерском секторе. Сбегаешь, а? – Вейлон медленно поворачивает голову в сторону голоса и, щуря глаза, смотрит на одного из своих коллег. Взгляд Вейлона говорит все за него, взгляд программиста говорит: «ты, блять, издеваешься надо мной?». Майло, его коллега, смотрит на него круглыми, умоляющими глазами, и сейчас он почему-то напоминает Вейлону мопсика. Не мопса, а именно мопсика – маленького и придурошного, на которого просто нереально ругаться, потому что он слишком милый. Ладно, может быть и будет от этого какой-то толк. Выписав из заявки нужную информацию, прихватив с собой пустую бутылку из под воды и терабайтник с файлами, которые, возможно, понадобятся для работы, Вейлон практически в прямом смысле этого слова «отлипает» от стула и неспешно следует в сторону выхода. Радует только то, что дизайнерский сектор находится на их же этаже, и далеко идти будет не надо. На самом деле, как ни странно, многие технари дружат с чудаками из дизайнерского сектора, хотя бы потому, что им приходится ежедневно пересекаться то в коридорах, то в столовой, которая, к слову сказать, тоже находится на их этаже. Просто нереально игнорировать людей, которых знаешь в лицо. Еще бы, на протяжении года созерцать одни и те же рожи – грех не запомнить, кто и что из себя представляет. Погруженный в свои мысли он неспешно доходит до нужной двери и, приложив пропускную карточку к считывающему сенсору, наваливается на дверь плечом.

– О, не прошло и года. Вейлон, а чего у тебя такая рожа постная? – звук преувеличенно жизнерадостного голоса отчего-то раздражает, наверное, это следствие человеческой вредности, вытекающее в то, что когда страдает один – вокруг него страдать должны все, а всякий положительный объект воспринимается, как чмо и пидорас, которому отчего-то жизнь улыбается шире, чем другим. Впрочем, это все, конечно лирика, потому что, во-первых: с говорящим Вейлон водил крепкую дружбу; а во-вторых: говорящий был не таким уж и маленьким парнем, чтобы на него безвозмездно выебываться, да и не особо хотелось, если честно. Говорящего звали Эдди Глускин и он не так давно стал руководителем одной из дизайнерских групп. На самом деле, Вейлону Эдди, как человек, нравился – хороший парень, даже какой-то нереальный. На таких бабы, обычно, пачками вешаться должны, а этот как был волком-одиночкой, так им и остается. Нет, серьезно, вот он – мужик мечты: не курящий, почти что не пьющий, рослый, широкий, с хорошей зарплатой и наличием чувства юмора. Коня ему только не хватает белого и рыцарских доспехов, тогда бы точно по всем пунктам проходил. Сам Эдди постоянно оправдывался тем, что он едва ли не женат на работе и у него банально нет времени на то, чтобы обустраивать свою личную жизнь, но в то же время от помощи отказывался. Хотя тут Вейлон понять его может, раз мужик – то сам себе женщину и ищи, хорошая позиция, правильная.

– То-то ты не знаешь, а? Кондер сломался, с-сука, сидим там плавимся, никому даже в сортир не хочется – вся жидкость через кожу выходит. Я тебе еще долго ныться могу, но я по другому вопросу. Чего у вас тут сломалось-то? – пожав другу руку, пожаловался Вейлон и тут же переключился на основную проблему, по поводу которой, и пожаловал в это царство гуманитаризма, красоты, и стиля. Эдди усмехнулся уголком губ и Вейлон как-то даже рефлекторно поморщился, наблюдая за тем, как натягиваются шрамы, изрывшие правую сторону лица товарища. Вот он один единственный явный его минус: шрам от ожога. Розово-красное, рябистое пятно, значительно портящее внешность Глускина и сильно бросающееся в глаза, Эдди никогда не распространялся о том как, и где получил это «боевое ранение», а остальные, и не спрашивали, у них своих проблем хватало, чтобы еще и о чужих интересоваться. Первое время, когда Глускин только пришел работать сюда, многие сторонились его и старались сводить контакт с ним к минимуму, и угадайте, кто был тем первым хорошим парнем, который решил завести дружбу с новичком из другого отдела? Правильно, великий и непревзойденный техник Вейлон Парк. Ладно, может быть и не такой уж «великий», и не очень «непревзойденный», но все-таки Вейлон Парк. Вот тогда они с ним и подружились, причем подружились крепко, дай бог кому такой дружбы. Тем временем, ностальгируя, Вейлон дошел до специально выделенного, отдельного кабинета «большого босса» Эдди. Опять, стоит сказать, шутка, «большим боссом» Эдди называл только Парк, потому что ему жутко нравилось наблюдать за тем, как Эдди тихо беситься от злобы, но в то же время не может ничего сделать, потому что маниакально трепетно относится к вопросу построения отношений с другими людьми и не выносит ругани. Вейлон, конечно, поступает как сволочь, но он это понимает и всегда извиняется.

– О, Фрэнк, святой господи, ты все еще жив, малыш! Я-то думал, этот упырь бессердечный голодом тебя тут заморил, - преувеличено радостно защебетал Парк рассматривая стоящую на подоконнике венерину мухоловку, которую он привез Эдди из одного из своих путешествий. Честно сказать Глускин тогда подарок не оценил, но все равно принял, и как ни странно – до сих пор ухаживает за этим забавным, на взгляд Вейлона, растением. Эдди, вообще всегда такой – трепетный и заботливый даже в отношении того, что ему не нравится, вот где-то в этом понятии и кроется секрет того, как ему удалось не уволиться с работы в первое время, когда все его злостно игнорировали.

– Надеюсь, у тебя тут что-то серьезное, хочу повозиться подольше, - блаженно проговорил Парк и, не спрашивая разрешения, опустился в кресло Эдди. Остаться тут ему хотелось по нескольким причинам: во-первых, тут было прохладно, потому что в кабинете Эдди кондиционер работал исправно; во-вторых, тут было тихо, не было слышно постоянного, навязчивого звука щелканья пальцев по клавишам; в-третьих, в кабинете Эдди кресло не кожаное, а тканевое, что заметно приятнее с учетом стоящей вездесущей жары. Вейлон недовольно заворчал, наблюдая за тем, как товарищ скидывает градусы охлаждения кондиционера.

– Вот только не начинай, Парк, сначала ты будешь боготворить мой кабинет, а потом, когда сляжешь дома, с каким-нибудь легочным заболеванием, будешь слать мне гневные sms’ки. Нет уж, мы это уже проходили, - назидательно, с язвительной усмешкой на губах, проговорил Эдди и усмехнулся еще шире, услышав громкое, недовольное фырканье, которое в случае Парка означало то же самое, что и женское: «ну потому что» в споре. И если Эдди не любит быть «большим боссом», то Парк не любил когда последнее слово остается не за ним. Парк вообще не любит когда все идет не так, как он запланировал. Хреновым он был бы генералом: что не так – все пиздец, жмите красную кнопку, ебанем по ублюдкам ядерной боеголовкой. Кажется, кто-то в офисе уже даже анекдот сочинил на эту тему. Но это, опять же, лирика. Глускин товарищу даже объяснять ничего не стал, тот уже самостоятельно начал разбирать и выявлять неполадки системы – вот он специалист во всей красе: раскрасневшийся от жары, с блестящим от испарины лицом, с всклоченными непослушными волосами, в аляповатых плавательных шортах и простой, без излишеств, белой борцовке. На такого посмотришь – примешь за серфера, но никак не за программиста, первое впечатление-то штука обманчивая.

Еще какое-то время понаблюдав за сосредоточенным Парком со стороны, Эдди, не тревожа его взял со стола пустую пластиковую бутылку и наполнил ее холодной водой из-под куллера. Ближайший бак с водой находился именно в их дизайнерском отделе, поэтому вероломный Вейлон носился сюда всякий раз, как обезвоженное животное на водопой, остальные техники подобным не занимались, им видно совесть не позволяла, и ходили за водой в столовую. Стоило Эдди поставить бутылку на стол, как Парк, неосознанно вцепился в нее и присосался к горлышку, как пиявка, выпивая чуть меньше половины, после чего, отставив бутылку обратно, вернулся к своему делу. Еще несколько щелчков и Вейлон хлопнул ладонями по рабочему столу, обозначая этим факт того, что он устранил неполадку, - не велика была проблема, обращайся, если что. Ладно, пойду обратно в свое жаркое царство, - с усмешкой проговорил Вейлон, наблюдая за Эдди, который в свою очередь рассматривал что-то за окном. Услышав голос друга, мужчина встрепенулся и рассеяно кивнул головой.

– Кстати, Парк, я тут посмотрел на твою кислую мину и кое-что вспомнил. Мне тут посоветовали одно хорошее место, хочу съездить туда на выходных, не хочешь присоединиться? Это на природе: лесок, озеро и все такое, а то бетонные коробки уже осточертели. Посидим, поговорим, выпьем, ну как это заведено в нормальных компаниях, - Эдди смотрит на друга, приподняв бровь, и Вейлон подумав, согласно кивает головой. В конце концов, выходные у него свободны, да и рожи старых приятелей видеть уже не так радостно, а тут действительно, хоть пообщаются нормально в кои-то веки.

– С тебя выпивка и тачка, с меня хавчик и…и еще что-нибудь, я потом сам придумаю, - забрав свои вещи говорит Вейлон и махнув рукой на прощание покидает дизайнерский сектор уже заранее предвкушая веселый выходной.

* * *

Трель дверного звонка застала Парка в состоянии «я, конечно, проснулся, но все еще отчаянно пытаюсь выползти из-под одеяла». Вздрогнув от резкого звука, приоткрыв глаза и обведя комнату заспанным взглядом, Вейлон усердно, все еще неактивным разумом попытался сообразить, кто же это, сука, такой бесстрашный, что решил донимать его в такой ранний час. Впрочем, ранний ли? Вытянув руку из-под одеяла, мужчина сгреб пальцами пластмассовый прямоугольник будильника и развернул электронное табло к себе. Если глаза не решили вершить над ним злую шутку, то сейчас первый час дня, а это значит…

– Во-от, бля-ять, - растягивая гласные, осипшим после сна голосом, произнес Вейлон и, откинув в сторону край одеяла, выскользнул из теплых объятий мягкой кровати, поправил спальные штаны и, решив, что одеться он всегда успеет, вышел из комнаты. Шаркая ногами, он побрел к входной двери, со стороны которой все еще доносилась настойчивая трель дверного звонка. Ворча типичное для подобный ситуаций: «Да сейчас-сейчас, уже открываю», Вейлон завозился с замком и, провернув защелку, все-таки соизволил открыть дверь. Эдди выглядел чуть более чем недовольным, он как бы всем своим видом говорил: «я пришел выпить чашечку кофе, ну или натянуть кому-нибудь глаз на жопу – как мы видим, кофе тут не предлагают». Именно в этот момент, наблюдая за тем, как во взгляде коллеги сосредотачивается раздражение и тихий гнев, мужчина вспомнил прекрасное выражение о том, что лучшая защита – это нападение.

– Ты мне там «звонилку» не сломал случаем? А то это удовольствие немалых денег стоит, между прочим, - привалившись плечом к косяку двери, сложив руки на груди и нахмурившись, поинтересовался Парк. Все-таки наивно он полагал, что сможет такой смехотворной «атакой» огорошить руководителя дизайнерского сектора. Теперь взгляд Эдди немо говорил, что-то вроде: «это я сейчас тебе «звонилку» сломаю, Вейлон», после подобного IT-шник решил более не выступать и не вставать в позы, и просто посторонился, пропуская товарища в нутро квартиры. Закрыв входную дверь, Вейлон повернулся в сторону разувающегося Эдди, молча наблюдая за ним.

– Я тут уже начал собираться, как видишь. Как доехал? – когда тишина затянулась на неприлично долгий срок поинтересовался Вейлон, глуповато улыбаясь. Эдди посмотрел в его сторону, окинул долгим взглядом с головы до пят, и вновь переведя взгляд на глаза мужчины, беззлобно усмехнулся уголком губ.

– Нет, Парк, вранье – это не по твоей части. Я-то вижу, да вот только не то, что ты тут собираешься, а то, что ты только проснулся. Добрался нормально, как ни странно пробок сегодня не очень много. Ладно, спящая красавица, где тут кухня я вроде помню, пойду чаю дерну, а ты иди, собирайся. Только ты там быстро, как в армии, ага? – высказав последнюю фразу не без издевательского смешка, Эдди удалился в сторону кухни, а Парк, фыркнув, пошел наводить марафет на скорую руку. Приняв душ и умывшись, Вейлон, обмотавшись полотенцем, прошмыгнул в свою сторону и принялся копаться в ящиках шкафа. Выудив оттуда первое, что попалось под руку, он приложил сии предметы одежды к себе, пытаясь понять нормально ли это будет выглядеть. Почувствовав чей-то пристальный взгляд, он скосил глаза в сторону прямоугольника входной двери, отражающегося в зеркале, и вздрогнул от неожиданности, обнаружив нарисовавшегося на пороге Глускина, который едва ли не манерно отставив в сторону мизинчик, заливался чаем.

– Еб твою душу об косяк, - не удержавшись, выругался Парк, сверкая гневными очами в сторону невозмутимого, что статуя с острова Пасхи, коллеги.

– Херня какая-то. У тебя совсем нет чувства стиля, - с наигранным равнодушием отозвался Глускин в ответ, хотя по нему прекрасно было видно, что комичность ситуации его рассмешила. Безо всякого стеснения пройдя в комнату, он отставил чашку с чаем на компьютерный стол, и, потеснив Вейлона в сторону, распахнул дверцы его шкафа для одежды, и заскользил по полкам пристальным взглядом.

– А если бы я там порно-журналы хранил? – насупившись и сложив руки на груди, проворчал Вейлон.

– Ты думаешь, что меня можно смутить куском глянцевой бумаги, на которой изображена обнаженная девушка? – обернувшись через плечо, поинтересовался Эдди, но услышав в ответ смущенную тишину, цокнул языком, и вновь вернулся к своему прежнему занятию. Вейлон раздраженно фыркнул. Опять. Спустя какое-то время мужчина вытащил из шкафа пляжные шорты и футболку в тон с незатейливым принтом. Беспрекословно приняв вещи, Вейлон быстро оделся под бдительным наблюдением со стороны коллеги, пока тот в свою очередь прихлебывал чай и, покрутившись на месте, замер, ожидая вердикта от «превеликого светила моды».

– Хорошо, что хоть у кого-то из нас двоих есть чувство стиля, - не скрывая насмешки, резюмировал дизайнер, и успел перехватить полетевшую в его сторону диванную подушку, при этом как-то умудрившись не расплескать чай по кровати.

– Эй-эй, полегче, парень, я же просто пошутил. Так ведь действительно лучше выглядит, неужели ты со мной не согласен? - приподняв руки в примирительном жесте, наигранно возмущенно сказал Глускин, посмеиваясь, и Вейлон, отмахнувшись, пошел на кухню для того, чтобы собрать заготовленные еще со вчерашнего дня закуски, для пикника на природе.

* * *

Всю дорогу до места Вейлон нагло проспал на заднем сидении внедорожника, заткнув уши наушниками и укутавшись в плед, как в кокон. Эдди, то и дело, поглядывая в зеркало заднего вида, невольно удивлялся позам, которые Парк принимал в дремлющем состоянии – все как одна были неудобными и какими-то даже неестественными, только вот этот факт не мешал IT-шнику преспокойно посапывать, и видеть свои сны. Спустя какое-то время шоссе сменилось ухабистой, неровной лесной дорогой, но даже это не помешало Вейлону спать, разве что он в очередной раз сменил позу: перевернулся на спину, закинул одну ногу на спинку заднего сиденья, и другую спустил на пол. Затормозив на пустом берегу озера, Эдди заглушил мотор, поставил машину на ручник и откинулся на спинку кресла. Держа одну руку на руле, другой он поправил зеркало заднего вида, и едва сдержался от того, чтобы не засмеяться в голос. Вейлон видимо окончательно уснул, убаюканный тряской машины, и теперь выглядел одновременно милым и нелепым: в прежней позе, с вывалившимся из уха наушником, сопящий, и с приоткрытым ртом, с уголка которого медленно стекала слюна. Вооружившись смартфоном, Эдди повернулся и запечатлел сей великолепный компромат на память, чтобы потом время от времени в шутку припугивать Парка тем, что он распечатает это фото, и расклеит их по всему офису с какой-нибудь нелепой надписью внизу, вроде: «отдел технического обслуживания бдителен и внимателен».

Растолкав сонного товарища, и объяснив ему, выглядящему после сна осоловевшим, что они добрались до места назначения, Эдди занялся тем, что принялся мало-помалу избавлять багажник от взятой в дорогу «поклажи». Пока Вейлон приходил в себя и вылезал из машины, Глускин уже успел соорудить место для костра, и даже пытался его разжечь, но, видимо, огонь был не по его части, так что за дело взялся Вейлон у которого дело пошло более продуктивно.

– О, а ты все-таки не промах, - с беззлобной усмешкой прокомментировал расстилающий на земле плед Эдди, наблюдая за разгорающимся костром, Вейлон самодовольно усмехнулся коллеге в ответ и подкинул в пока еще слабое пламя небольшое полено. Через какое-то время, разобравшись с огнем и обстановкой, расставив закуски и, наконец, расположившись с комфортом, Вейлон осмотрелся по сторонам, оценивая обстановку.

Картинку, несомненно, можно было назвать, что говорится, живописной. Они сидели на берегу большого, чистого озера, лишь вдалеке на фоне постепенно темнеющего неба, можно было различить другой берег, по отдаленности которого, собственно говоря, Вейлон и судил о величине водоема. С остальных трех сторон – небольшой лесок, недостаточно густой, чтобы его можно было бы назвать настоящим лесом, но наверняка отбрасывающий достаточно плотную тень, для того чтобы укрыть отдыхающих от солнечного зноя, откуда-то оттуда доносится умиротворяющий птичий щебет. Около самой воды густая, низкая трава сменялась песчаной насыпью, постепенно плавно уходящей под ровную, едва ли не кристально-прозрачную водную гладь. Если бы еще не было так душно, то все было бы просто изумительно и великолепно, но свои минусы есть всегда, и везде, без этого никак. Небо чистое, ни тучки, но постепенно склоняющееся к горизонту солнце печет не так сильно, как днем, впрочем, духоты это не отменяло, и Вейлон надеялся только на то, что с наступлением предвечерних сумерек температура упадет хотя бы на несколько градусов, иначе он просто умрет от обезвоживания.

– Хорошо тут, - негромко сказал он, упершись на отставленные назад руки, и откинув голову назад, подставляя лицо под последние, самые нежные солнечные лучи и прислушиваясь к щебету птиц, шороху ворошившей легким ветром травы, и треску поленьев в костре. Умиротворяющая и расслабляющая обстановка, это, кажется, как раз то, чего так настойчиво требовало сознание обоих. Сейчас даже спать нет желания, не то момент упускать не хочется, не то Вейлон уже в машине отоспался. Эдди прилег на плед и, подперев щеку кулаком согнутой в локте руки, согласно кивает головой, и издает мычащий звук вроде «угу», соглашаясь со словами Вейлона. Оба слушают присущую только природе тишину, что в тоже время соткана из многочисленных звуков: легкого свиста южного ветра в ушах, стрекоте кузнечиков, прячущихся в траве, плеска волн и массы других, совершенно разнообразных звуков. Приоткрыв глаза, Глускин наблюдает за расслабленным, замершим на месте коллегой, и мягко улыбается, рефлекторно копируя выражение его лица. Вейлон, даже растрепанный, и «помятый» после сна выглядит очаровательно. Костер громко трещит, выбрасывая вверх сноп рыже-золотистых искр, и оба пробуждаются после наваждения, Вейлон разворачивается лицом к Эдди.

– Мы просто обязаны выпить за этот чудесный вечер, как думаешь? – интересуется Парк и приподнимает бровь, Глускин принимает сидячее положение, и отвечает наиболее лаконично, что говорится: «не словом, а делом», – берет и открывает бутылку виски, который разливает по стаканам, отдельно он наливает газировку, чтобы было чем запивать. Какое-то время они просто сидели и разговаривали о мелочах, выпивали и закусывали, и тут, на полбутылки, Вейлона осенила гениальная, по его мнению, идея.

– Как на счет того, чтобы сыграть в «правда-или-действие»? – с хитрой, пьяной улыбкой на губах спросил он, посмотрев в сторону Эдди, дизайнер махнул рукой и согласно кивнул головой. Простая и незатейливая игра, в которую можно сыграть двум людям это всегда хорошо. Вейлон, как инициатор выбрал Эдди первым ходящим.

– Расскажи про самую неловкую ситуацию в твоей жизни, - спрашивает Эдди первое, что приходит ему в голову и с интересом смотрит на Парка, тот отвечает не долго думая.

– О, ну это слишком просто. Конечно же, тот момент, когда моя бывшая застукала меня с ее подружкой. Действительно неловко тогда получилось. Мне почему-то тогда казалось, что был понедельник, а оказалось, что уже среда, и как раз тогда она вернулась из командировки. Представляешь эту картину? Заходит моя благоверная, а я трахаюсь с ее подружкой около окна, и вот до сих пор понять не могу – то ли она на измену обиделась, то ли на то, что я ее бегонии с подоконника спихнул, в порыве страсти, - Вейлон посмеивается и, чокнувшись стаканами с Эдди, отпивает. Глускин тоже загадывает правду.

– Раз мы начали говорить про ситуации… Расскажи про самую нелепую ситуацию, которая случалась с тобой, - было у Вейлона большое желание поинтересоваться про шрам от ожога, но он решил воздержаться от этого вопроса, боясь испортить Глускину настроение, потому что, насколько он помнил по реакции мужчины, этот вопрос был для него одним из самых нелюбимых.

– Нелепую? М-м, помню нелепо я себя чувствовал еще тогда, когда был подростком, мой отец однажды прознал про то, что я совмещаю секцию борьбы с кружком шитья и был этому не рад, зато вот мама меня тогда хвалила. Да-да, вся эта, как ты говоришь, «муть с шмотками» мне начала нравится еще в подростковом возрасте. Ладно, правда или действие? – Вейлон, жуя, показывает два пальца, выбирая второй вариант, - действие, значит. Хорошо. Выпей полстакана чистого виски, не запивая и закуси лимоном. Как тебе такое?

– Да ты издеваешься, Эдди. Ладно, будь по твоему, но помни, что месть будет страшна, - пьяно посмеиваясь, говорит Вейлон и наливает себе назначенные полстакана. Взяв стакан в одну руку, а лимон в другую, он недовольно морщится, наблюдая за тем, как Эдди спешно достает телефон из кармана, чтобы увековечить этот «подвиг в анналах истории», тем не менее, IT-шник не возражает. Глускин смеется, наблюдая за тем как, кривится Вейлон сначала от вкуса алкоголя, а после от лимонной кислоты, видеозапись на мобильнике получается дрожащей, и все же кое-что там рассмотреть можно. Стоило Вейлону придти в себя, как он подсаживается ближе к Эдди и теперь они смеются вместе.

– Ладно, большой босс, правда или действие? – с издевкой в голосе интересуется Вейлон, и глупо хихикает, чувствуя ощутимый тычок кулаком под ребра.

– Я же тебя просил не называть меня так. Давай действие. Кровь за кровь, так сказать, - Вейлон довольно улыбается и на какое-то время задумывается, пытаясь генерировать не менее коварный план.

– Хорошо, ты лезешь в озеро и там танцуешь мне балет, или слабо? – Вейлон кивает в сторону темной водной глади и Эдди, чтобы не ударить в грязь лицом, поднимается на ноги и стягивает с себя легкую рубашку, скидывает с ног обувь, вытаскивает из карманов разную мелочевку и, оставшись в одной только борцовке и тонких, хлопковых штанах целеустремленно направляется к кромке воды. Вейлон следует за ним, сжимая в руке телефон и победоносно улыбаясь, мужчина слегка пошатывается, явно дошедший до состояния «мне сейчас хорошо, я люблю весь мир и готов говорить с кем угодно, о чем угодно» - самое оптимальное, безболезненное и веселое состояние опьянения. Первое время Эдди топчется на берегу, но спустя какое-то время, привыкнув к воде, заходит в нее все глубже и глубже, на самом деле, нагретая за день вода не такая уж и холодная, и чем глубже – тем теплее. Окунувшись в воду и побарахтавшись в ней какое-то время, мужчина разворачивается к Вейлону и принимается выдавать нелепые балетные «па» и пытаться задирать ноги, что в воде заметно проще, нежели на суше. Парк заходится истеричным смехом и спустя какое-то время отбрасывает телефон обратно на плед, чтобы случайно не утопить его, выронив из трясущихся от смеха рук.

– Какого… - резко и слишком громко вскрикивает Вейлон, чувствуя обрушившийся на него поток воды. Вскинувшись, он осоловело смотрит на заходящегося смехом Глускина, и наигранно-грозно хмурит брови, - ну, блять, спасатель Малибу, ты нарвался на водную битву, - замогильным голосом, достаточно громко, чтобы услышал Эдди, произнес Парк и с низкого старта ринулся в воду, разбрызгивая вокруг себя тучу брызг, преодолевая сопротивление воды, Вейлону все же удалось нагнать улепетывающего Глускина и повиснув у того на шее, слегка притопить. В следующий момент Вейлон чувствует, как Эдди крепко ухватив его за бока, чтобы не увильнул, резко подается назад и погружается под теплую воду, IT-шник от неожиданности не успевает даже задержать дыхание. Наглотавшись воды всем, чем только можно: ртом, носом и, кажется, даже ушами, Вейлон выныривает и принимается неистово отфыркиваться и кашлять. Но стоило обеспокоенному Эдди приблизиться чуть ближе, чтобы, судя по всему, справиться о его самочувствии, как Вейлон резко отошел назад и провел ребром раскрытой ладони по воде, брызгая на Глускина. Так называемая «водная битва» продолжалась до тех пор, пока Эдди не обратил внимания на то, что IT-шника уже потряхивает от холода, не смотря на то, что вода, вроде как, теплая. Насильно вытащив яростно сопротивляющегося и распаленного «битвой» инженера на берег, Эдди помогает ему снять футболку и вскользь пробегается пальцами по натянутой коже, незаметно и едва ощутимо настолько, что техник даже не обращает внимания на этот жест. Усадив Вейлона едва ли не вплотную к костру, Эдди отжимает его футболку и свою борцовку и, разложив вещи на земле рядом с пледом, подсаживается к Вейлону.

– Ладно, это было весело, но злоупотреблять не будем. Кстати, я тут вспомнил, один мой товарищ ездил в Эмираты и привез мне оттуда хорошее разогревающее масло, один черт мне его девать некуда, а вечно таскать с собой в бардачке как-то не очень хорошо получится. Как на счет того, чтобы побыть подопытным кроликом? – интересуется Эдди, склонив голову к плечу. Вейлон приподнимает бровь, и думает о том, что этой действительно нелепой и неловкой картины все равно никто не увидит, потому что других людей тут нет, так что отказываться было бы глупо. В конце концов, не каждый день ему предлагают умастить тело натуральным маслом, а зная друзей Эдди – еще и качественным, так что Вейлон согласно кивает головой и, сдвинув остатки еды и выпивки на землю рядом, растягивается на пледе, и устраивает голову на руках. Эдди ненадолго отходит, чтобы достать масло из бардачка машины, вернувшись он опускается на плед рядом с Вейлоном - ты не против? Просто мне так будет удобнее, – спрашивает Глускин, уже перекинув ногу через бедра друга, впрочем, тот все равно мычит что-то непонятное и Эдди расценивает это как разрешение и согласие.

Когда холодное, приторно пахнущее медом и цитрусами масло, льется на спину и ползет тонкой струей вдоль выемки позвоночника, Вейлон шумно выдыхает через нос, напрягается и поводит плечами назад. Под бледной кожей четко прорисовывается рельеф мышц, оттененные дуги ребер и острые лопатки. В свете костра кожа Вейлона приобретает рыжевато-золотистый, как медь, оттенок. Эдди мог бы завидовать его подтянутому и чистому, без шрамов и меток, телу, но зависти он предпочитает созерцание. Он считает Вейлона прекрасным так же, как наблюдатели считают прекрасной Джоконду. Он растягивает губы в мягкую улыбку, чувствуя, как тело Вейлона расслабляется и млеет в его руках, он улыбается, чувствуя его доверие и беззащитность. Эдди хочется склониться ниже, чтобы оставить мягкий поцелуй на поросшей мягким пушком, задней стороне шеи Парка, но он одергивает себя. Оглаживая и разминая напряженные плечи Вейлона, Эдди прикрывает глаза, улавливая горьковато-древесный запах его одеколона.

– Тебе надо стараться сидеть ровно на работе, - негромко говорит Эдди и проводит ладонями по широкой спине, приминая кожу выпирающих лопаток. Мягко касается кончиками пальцев ребер и боков, и Вейлона передергивает в плечах от этого легчайшего, но острого чувства. Эдди проходится руками вдоль линии позвоночника, постепенно разминая жесткие мышцы. Он прикасается к его плечам и предплечьям, и зарывается пальцами в волосы, массируя кожу затылка, и Вейлон тихо стонет от удовольствия, из-за чего Эдди непроизвольно сглатывает. Глускин мягко втирает масло в раскрасневшуюся кожу Парка, и горечь одеколона смешивается с приторным запахом масла. Он проводит большим пальцем по изгибу позвоночника, пересчитывая подушечкой выступающие позвонки.

– Надо уметь держать спину, чтобы потом она у тебя не болела, - сосредоточенно говорит он и, положив ладонь между лопатками парня, надавливает на нее другой ладонью, будто пытаясь выжать воздух из легких коллеги. Внутри худощавого тела слышен глухой хруст костей. Эдди спускает руку ниже и вновь надавливает, разгоняя застоявшиеся между костьми соли. Мужчина думает о том, что он не отказался бы касаться этого тела, хоть целую вечность, потому что кожа у Парка мягкая и приятная, потому что сам программист податлив и сговорчив, впрочем, скорее всего не то чтобы Парк, а виски в нем. Вейлон вяло, как-то сонно мурлычет и время от времени тихо стонет. Кожа у Парка чувствительна так же, как чувствителен к внешним раздражителям старый холст. Эдди думает о том, что он хотел бы провести языком вдоль его позвоночника и пытается представить, как громко застонал бы Вейлон.

– Перевернись, - шепчет Эдди и приподнимается, давая коллеге пространство для маневра. Мужчина медленно переворачивается на спину, и Глускин вновь опускается ему на бедра. Он прикасается к его шее и мягко улыбается, наблюдая за тем, как податливо Вейлон откидывает голову назад, подставляясь под его прикосновения. Эдди касается выпирающего изгиба ключиц, и промасливает обе глубокие впадинки. Он касается его груди и живота, обводит пальцами рельеф мышц и приминает мягкую кожу. Эдди думает о том, что он обязательно поцеловал солнечное сплетение и прошелся бы языком между кубиками пресса. Чтобы дотянуться до лица, ему приходится склониться очень низко. Хотя, на самом деле, он мог бы просто подсесть поближе. На самом деле, он намерено игнорирует такую возможность. Лицо Вейлона настолько близко, что он губами чувствует пахнущее душком алкоголя и фруктов дыхание. Эдди думает о том, что он хотел бы целовать эти губы. Эдди думает о том, что Вейлон стонал бы ему в рот от удовольствия. Эдди думает о том, как сильно мог бы прогнуться в спине Парк, если бы он действительно приложил бы усилия.

– Эдди? - несколько заторможено говорит Вейлон и открывает глаза, он приподнимает голову и пытается посмотреть вниз, - знаешь…мне кажется, - все так же медленно, как сонный говорит парень и с непониманием выгибает брови. Он смотрит в глаза коллеги и поджимает губы, потому что взгляд Эдди выражает собой простое: «тебе не кажется, Парк». Взгляд Глускина как бы говорит: «да, Вейлон, кажется, у меня действительно возникла «проблема» физического характера». Оторопевший техник не знает что делать, он просто лежит на месте и ждет, грудью и животом чувствуя вес чужого тела, пахом чувствуя чужое напряжение. На самом деле он мог бы просто сказать одно короткое «нет», и они бы обо всем забыли, Вейлон бы краснел всякий раз, когда видел бы руководителя дизайнерского сектора. Эдди знает, что он краснел бы, он очень хорошо его изучил. Эдди знает, что шея у Вейлона чувствительная, именно поэтому он всегда старается прикрывать ее воротником водолазки или рубашки. Он вообще очень наблюдательный, временами, даже слишком.

Парка передергивает в плечах, когда он чувствует мокрое прикосновение мягкого языка к своей шее, он сдавливает ладонями плечи Глускина и поворачивает голову в сторону, подставляясь. Соотношение разумного и безумного, с учетом алкоголя в крови, может быть весьма призрачным и зыбким. Вейлон прогибается в спине, когда язык Эдди очерчивает выступающую мышцу на шее, он поджимает губы, когда Глускин обдает теплым дыханием его ухо, и обводит кончиком языка изгиб ушной раковины. Если бы Вейлон мыслил здраво, то счел бы себя жертвой, но сейчас он чувствует лишь то, что с ним обращаются, как с самым ценным. Если бы Вейлон мыслил здраво, то он, наверное, не допустил подобного. Эдди опасливо замирает, чувствуя, как вздрагивает Парк, ощутив прикосновение его ладони к своему животу.

– Если тебя это пугает, закрой глаза, - говорит Эдди и проводит кончиком носа по его щеке, - просто попробуй довериться мне, - говорит мужчина, и ласково обнимая его под голову, прикасается кончиками пальцев к его животу. Дыхание у техника шумное и хрипящее, как у астматика. Он крепче сжимает в руках широкие плечи Глускина, чувствуя как пальцы оттягивают резинку его шорт. Он прислушивается к себе, чувствуя губы Эдди на своих. Он приоткрывает рот, позволяя Глускину проникнуть в него своим языком. Если бы Вейлон мыслил трезво, он сравнил бы Эдди с умным хищником, который не играет, а боится спугнуть жертву. Только дело в том, что Вейлон понимает, что он далеко не жертва. Он стонет в рот коллеги, чувствуя его пальцы на своем члене, и рефлекторно подается бедрами вперед. Губы у Эдди сладкие от слизанного масла. Лишь поэтому, подавшись вперед, он проводит языком по его губам. «Лишь поэтому» - вот как успокаивает себя Парк. Даже адвокат дьявола не смог бы найти доводов, чтобы назвать его жертвой.

Почему-то именно сейчас Вейлон чувствует себя трезвым. Он пытается отодвинуться, пытается надавить на плечи Глускина и отстранить его от себя, пытается, потому что это «неправильно», пытается, потому что стереотипное мышление берет верх. Пытается, но слишком символично, будто отдавая дань традиции, он пытается отстраниться, лишь потому, что «так надо». Его попытки уйти от всего происходящего, это как красить яйца на Пасху – ты можешь быть атеистом, но все равно покупаешь красители и красишь эти чертовы куриные яйца, почему? Потому что «так надо». Он пытается отстраниться, но слишком слабо, без ярости и раздражения, без желания. Вейлон шеей чувствует усмешку Глускина, чувствует, что тот не отступает, даже не замирает, чтобы поднять голову и заглянуть в его глаза своими, слишком живыми и выразительными. Эдди вылизывает ключицы Парка и мягко прихватывает зубами тонкую кожу, заставляя мужчину тихо, протяжно зашипеть, и сжать пальцы. Глускин целует его под подбородок и в углубление солнечного сплетения. Эдди проводит языком по узкому углублению между мышцами пресса и погружает кончик языка во впалый пупок. Он прикасается губами к дорожке жестких коротких волосков, и чувствует, как эрекция Парка, сквозь тонкую ткань шорт трется об его кадык. Он чувствует пальцы Вейлона на своей голове, и оттягивает в сторону уголок губ, вслушиваясь в его сбивчивые стоны, влюбляясь в протяжный, беззащитный звук его голоса.

Вейлон не знает, почему он не закрывает глаза, как ему советовали. Парк упрямо смотрит вверх, в то время, как мог бы закрыть глаза и представить на месте Эдди кого-нибудь другого, представить какую-нибудь выбеленную девицу из последнего порно-ролика от Kink, который смотрел еще вчера вечером, если постараться, он мог бы даже представить себе ее блядские стоны, но Вейлон не закрывает глаза. Он смотрит в усыпанное звездами глубоко-синее небо и думает о том, что предложенное Эдди «действие» было не просто злой шуткой, оно было анестетиком для его чести. Вейлон думает о тонких, бледных губах, обдающих горячим дыханием его правую тазовую костяшку. Он думает о зубах, ласково прикусывающих его кожу. Он думает о широкой ладони, которая успокаивающе и мягко гладит его по внутренней стороне бедра, думает о том, что в этом жесте сосредоточенно столько бережливости и приторной нежности, что он будет помнить прикосновение этих пальцев еще слишком долго. Слишком долго, по мнению социума и норм морали, на которые он все еще не может наплевать.

– Холодает, - целуя его в живот, говорит Эдди и, поднявшись на колени, оттирает губы от масла. Теперь они оба пахнут медом, цитрусами, и Парковым горьким одеколоном. Смешение запахов, почти сравнимо со смешением крови.

– Пойдем в машину, - поднимаясь на ноги и протягивая ему руку, говорит Эдди, и Вейлон понимает, что эта рука – это та самая пресловутая точка невозврата, о которой многие говорят, но которую мало кто видит. Он четко понимает, что если сейчас протянет руку в ответ, то больше не сможет ничего изменить. Он понимает, что Эдди дает ему шанс. Вейлон думает о том, что, скорее всего, фраза разгневанного отца, которую тот однажды сказал ему, сыграла с ним злую шутку. «Если ты начал какое-то дело, то доводи его до конца, Парк» - вот что тогда сказал отец. Протягивая руку в ответ, Вейлон думает о том, что если бы не отец, то все было по-другому. Чувствуя пальцы Глускина обхватившие его ниже локтя, он успокаивает себя так же, как успокаивал себя каждый индивидуум. Любой человек всегда найдет оправдание любому своему поступку. Поднявшись и прижавшись к мужчине, он думает о том, что свое оправдание он обязательно отыщет завтра, лежа воскресным днем в кровати. Наблюдая за тем, как Эдди регулирует и раскладывает заднее сидение машины, Вейлон ежится и зябко обнимает себя за плечи. Его кожа помнит, какое горячее у Глускина тело. Парень трясет головой, отгоняя от себя эти мысли, потому что «это неправильно». Он чувствует себя последним идиотом.

Ему непривычно чувствовать чужие руки на своем теле, непривычно согреваться жаром чужой кожи, непривычно стонать в чужой рот, сидя на чужих бедрах. Прогибаясь в спине и подставляя грудь, и живот для поцелуев, Вейлон думает о том, что слово «чужой» не совсем подходит для Эдди. Обнимая пальцами плечи Глускина, гладя его смуглую от загара кожу, Вейлон думает о том, что человека, который относится к тебе с таким трепетом и избыточной нежностью, в которых можно захлебнуться, называть «чужим» просто глупо. «Кто мы?» - задается вопросом Вейлон, но воспаленное желанием сознание мутнеет. Если бы Вейлон мог, он бы сказал бы что-то вроде: «кажется, мой мозг только что ребутнулся», если бы Вейлон мог, он бы пошутил, но шутки – это не его конек. Чувствуя смазанные маслом пальцы Эдди в себе, он обнимает его, прижимаясь и пряча залитое краской лицо в изгибе мощной шеи, слушая неразборчивый шепот, бархатный голос Глускина успокаивает его, укрощает тихую панику. Чувствуя крепкую хватку пальцев на своих бедрах, Вейлон затравлено смотрит на Эдди, который ждет, не торопя события, давая привыкнуть, или, если так будет удобнее – смириться. Парк мог бы спросить что-то вроде: «это не больно?», только он знает, что без боли не обойтись, он знает, что Эдди не будет врать ему для того, чтобы успокоить. Глускин может соврать кому угодно, но только не ему. Слишком искренний, слишком нежный, до смешного честный, до нереального и невообразимого идеальный. Когда Эдди подается бедрами вперед, проникая в растянутое, но все еще узкое и теплое тело, Парк понимает, почему у него нет ни жены, ни девушки, Парк понимает, почему Эдди никогда не присоединялся к обсуждениям вроде: «как тебе та секретарша? Видал, какие у нее сиськи?».

Когда воздух начинает густеть и плавиться, когда по спине течет пот, размазываемый пальцами, когда во рту пересыхает от частого дыхания, а горло болит от стонов, Вейлон не может думать ни о чем. Он может лишь чувствовать и выгибаться в чужих руках, горячих и сильных. Парень может лишь слушать смехотворное и нелепое: «это чертовски хорошо», или: «это нереально божественно», и все же чаще скомканное: «расслабься, бога ради», или же собственное: «еще» и «сильнее». Эдди мягко толкает его в бок, сталкивая со своих бедер и укладывая на бок. Он прижимается к его покрытой испариной спине своей грудью, поднимает ногу Парка чуть выше, подхватив ее под колено, и вновь упоительно медленно проникает внутрь чужого тела. Вейлон стонет, вновь чувствуя наполненность, и кусает тонкую кожу на тыльной стороне ладоней. Когда Эдди, целуя его в плечо, вколачивается в него, Вейлон заводит руку за голову и прикасается пальцами к затылку Глускина, колючего от пробивающихся коротких волосков, перебирает растрепавшиеся волосы. Он задушено хрипит и часто дышит, он болезненно стонет, когда Эдди слепо впивается в его кожу своими зубами сильнее, чем следует. Одно проникновение – один выдох. Это почти как контролировать свое дыхание во время бега, только если вы не профессиональный бегун, то у вас все равно не получится. В этом деле Вейлон далеко не «профессиональный бегун».

Эдди не забывает о нем, даже когда его потряхивает от оргазма. Они оба трясутся, как контуженные, захлебываясь от физически ощутимой эйфории и цепляются друг за друга, как утопающие, на несколько секунд будто теряют зрение и перед глазами лишь темнота, и белые мушки. Если бы Вейлон хотел, он мог бы сказать, что-то вроде: «и как ты объяснишь происхождение этих пятен работникам химчистки?», он мог бы сказать, что-то похожее на: «если копы будут обыскивать твою тачку с помощью ультрафиолетовых ламп, они охуеть, как удивятся». Но он не хочет говорить, сейчас он хочет только спать, а сперма на обивке сидений – это не его забота. Глаза у Парка слипаются, а чувство сонливости тяжелее, чем после работы, именно поэтому, когда Эдди захлопывает дверь багажника, блокирует двери, выключает тусклую подсветку и ложится обратно, Вейлон прижимается к его взмокшей груди спиной и кладет голову на его руку.

– Если она онемеет, то просто вытащи, не бойся меня разбудить, - вяло говорит он и слышит мычащее «угу», выражающее согласие и понимание. Эдди целует его в худощавое плечо и обнимает под грудь, прижимая к себе. Действия Глускина, поведение Эдди, весь он – такой же «сладкий», как и разогревающее масло, привезенное его другом откуда-то из Эмиратов и где-то на периферии сознания, беззлобно усмехаясь, Вейлон понимает, что это масло было так же неслучайно, как и загаданный Эдди стакан с виски. Вейлон догадывается, что никакого друга нет и в помине, зато рядом с офисом есть неприметный ларек со всякой восточной атрибутикой. Но что произошло, то произошло и все это уже настолько несущественно, и мелочно, что Парк просто игнорирует эти сумбурные мысли, предпочтя им сон.

* * *

Когда сознание Вейлона возвращается к нему, пробуждая мозг и мышление. Первое о чем он думает это то, что он не может понять, что у него болит больше – голова или жопа, более того он думает о том, что судя по ощущениям, две этих части его тела поменялись местами, потому что в голове Парка реально творится какое-то дерьмо. Вейлон думает о том, что он, вроде как, еще не настолько конченный, чтобы пытаться «напиться» с помощью другой оконечности своего рта. А потом Вейлон чувствует, как боль неспешно искусывает его тело: ключицы, плечи, шею, ноги. Мышцы тянет, кости ломит, но он однозначно не чувствует себя болеющим. Мысли в голове Парка: «это, блять, просто отлично, это очень хорошо» каким-то рычащим голосом, не его голосом, но очень знакомым. В мыслях Парка слышно судорожное, почти эротичное дыхание. А потом он открывает глаза и понимает, что все в этом ебанном мире не так просто, как кажется. Потому что звук чужого дыхания слышится не в голове Парка, он слышится прямо за его плечом, и мирно спящий, тихо сопящий Эдди это нихуя не мираж, потому что Вейлон нихуя не в пустыне. Пятна засохшей спермы на тканевой обивке кресла кажутся слишком белыми, слишком выделяющимися, они – это вещественное доказательство, и Вейлону хочется взять и вырезать кусок обивки, Вейлону хочется сжечь этот внедорожник, но он лишь бессильно притягивает руки и прячет лицо в ладонях.

– Еба-ать, - протяжно констатирует Парк и, вывернувшись из объятий Эдди, отползает в другой угол пассажирского сидения, тупо смотря на спящего коллегу. В голове Парка еще много всяких ругательств и ни одной второсортной шутки. В голове Парка «синий экран смерти» и на этом синем-синем экране белым мигают четыре буквы «F U C K». Вот как он относится ко всему этому. Покидая теплый, согретый дыханием салон машины, Вейлон думает только о том, как бы ему унести отсюда ноги, безбожник Вейлон готов читать молитвы, лишь бы Эдди не проснулся раньше времени, потому что все происходящее слишком «пиздец» и «охуеть». Вейлон считает, что ему надо подумать обо всем произошедшем в одиночестве. Вейлон думает, что он сделает, когда вернется домой – откроет завалявшуюся в мини-баре бутылку коньяка или сразу сядет искать новую работу? Он всегда был слишком категоричным, а сейчас он просто пиздец какой категоричный, просто потому что так надо, просто потому что он не может спустить все произошедшее на тормозах и сделать вид, что ничего не было. Его болящая жопа не даст ему сделать вид, что «ничего не было». Скользя среди утреннего густого тумана и собирая свои вещи, Вейлон думает о том, что Эдди, наверное, и не вспомнит об этом. Вейлон думает, что, в общем-то, он не из тех парней, которые запоминаются надолго.

Стоя на краю пустой дороги и голосуя проезжающим мимо машинам, Вейлон думает о том, что он не тот парень, который подошел бы Эдди, а потом смеется над собой же. «А как же общество Парк? Как же все то дерьмо, которое так ебало тебя ночью? Как же, блять, стереотипы и мнения, как же социум?» - вот о чем думает Парк, а потом он посылает все это нахуй: людей, мнения, точки зрения, ненависть к лижущимся девицам и ручкающимся парням. Вейлон посылает нахуй весь мир, потому что считает, что людям из какой-нибудь ебучей солнечной Калифорнии реально не должно быть дела до того, с кем и как он трахается. Когда рядом с Парком притормаживает раздолбаного вида пикап, он говорит водиле, что заплатит полсотни за дорогу до Денвера, потому что он просто пиздец как хочет домой. Нет серьезно, он так и говорит: «мужик, я пиздец как хочу домой», и хер знает почему, но этот крупный парень за баранкой говорит, что подбросит его бесплатно, этот парень говорит ему: «ты чертовски похож на испуганного оленя, чувак». А потом всю дорогу до дома они смеются, они рассказывают друг другу дебильные шутки и смеются над ними, и это просто охуенно, это именно то, что было нужно Вейлону – забыть о том, что где-то там далеко позади спит в прогретом нутре внедорожника человек, которому Вейлон больше не сможет нормально посмотреть в глаза; ему просто хочется хотя бы пару часов не думать о том, как оправдаться; ему просто хочется хотя бы на мгновение забыть о том, что было, потому что он сам нихуя не может понять, хорошо это или хреново.

* * *

Никто и никогда не задумывался о том, что тиканье часового механизма похоже на похоронный марш? Серьезно, вы только прислушайтесь к этому монотонному стрекоту шестеренок. Тик-так, так-тик. В голове Вейлона схема часового механизма: шестерни, встающие в пазухи других шестерней, которые встают в пазухи других шестерней. Жизнь – как часовой механизм, слишком сложная, и звучит всегда по-разному. Так-тик, тик-так. Сколько прошло времени? В нынешнем времяисчислении Вейлона: полтрети бутылки с момента побега из зоны локального непонимания.

- Какого хуя я делаю? – спрашивает Вейлон самого себя, заведомо понимая, что ответа у него нет. Он делает это только для того, чтобы заполнить «тишину в эфире», лишь для того, чтобы не делать ситуацию хуже, чем есть. Вейлон думает о том, что он не хочет относиться к той категории людей, которые всякий раз предпочитают жалеть себя и херить весь мир, он не хочет быть человеком, который осознанно преувеличивает степень собственных страданий, потому что на самом деле страдать не из-за чего. На самом деле не произошло ничего такого, из-за чего стоило бы напиваться, именно поэтому Парк чувствует диссонанс внутри себя, потому что не понимает, что его гложет настолько, что он методично напивается в компании бутылки импортного коньяка, мобильного телефона и «погруженного в сон» ноутбука. Честно говоря, он вообще ничего не понимает, но тишина в квартире теперь кажется ему пугающей, какой-то замогильной. Он сидит, сгорбившись за подобием барной стойки на кухне, и остекленевшим взглядом смотрит в кружку, на дне которой плещется темно-рыжий, пахучий коньяк. Кружка высокая и зеленая в желтый кружочек – со стороны это выглядит нелепо. Вейлон даже не знает что нелепее: он или кружка, из которой он пьет пятизвездочный коньяк. Просто, блять, вопрос на миллион.

- Почему это должно меня ебать, а? – спрашивает он звенящую тишину, и, подумав, отодвигает кружку от себя. Действительно, почему он так волнуется из-за всего случившегося? Окей, у него есть вопрос получше – какого хера он следит за своим мобильным, как будто ожидает звонка или sms’ки, или хоть какого-нибудь ебанного чуда? Очевидно, да? Вейлон натянуто улыбается и прячет лицо в ладонях. Такая хуйня могла бы произойти с кем угодно, серьезно, с кем угодно – но почему-то это досталось именно ему. Вейлон говорит себе: «чувак, он, блять, не придет. Будь ты на его месте, ты бы не пришел». Вейлон говорит: «ты взрослый мальчик, Парк, ты ведь знаешь, что так бывает». Вейлон думает о том, что так бывает лишь с долбоебами и вывод очевиден. Он до сих пор не смог разобраться в себе, не смог разобраться в том, что произошло, и да, он думает, что все не так просто. Он успокаивает себя мыслью о том, что все это не случайно, потому что таких случайностей не бывает и теперь он сидит у себя на кухне, дышит запахом алкоголя, и как верный пес ждет, что его мобильник «оживет». Он судорожно улыбается и думает о том, что тот парень, который подвез его, был реально прав, когда назвал его оленем. Парк думает о том, что это реально глупо – сначала сбегать, не разобравшись, а потом сидеть на месте, мучить себя мыслями и ждать.

- Просто блять невероятно, - выдыхает он и зарывается пальцами во всклоченные волосы. Он вновь, в который раз, включает вчерашнюю запись: озеро, Эдди, смех. Иллюзия счастья, теперь уже иллюзия. Теперь все произошедшее выглядит в его сознании не так страшно, как казалось изначально, но не возвращаться же ему, вот он и ждет. Как олень. Сидит и ждет хер пойми чего. Он смотрит перед собой и не сразу понимает, что что-то изменилось, тишина перестала быть такой тихой, потому что где-то в прихожей слышен тонкий звон, какой бывает, когда кто-то открывает ключами дверь. «Соседи» - думает Вейлон, а потом слышит, как щелкает замок. «Не соседи» - думает Вейлон, когда слышит скрип открываемой двери. В этой жизни бывает всякое, честно. Парк поднимается на ноги и неустойчивой, шаткой походкой направляется в сторону прихожей намеренный выяснить, кому и что именно понадобилось в его квартире, потому что чего-чего, а такой херни он не потерпит. Уже приготовившийся высказать все, что он думает о незваных визитерах, Вейлон замирает на месте и давится так, и не высказанными словами. Жизнь – это все-таки охуеть какая странная штука.

- Какого хера, Парк? – спрашивает его Эдди и откладывает в сторону дубликат ключей от квартиры, Вейлон вспоминает, как отдал их Эдди несколько месяцев назад на хранение. Глускин смотрит на него, сложив руки на груди и не шевелясь, всклоченный, неряшливый, будто собиравшийся в спешке он выглядит странно, потому что обычно выглядит презентабельно и аккуратно, словно готовый в любой момент сделать фото для обложки Vogue, или какие там есть крутые журналы? Смотря в пол и считая половицы, Парк не может понять, какого хера он чувствует себя виноватым. Он все так же смотрит вниз даже тогда, когда его прижимают к стене, вдавливая в нее, и сдавливаемые крепкой хваткой плечи пронзает боль, но Вейлон все так же безмолвствует, лишь морщит нос, и жмурится.

- Почему ты оставил меня одного, Парк? – спрашивает Эдди своим рычащим, низким голосом. Его лицо близко-близко, теплое дыхание касается подбородка и шеи. Вейлон нервно сглатывает и, приподняв руки, нерешительно прикасается пальцами к запястьям Эдди – слепое действие, совершено неосознанное, лишенное всякого смысла, просто желание прикоснуться к нему, почувствовать его реальность, ощутить бархат чужой кожи под пальцами, чтобы быть наверняка уверенным в том, что это не выкидыш алкогольной горячки.

- Я не подхожу для тебя, да? Ты, наверное, тоже представлял кого-то другого, кого-то кто лучше и красивее, - в голосе Эдди боль и разочарование, и Вейлон чувствует, как потроха внутри него поджимаются, и скручиваются в холодный узел, Вейлон чувствует внутри себя эту опустошенность, такое, бывает, чувствуешь смотря или слыша что-то действительно жалостливое. Он не сопротивляется, когда Эдди, ухватив его пальцами под подбородок, вздергивает его голову выше и заглядывает в глаза, и Парк смотрит на его губы изогнутые в натянутой, какой-то болезненной, и судорожной улыбке. Улыбка на губах Эдди какая-то восковая и не настоящая, он заставляет себя улыбаться, чтобы не выглядеть устрашающе. Вейлон медленно выдыхает через нос в тот момент, когда Эдди, видимо разглядев что-то такое в его взгляде, подается вперед и замирает в сантиметре от его лица. Эдди ждет его решения. Точка невозврата – вот как называется эта херня, и это уже во второй раз.

- Теперь ты от меня не спрячешься, не в этот раз, - улыбается Эдди и шепчет в его губы, - я хорошо подумал, у меня было много времени. Сколько мы работаем вместе? Год, полтора? У меня было все это время, и я хорошо подумал, чего хочу, - шепчет Эдди, и его руки с плеч соскальзывают на пояс Парка, он прижимается к нему, вдавливает в стену массой тела, отсекая пути отступления, которыми Вейлон, и не думал пользоваться. Эдди прикасается пальцами к его коже и программист прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям внутри себя, он ждет, ждет ту последнюю простую фразу, которая обязательно должна прозвучать, он знает, что для нее тут найдется место, для этой набившей оскомину фразы тут самое место, вот именно сейчас.

- Я люблю тебя, идиота кусок, - со смехом в голосе говорит Глускин и оттягивает уголок губ в сторону, он обнимает одной ладонью лицо Вейлона, и гладит большим пальцем по щеке. Такой прорвы обожания в чьих-либо глазах Парк еще не видел, он еще никогда не чувствовал настолько явно, что кому-то нужен едва ли не до смерти.

- Господи, какой же я, блять, олень, - смеясь, говорит Парк и обнимает руками Эдди за шею, льнет к нему, и прикасается к его губам своими, целуя поверхностно, ненавязчиво, чувствуя, как расслабляется и млеет от этого такой невозмутимый, и хладнокровный Эдди. Только потом он чувствует, как до треска в костях его вбивают в стену, чувствует, как кусают за губу и зализывают укусы, чувствует чужой, мягкий и скользкий язык в своем рту, чувствует пальцы, что сдавливают его талию по-собственнически сильно, он рычит в чужой рот, впивается в него, и цепляется пальцами за широкую спину, он растворяется во всем происходящем, и плывет по течению, не потому что не знает что делать, а потому, что ему не хочется этого прекращать, и все это настолько правильно, и естественно, что не приебешься, во всяком случае, так думает сам Вейлон, а что до мнения социума... Нахуй его, нахуй весь мир. Сейчас бытие Вейлона сошлось на целующих его губах и гладящих его ладонях, а все остальное, по сравнению с этим, слишком мелочно, чтобы обращать внимание.

Временами для достижения высшего понимания нужно сделать не один глупый поступок, и самое главное в этом деле – не пропустить свою точку невозврата. Главное – делать то, чего хочется тебе, а не то, что от тебя требует общество и тогда, поверьте, вам не придется слепо метаться от одной мысли к другой, во всяком случае, Вейлон теперь больше никогда не будет чувствовать себя тупорогим оленем.

Бонусная глава 1.

ficbook.net/readfic/2266153/6188855#part_conten...

Бонусная глава 2.

ficbook.net/readfic/2266153/6207815#part_conten...

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

Training

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): Love Neko, adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Вэйлон Парк, Джереми Блэр
Пэйринг или персонажи: Джереми Блэр/Вейлон Парк
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Повседневность, Даркфик, PWP, AU
Предупреждения: OOC, Насилие, Изнасилование, Нецензурная лексика, Кинк
Размер: Миди, 31 страница, 1 часть
Статус: закончен
Описание: все они — волки в овечьих шкурах. Волки с ледяными глазами. Под шкурами нежных ягнят скрываются пасти, наполненные далеко не одним рядом зубов. Волки с двумя головами: одна улыбается тебе, а другая пожирает тебя, но у обеих голов большие зубы и внимательные глаза.
Посвящение: Relina, adfoxky и Near.
Примечания автора: да, господа, я настолько обезумел, что написал предысторию предыстории, которая заканчивается уже приевшимся всем поревом и совершенно об этом не жалею. И да, я искренне верю в то, что нормально все обосновал. Коротко о главном: sd.uploads.ru/KZTYQ.png

Пейзаж проносится за окном смазанной золотисто-рыжей картинкой, расщеплённой на крохотные части, каждая из которых отражается в дождевых каплях, бегущих по лобовому стеклу. Уже давно говорили, что сентябрь в этом году выдастся наиболее дождливым, но за последнюю неделю погода будто с цепи сорвалась. Небо уже пятый день затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, сквозь антрацитовую завесу которых не видно солнца, на улицах туманно и промозгло. Деревья, всё ещё укрытые усыхающими ало-тициановыми листьями, прогибаются к земле с пронзительным скрипом, будто болезненно стонущие, под порывами мощного северо-восточного ветра они трясутся, словно объятые лихорадкой. Городские жители предпочитают в такую погоду сидеть дома, из-за чего даже большие города кажутся заброшенными и мёртвыми; загородные трассы столь же пусты и лишь изредка стелющийся по дороге молочно-белый туман прорезает свет фар встречных машин тех путников, что рискнули вырваться за город в такую непогоду. Из-за туманной завесы видимость уменьшается до смехотворного расстояния, и чтобы не съехать по глупости в кювет, приходится постоянно сбрасывать скорость.

В железном нутре машины чертовски холодно, потому что печка в этой колымаге приказала долго жить. Искусственная кожаная обивка, которой обтянут салон, пахнет табачным дымом, дешёвым алкоголем и жжёной резиной. На зеркале заднего вида судорожно подёргивается подвешенный на крохотной удавке скелет, издающий особенно громкие трещащие звуки тогда, когда переднее колесо машины наезжает на дорожную выбоину. Эта игрушка мозолит ему глаза уже на протяжении трёхсот с лишним миль и нагоняет ещё большую тоску, именно поэтому в какой-то момент не выдержав, он съезжает на обочину неподалёку от заправки и, сорвав ехидно улыбающегося скелета со стекла, закидывает игрушку в бардачок, где ей самое место. Откинувшись на спинку водительского сидения, Вейлон трёт пальцами уставшие после длительного переезда глаза и, щурясь, сквозь мутную пелену бьющих в лобовое стекло дождевых капель всматривается в фосфоресцирующую, смазывающуюся в сплошное белёсое пятно вывеску заправочной станции.

Устало вздохнув, всеми силами пытаясь стряхнуть с себя нагоняемую дождём сонливость, он искренне надеется на то, что в этом скромном месте для него всё же найдётся стакан кофе, потому что ехать ему ещё немало, а возможность уснуть за рулём ему совершенно не импонирует. Заглушив двигатель и вытащив ключи из замка зажигания, он открывает дверь и тут же зябко морщится от порыва осеннего ледяного ветра, ворвавшегося в салон автомобиля и забравшегося холодными незримыми пальцами под лёгкую ткань рубашки. Взяв с пассажирского сиденья кожаную куртку, Вейлон накидывает её себе на голову и выходит под шквал падающего с небес дождя, захлопывает дверцу машины и, нажав на кнопку блокировки дверей, лёгкой рысцой бежит в сторону территории заправки, где надеется согреться и немного отдохнуть перед последним отрезком пути. Когда он отталкивает входную дверь и едва ли не вваливается в помещение кафетерия, стоящего рядом с заправкой, над его головой звонко и пронзительно звенит колокольчик, оповещающий о приходе посетителя.

— Добрый вечер. Кошмарная погода, не правда ли? — звучит приветливый голос откуда-то из-за стойки и Вейлон, стряхнув с куртки дождевые капли, с мрачным видом кивает головой, неприязненно смотря за окно, в которое всё с тем же отчаянием и остервенением ударяются крупные дождевые капли. Где-то за толщей стекла раздаётся громовой раскат, волной прокатывающийся от вершин едва виднеющихся из окна гор и уходящий вдаль. Бегло осмотрев это пустующее в такую погоду место, Вейлон занимает место за стойкой и просит чашку кофе, после чего тянется за бумажником, чтобы сразу расплатиться.

— Первый стакан за счёт заведения, — добродушно улыбаясь, говорит ему пожилой мужчина, ставя стакан на подставку кофеварки, и дождавшись, пока он наполнится, подаёт напиток одинокому забредшему к нему путнику. Вейлон благодарно кивает головой, приятно удивлённый подобным отношением и, обняв обжигающе горячий стакан заледеневшими ладонями, вдыхает в себя терпкий, отдающий нотками горького шоколада запах чёрного кофе. Какое-то время он проводит в блаженной тишине, нарушаемой лишь шумом дождя за окном, и отогревает продрогшие поджилки. Тепло, исходящее от стакана, медленно растекается по всему телу, унимая мелкую дрожь.

— Куда держите путь в такую непогоду? — повернув голову к плечу, интересуется владелец кафетерия, одновременно с этим отмывая скопившуюся за день посуду.

— В лечебницу «Маунт-Мэссив», это вроде вон в тех горах, насколько я знаю, — отзывается Вейлон осипшим после длительного молчания голосом и кивает головой в сторону окна, за которым из-за тумана едва-едва проглядываются угольно-чёрные громады горных хребтов, сверху чуть припорошённых белоснежным снегом. Мужчина на какое-то время замирает с зажатой в руках тарелкой, бросив на Вейлона слегка недоумевающий взгляд.

— Не хочу показаться бестактным и прошу простить моё любопытство, но зачем? Впрочем, если вам неудобно отвечать на этот вопрос, это всё равно не моё дело, — деликатным голосом всё так же интересуется владелец этого места и под конец своей фразы пожимает плечами, возвращаясь к прежнему занятию. Губы Вейлона, скрытые за краем стакана, трогает мягкая улыбка, в реакции этого человека нет ничего удивительного, он бы на его месте тоже забеспокоился, если бы неизвестный путник сказал ему, что держит путь в психиатрическую лечебницу закрытого типа.

— Всё в порядке, меня это не затруднит. Несколько дней назад меня пригласили туда на должность инженера-программиста, обещали платить неплохие деньги, которые как обычно нужны, особенно с учётом того, насколько за последнее время повысили налоги, — устало, местами ворчливо отвечает мужчина и допивает остатки напитка. Да, денег в его семье не то чтобы мало, но их нехватка заметна, приходится экономить на всём, но двум резвым мальчишкам ведь этого не объяснишь, а ругать сыновей у Вейлона не получается, больно сильно он их любит, вот и пришлось искать иной выход, и вот тебе — новая хорошо оплачиваемая работа. Даже подозрительно как-то, но он не в том положении, чтобы морщить нос и кривить душой. Обидно, конечно, что какое-то время ему придётся провести вдали от семьи, проходя испытательный срок, зато теперь он сможет обеспечивать их так, чтобы они ни в чем себе не отказывали.

— Может быть, приготовить вам кофе в дорогу? Отсюда до лечебницы ехать чуть более часа, но при такой погоде можете потратить все два или три часа, кто же знает, как всё повернётся, — задумчиво, будто что-то просчитывая, говорит мужчина и кивает за окно, жестом указывая на непогоду, которая всё никак не хочет находить своего логического завершения. Вейлон положительно кивает головой на его предложение, подобная мысль посещала и его самого. Расплатившись за кофе и распрощавшись с этим приветливым человеком, мужчина, одной рукой придерживая над головой куртку, а другой сжимая одновременно бумажный пакет с завёрнутым в него кофе и ключи, вновь рысью возвращается к машине и занимает место за рулём. Заведя машину, Вейлон какое-то время ждёт, пока двигатель прогреется, и этого временного отрезка хватает ему для того, чтобы придать себе более или менее приличный внешний вид и вытащить кофе из пакета, чтобы переставить его на специальную подставку.

— Ну что, снова в путь? Естественно, — поправляя зеркало заднего вида, усмехается он сам себе и, выехав на трассу, плавно давит на педаль газа, набирая прежнюю скорость в двадцать-тридцать километров в час. Да, с таким успехом до лечебницы он доедет ещё не скоро, но как говорится, тише едешь — дальше будешь.

* * *

Следующая вынужденная остановка произошла уже тогда, когда Вейлон добрался до горного района, и остановка эта, задуманная совершенно не им, произошла из-за того, что в машине закончился бензин. Измученный дорогой, мужчина ударяет ладонями по рулю и вновь откидывается на спинку кресла, допивая остатки уже остывшего кофе. Вот ведь глупость получилась, останавливался ведь на заправке, и ведь нет, не додумался посмотреть на шкалу наполненности бензобака, вот теперь и приходится расплачиваться за свою неосмотрительность. Пешком он до лечебницы явно не дойдёт, мобильную сеть на такой высоте и при такой погоде не ловит, а сидеть и ждать у моря погоды — сомнительное удовольствие. Чёртова безвыходная ситуация.

И вот тогда, когда всякая надежда почти покидает его, Вейлон выныривает из пучин мрачных раздумий, заметив белёсый проблеск фар в зеркале заднего вида. Может быть, удача ещё не отвернулась от него? Игнорируя ненастье, мужчина выскакивает из машины и выходит на дорогу, размахивая руками, всем своим видом показывая, насколько ему нужна помощь. Когда машина с шумом проносится мимо, Вейлон едва успевает отскочить в сторону и сыплет в адрес «бессердечных эгоистичных ублюдков», скрывшихся в туманной пелене, гневные проклятия. Уже сошедший с дороги, он тянет руку к дверце машины и, бросив мрачный взгляд в ту сторону, в которой скрылся неизвестный автомобиль, замечает сначала пару заалевших габаритных огней, а потом белёсые, едва различимые огни, что загораются тогда, когда транспортное средство сдаёт задним ходом. Спустя несколько минут рядом с Вейлоном останавливается представительного вида джип. Водитель пару раз мигает фарами, этим бесхитростным сигналом прося подойти. Когда Вейлон оказывается рядом с машиной, заднее стекло джипа с едва слышным сквозь шум дождя звуком плавно ползёт вниз. В тёмном салоне неспешно разгорается свет и Вейлон видит сидящего на заднем сидении пассажира. Это представительного вида мужчина с тёмными стянутыми на затылке в хвост волосами и посеребрёнными благородной сединой висками, которому навскидку Вейлон дал бы тридцать девять или сорок лет. Незнакомец придвигается ближе к окну и смотрит на замершего на месте мужчину сквозь стекло аккуратных, выполненных в сдержанном стиле очков своими тёмно-карими глазами, после чего жестом просит его подойти ещё ближе.

— Молодой человек, во-первых, я бы не советовал вам разгуливать в подобном виде при такой погоде, мало того, что вы можете заболеть, так ведь ещё некоторые могут посчитать вас сумасшедшим. Во-вторых, возможно вы не в курсе, но это закрытая территория и я бы посоветовал вам поскорее покинуть её. Ну и в-третьих, если вы репортёр или журналист, то я заверяю вас в том, что работники «Маунт-Мэссив» не дают интервью, подобное находится под строжайшим запретом, — сдержанно и вежливо говорит мужчина, время от времени жестикулируя в такт своим словам. После он смотрит на всё так же стоящего на месте Вейлона вопросительным взглядом, видимо не понимая, почему тот до сих пор не ушёл.

— Нет-нет, я не журналист. Меня зовут Вейлон Парк. Не так давно меня пригласили на должность инженера-программиста, и я как раз ехал на собеседование, но у меня кончился бензин и я застрял тут на полдороге до лечебницы, — перекрикивая шум ливня, произносит Вейлон и указывает на арендованную стоящую на отшибе дороге машину. После услышанных слов выражение лица незнакомца меняется, он поворачивается к водителю, отдавая какие-то указания, а после открывает дверь машины и отодвигается в сторону, приглашая Вейлона присоединиться к нему.

— Скорее, мистер Парк, забирайтесь. Мой коллега рассказывал мне про вас, говорил, что, судя по резюме, вы отличный специалист, хорошо знающий своё дело, которого нам так не хватало всё это время. Мы как раз ожидали вашего прибытия со дня на день. В последнее время вся система из-за этого ненастья словно с цепи сорвалась, а в нашем деле, знаете ли, главное — точность. Ах да, прошу простить мне мою болтливость. Ричард Трагер, ведущий хирург «Маунт-Мэссив», — он протягивает Вейлону затянутую в тонкую кожаную перчатку руку, мужчина тут же отвечает на это рукопожатие и в довершение благодарно кивает головой, этим жестом обозначая то, что он рад заключённому знакомству.

— Леон, будь добр, перенеси вещи мистера Парка из его машины в нашу, он отправится с нами, — говорит мистер Трагер своему молчаливому водителю, и Вейлон вместе с тем передаёт ему же ключи от машины. Леон согласно кивает головой и забирает ключи из рук Вейлона, а после, не моргнув и глазом, выходит под проливной дождь. Вейлон несколько тоскливо, с какой-то даже жалостью смотрит на широкоплечий мужской силуэт, постепенно растворившийся в ночи.

— Не беспокойтесь за него, мистер Парк, Леон когда-то служил в горячих точках, так что какой-то дождь ему не помеха, лишь бы сделал он всё это чем скорее, тем лучше. Я всё ещё не теряю надежды попасть на административное собрание, а ведь оно начнётся с минуты на минуту. Ах да, когда мы приедем, все будут заняты этим самым собранием, так что устроить собеседование сегодня точно не получится. Думаю, это и хорошо, у вас как раз будет целая ночь и утро на то, чтобы отдохнуть после дороги и привести себя в порядок, — мягко улыбаясь уголками губ, говорит мистер Трагер и Вейлон улыбается ему в ответ, чувствуя дружескую симпатию к этому мужчине. Как же всё-таки ему повезло в том, что этот человек решил подвезти его, а ведь он мог равнодушно проехать мимо. Нет, всё-таки, удача Парка не оставила.

За то короткое время, пока Ричард в красках описывал ему лечебницу и заведённые в ней порядки, то и дело шутя на тему того, что на самом деле сейчас он грубо нарушает условия договора о конфиденциальности, его водитель, Леон, успел перетаскать из машины Вейлона все его немногочисленные вещи и вновь занять водительское сидение, после чего он кивком головы дал Ричарду понять, что его просьба исполнена на все сто процентов.

— Великолепно, Леон, и что главное — очень быстро, а теперь поехали, возможно, я всё же успею к началу. Не волнуйтесь, мистер Парк, завтра мы вышлем сюда человека, и вашу машину отвезут на стоянку клиники. Если после того, как вы переберёте свои вещи, выяснится, что Леон забыл что-то забрать из вашей машины, то смело обращайтесь ко мне, мы уладим все недоразумения, — убедительным голосом заверил его мистер Трагер и Вейлон. Поняв, что более вопросов у него не осталось, Вейлон со спокойным, умиротворённым видом откинулся на мягкую спинку сидения и, прикрыв глаза, принялся вслушиваться в едва различимый шум дождя.

По прибытию на территорию клиники, Ричард Трагер поручил заботу о своём попутчике какому-то штатскому работнику и заверил Вейлона в том, что все его вещи в целости и сохранности будут доставлены в жилое крыло для персонала в отведённую для него комнату. Тем не менее, несмотря на настойчивость добродушного хирурга, не обдёленного чувством юмора, пускай и чёрного, Вейлону удалось забрать свой рюкзак, в который он сложил вещи первой необходимости. Распрощавшись с доктором, Парк присоединился к компании местного работника, и пока они шли до жилого корпуса, развлекал себя разговорами с ним на отвлечённые темы, так как он пока ещё полноценным работником не являлся и по факту обсуждать дела «Маунт-Мэссив» никто с ним не мог из-за договора о неразглашении.

Оказавшись же в корпусе и изучив новое место своего дальнейшего проживания, Вейлон на скорую руку распаковал рюкзак и отправился в душ. С удовольствием стянув с себя вымокшую насквозь одежду, он ещё долго отогревался под струями горячей воды. Наконец, приведя себя в божеский вид, он вновь вернулся в комнату с одним только желанием — хорошенько выспаться перед предстоящим собеседованием с начальником службы безопасности, который, судя по всему, вместе с тем отвечал ещё и за подбор персонала. Также Вейлону хотелось бы отправить жене сообщение о том, что он добрался до лечебницы в целости и сохранности, но не смог найти мобильного телефона, который, по-видимому, оставил на переднем сидении машины, и оставалось надеяться на то, что Леон не забыл его забрать. Примерно с такими мыслями удовлетворённый и вместе с тем измотанный этим днём, он, вопреки распространённому мнению, очень быстро уснул на новом месте.

* * *

На следующий день проснувшись рано утром, он обнаружил перенесённые, судя по всему, ночью вещи, и имея в запасе достаточно времени, принялся распаковывать их и раскладывать по местам. В итоге оказалось, что места для вещей тут куда больше, чем самих вещей. Усмехнувшись факту своей сдержанности, Вейлон поспешил привести себя в порядок после сна и прилично одеться. И вот тогда, когда он уже по третьему кругу придирчиво рассматривал своё отражение в зеркале, раздался деликатный стук в дверь.

— Мистер Парк? Начальник службы безопасности ожидает вас в своём кабинете, прошу, следуйте за мной, — сдержанно произносит очередной неизвестный ему работник и повторяет своё предложение, только теперь уже жестом. Вейлон спешит за этим человеком, по пути осматривая территорию лечебницы в дневном свете и при отсутствии дождя. По пути к административному корпусу они пересекают обширную тихую площадь, вымощенную крупным обтёсанным булыжником и обсаженную ухоженной живой изгородью. Вейлон думает о том, что в солнечном свете это место наверняка выглядит куда более приветливо и приятно. Он запрокидывает голову, рассматривая громаду выглядящего весьма старинным здания, а после, всё так же осматриваясь по сторонам, пересекает порог, проходя под сводом двустворчатых дверей.

— Несмотря на то, что здание было заложено в тысяча девятьсот сорок пятом году, оно уже долго стоит, и мы полагаем, что простоит ещё столько же, если не больше. Так что не делайте преждевременных выводов, мистер Парк, — всё так же сдержанно и в то же время не без деловитости говорит его провожатый, и Вейлон спешно смахивает с себя амплуа любопытного туриста, придавая себе более серьёзный и собранный вид. Действительно, вряд ли кому-то понравится, что он ходит тут едва ли не открыв рот, того гляди ещё подумают, что он какой-нибудь залётный шпион или что-то вроде того, а подобный расклад Вейлону не нужен, ему нужно получить работу в этом месте.

— Что вы, у меня и в мыслях подобного не было, просто тут чувствуется весьма… необычная атмосфера, — так же сдержанно, в тон собеседнику отвечает Вейлон, заложив руки за спину. Не сбавляя шага, он следует за провожатым на второй этаж, после чего ловит на себе его в чём-то насмешливый, колючий взгляд, который спустя несколько мгновений становится таким же равнодушным, как и за несколько мгновений до этого.

— Это психиатрическая лечебница, мистер Парк, тут не может быть обычной атмосферы. Надеюсь, это не помешает вашей дальнейшей работе у нас. Замечательно, вот мы и пришли. Проходите, вас ждут, — они останавливаются перед массивной дверью из красного дерева и служащий лечебницы отступает в сторону, давая Вейлону возможность пройти вперёд. Бросив последний взгляд на своего провожатого, Вейлон, положив руку на дверную ручку, решительно выдыхает и, открыв дверь, переступает порог кабинета начальника службы биометрической безопасности.

Естественно, первое, что он сделал, когда зашёл в новое для него помещение, это осмотрелся, как и любой другой нормальный человек. Увиденным Вейлон остался более чем доволен. На самом деле, он где-то слышал о том, что характер и нрав человека можно определить по тому, какой обстановкой человек себя окружает, всех тонкостей подобного психологического проявления он не знает, но достоверно может сказать только то, что начальник безопасности — человек более чем серьёзный. Обширный кабинет, выполненный в темных цветах, действительно удивляет своими размерами. Первое, на что Вейлон обращает свое внимание, это панорамное окно, расположенное прямо напротив входа, из которого открывается прекрасный вид на горный пейзаж и густой лес, располагающийся в нижележащей от территории лечебницы долине. Всё это помещение есть гармоничное, выглядящее богатым, сочетание дерева, кожи и натурального камня, и пахнет тут соответственно так же: благородными породами дерева, чуть отсырелым запахом камня и терпким, горьковатым запахом обработанной кожаной обивки, а ещё хорошим табаком, дорогим парфюмом и слегка вермутом. Наверное, именно так и должны пахнуть кабинеты людей, которые смогли построить блестящую карьеру и обеспечить себе безбедное будущее.

После Вейлон обращает внимание на большое количество книжных шкафов, один из которых, застеклённый, явно отведён специально для наград, дипломов, выписанных благодарностей и выданных сертификатов. Он осматривает, предположительно, личную зону отдыха, состоящую из кожаного кресла, стоящего перед окном, лежащего на полу ковра с густым ворсом и декоративного резного столика, на котором стоит неубранный бокал для мартини. Бросает взгляд на место, для переговоров выполненное в виде одного приставленного к стене, обитой панелями, тёмного дерева, кожаного дивана, низкого кофейного столика со стеклянной столешницей и пары кресел, стоящих напротив дивана. В прочем, он мог бы смотреть по сторонам очень долго, если бы не услышал деликатное покашливание. Когда он поворачивает голову, то первое, за что цепляется взгляд, это массивный рабочий стол, на котором нет ничего лишнего, и пара кресел перед ним.

Мужчина, сидящий за столом, жестом указывает Вейлону на одно из кресел, приглашая занять это место для проведения дальнейшей беседы. Когда Парк занимает указанное место, он складывает руки на коленях, как прилежный ученик и, приподняв голову, рассматривает репродукцию картины «Битва греков с амазонками», обрамлённую в массивную лепную раму.

— Любите творчество Рубенса? — аккуратно интересуется Вейлон, опустив глаза на хозяина кабинета, сидящего напротив него. В льдисто-голубых, выглядящих выцветшими, глазах проскальзывает что-то сродни интересу и удивлению, а после моментально исчезает, оставляя после себя только бесстрастность, серьёзность и равнодушие ко всему произошедшему. Вейлон думает о том, что этот человек уже давно научился держать свои эмоции и чувства под контролем, и что о его отношении к себе он не узнает до того момента, пока тот сам их не озвучит.

— Мистер Парк, вы первый потенциальный работник лечебницы «Маунт-Мэссив», который начинает разговор со мной, фактически вашим будущим работодателем, с моих предпочтений в искусстве, — сдержанно, с едва слышимыми нотками беззлобной насмешки говорит темноволосый мужчина и чуть склоняет голову к плечу. — Да, мне нравится творчество Рубенса. И если у вас во всём столь необычный подход, то мне будет интересно понаблюдать за вашей деятельностью на территории нашей лечебницы. Что же, теперь перейдём к более официальной части нашей беседы. Меня зовут Джереми Блэр, я занимаю пост начальника службы безопасности и, соответственно, в мои обязанности входит не только контроль охраны, но так же и выдача инструктажа новым сотрудникам «Маунт-Мэссив». Вы, мистер Парк, должны понимать, что руководство корпорации «Меркоф», как бы громко это не звучало, оказало вам честь, пригласив на эту должность. Они были впечатлены результатами вашего обучения в Беркли и вашими наработками за последнюю пару лет, именно поэтому выделили именно вас среди остальных кандидатов, — по ходу своего монолога, представившийся мистером Блэром мужчина достаёт из ящика рабочего стола планшет с документами и протягивает его Вейлону, который, приняв документы, поверхностно осматривает их, практически не вчитываясь в смысл написанного.

— Так как корпорация «Меркоф», как и любая другая крупная корпорация, не желает делиться своими секретами и наработками с потенциальными соперниками, руководство корпорации постаралось максимально оградиться от подобного в связи, с чем был составлен договор о неразглашении обязательный к подписанию желающему занять какую-либо должность в «Меркоф» или дочерних предприятиях компании. Изучите контракт, мистер Парк, и если его условия будут приемлемыми для вас, распишитесь в указанных строках, после чего мы сможем перейти к обсуждению вопроса вашей деятельности на территории «Маунт-Мэссив», — под конец своего объяснения мистер Блэр кивает головой и откидывается на спинку своего кресла, устроив руки на подлокотниках.

Изучение всех документов не отнимает у Вейлона много времени. Типичная бюрократия: сложный язык повествования, некоторые моменты которого сможет разобрать только человек сведущий в юридической сфере, строки, напечатанные мелким шрифтом, большой объем самых разных ситуаций в разделе «Запрещено» и минимум изложенного в разделе «Разрешено». Он пришёл сюда за деньгами и лучшим будущим для своей семьи, к тому же, прельщённый умеренной добродушностью встреченных им тут людей, Вейлон не видит смысла в том, чтобы отказываться от столь подходящей ему хорошо оплачиваемой должности и ставит подписи, её расшифровки и даты везде, где это от него требуется. Передав документы обратно начальнику службы безопасности, Вейлон спешит задать вопрос, который сейчас волнует его в первую очередь.

— Мистер Блэр, мне хотелось бы сообщить своей семье, что со мной всё в порядке и что я удачно добрался до вашего предприятия. Я смогу это сделать? — Блэр, проверяя, правильно ли заполнены документы, бегло смотрит на сидящего перед ним теперь уже подчинённого и отрицательно качает головой.

— В этом нет никакой необходимости, мы уже оповестили вашу жену, Элизабет Парк, о том, что вы прибыли на территорию «Маунт-Мэссив» в целости и сохранности, она просила передать вам приветствие и самые наилучшие пожелания. Естественно, в вашем графике будет специально выделенное для этого окно в пару часов, во время которого вы сможете созвониться со своей семьёй, но ближайшие несколько дней вы, к сожалению, будете заняты освоением на рабочем месте и привыканием к своим новым обязанностям. И да, мистер Трагер рассказал мне про вашу вчерашнюю встречу. Вещи доставили? — Вейлон, слегка огорчённый таким ответом, положительно кивает на заданный вопрос, после чего в комнате повисает тишина, нарушаемая лишь шорохом переворачиваемой бумаги.

— Но я не нашёл там своего мобильного, — запоздало вспомнив об этом немаловажном факте, вновь отзывается Вейлон и поднимает взгляд на своего работодателя.

— На территории лечебницы нет мобильной связи, поэтому и надобности в мобильных устройствах тоже нет. Не волнуйтесь, мистер Парк, ваш мобильный находится под надёжной охраной в камере хранения, и если он столь важен, вы вольны забрать его оттуда в любое время дня и ночи, — неспешно, попутно всё ещё листая документы, говорит Блэр и, закончив их просматривать, поднимает на Вейлона свои светлые глаза.

— Что же, поздравляю, мистер Парк, вы успешно приняты на работу в «Маунт-Мэссив» на должность инженера-программиста. Вам, как сотруднику, будет присвоен рабочий номер один-четыре-шесть-шесть, который я советую вам хорошо запомнить. А теперь перейдём к вопросу ваших обязанностей, — приподнявшись на месте, чтобы пожать Вейлону руку, с несколько наигранным торжеством в голосе произносит начальник службы безопасности и вновь занимает своё место.

Следующий час жизни Вейлона Парка, ставшего сотрудником 1466, был наполнен обсуждением, вопросами и рассказами о том, что он и чем ему полагается заниматься. После же того, как были оговорены все нюансы и спорные моменты, Джереми Блэр вновь отдал его на попечение всё того же провожатого, который и отвёл Вейлона к месту его будущей работы, где вместе с тем объяснял, что, как и к чему. Типичный вводный, пробный день на новом рабочем месте.

* * *

Из изъятых дневниковых записей сотрудника 1466 (далее пациента 2536), Вейлона Парка:

Запись 01. Начало положено.

«Я видел, что какой-то парень, живущий в соседней комнате, ведёт дневник или вроде того. Хорошая идея, особенно с учётом того, что тут чертовски скучно. Думаю, на бумаге я смогу выплёскивать накопившиеся эмоции, вроде даже есть какая-то специальная терапия, связанная с ведением дневника. Впрочем, не важно. За последние несколько дней я не видел ни одного действительно сумасшедшего человека. Никаких душераздирающих криков. Никаких бригад суровых санитаров. Тут тихо как в каком-нибудь небольшом офисе. Ну, или как в могиле. Но это я, наверное, загнул. Возможно, со временем я привыкну к этому месту, как и ко всем остальным до него.
Коллектив хороший, отзывчивый. Помогают привыкнуть, поддерживают. Многие шёпотом говорят о том, чтобы я не связывался с мистером Блэром, говорят, что он плохой человек, но о причинах умалчивают. Я стараюсь не думать об этом. Не хочу портить сложившееся впечатление. Не вижу в нём ничего опасного.
Видел сегодня доктора Трагера. Улыбчивый, как и всегда. Не смогли поговорить, он спешил на операцию. Ушёл куда-то в подвальные помещения. Я думаю о том, что странно располагать хирургический кабинет в подвале. А ещё мне только что пришла в голову мысль: какие хирургические операции можно проводить в психиатрической лечебнице? Всё это довольно странно. Может быть, это у меня паранойя так проявляется? Лучше лягу спать, завтра предстоит тяжёлый день».

Запись 02. Тот, кто смотрит в душу.

«Вернулся со смены, устал так, будто разгружал вагоны. Глаза болят, но я думаю, раз уж взялся, то написать всё же надо. Суетный день, очень суетный день. Сегодня в лечебницу приезжали представители «Меркоф», наверное, какая-нибудь проверка или делегация, чёрт их пойми. Сегодня все как с цепей посрывались, я сначала и не понял, где оказался. Накануне спокойный «офис» превратился в разворошённый муравейник, все носились от стены к стене, ссыпали какими-то отчётами, что-то оживлённо обсуждали.
Исправлял сегодня некоторые неисправности системы, вызванные непогодой. Пришлось попотеть, исправляя сбитые коды, такое ощущение, что дело совсем не в системе, а в чём-то другом. Мне всё кажется, что это место живёт какой-то своей жизнью, которую мы, обычные смертные, не в силах разглядеть. Пока копался в логах, не заметил, как пришла делегация. Ну, вы поняли, я имею в виду этих крутых парней в строгих костюмах. Блэр был среди них. Почему я раньше не обратил внимания на то, какой устрашающий у него взгляд? Холодный, внимательный, цепкий. Он своими глазами будто под кости зарывается и смотрит в самую душу. Опять паранойя? Когда он заметил меня, то остановился и, указав в мою сторону, начал что-то говорить своим коллегам. Что именно? Не знаю, звуконепроницаемое стекло не способствует хорошей слышимости тех, кто за ним стоит. Нелепо будет, если меня решат выкинуть.
Когда вернулся в основное здание, не обнаружил Колина на месте. Колин — это мой товарищ и коллега по работе, он самым первым вызвался мне помочь, и в итоге мы с ним за несколько дней неплохо сдружились. Все говорят, что он ушёл куда-то в сопровождении Блэра. Все говорят это с какими-то траурными лицами. Скверное предчувствие».

Запись 03. Пугающие перемены.

«Очередная тяжёлая смена, но, кажется, я начинаю входить в местный ритм. А ещё я начинаю думать о том, что моя паранойя это вовсе не паранойя, а интуиция. Лучше бы это оказалось именно паранойей. Блэр вызвал меня к себе посреди рабочего дня, я тогда вспомнил тот момент, когда он общался с начальством. Ещё и эти странные взгляды коллег, словно они хотели скинуться мне по медяку, чтобы мне было чем отплатить Харону за перевозку. Идти к Блэру было откровенно страшно, теперь он мне не кажется таким обычным как раньше, есть в нём что-то хищное, что-то волчье. Этот его взгляд. Эти его преувеличенно красивые жесты. Эта его манера говорить. Его голос. Весь он. Странный, опасный, непредсказуемый. Стоит быть осторожным.
В итоге всё оказалось гораздо проще, в руководстве приняли предложение Блэра касательно моего повышения. Так быстро, это странно. Впрочем, существенное различие состоит только в том, что теперь у меня разрешение службы безопасности третьего уровня вместо прежнего второго. Пока не понимаю, что это значит, но судя по словам Блэра, я должен быть этому рад. Теперь я второй после Колина, у кого из моих знакомых есть третий уровень. Кстати, он так и не появился в офисе.
Спросил Блэра о том, куда пропал Колин. Он сказал мне не волноваться об этом, сказал, что это не моё дело, и что Колина больше не будет. Посоветовал завести нового друга. Ему не понравилась моя настойчивость в этом вопросе, и тогда он решил рассказать мне. Блэр сказал, что Колин оказался психически неустойчив, и они отправили его за счёт компании на лечение. Он говорил это с волчьей усмешкой на лице. Я не верю ему, но стараюсь не думать обо всём произошедшем. Сложно о чём-то не думать, когда в твоей голове столько мыслей».

Запись 04. Большой брат.

«Буду короток, потому что зверски устал. Никогда раньше не обращал внимания на то, сколько тут камер. Эти механические паучьи глазки понатыканы везде, где только можно. Думаю, если хорошо покопаться, можно найти немало спрятанных микрофонов. Они следят за нами, как за лабораторными крысами. Надо стараться думать о том, что я говорю и что делаю. Один механический паучок наблюдает за мной прямо сейчас, когда я это пишу. Придётся засыпать под чьим-то внимательным взглядом. Мне кажется, что глаза, следящие за мной, льдисто-голубые».

Запись 05. Я начинаю понимать.

«Сумасшедший день, сумасшедшее место. Мне всё сильнее кажется, что мне надо хорошо разобраться во всём том, что происходит вокруг меня. Сегодня, впервые спустившись на нижние уровни, я встретил… Колина? Кого-то на него похожего? Ничего не понимаю, я не хочу этого понимать, но вой совести простым «хочу» не заглушишь. Тот, кого я встретил, кто-то похожий на моего друга или, может быть, именно мой друг… не важно. В общем, этот человек узнал меня. Я видел это в его глазах. Когда санитары проводили его мимо меня, я услышал только два слова, которые повторял этот человек: «второй ящик». Провожатый странно посмотрел на меня, но я не подал вида, по крайней мере, надеюсь, что не подал.
Опять был в кабинете Блэра. Он поинтересовался, понравилась ли мне «экскурсия», а потом смотрел на меня своим ледяным взглядом. Долго, до-олго, очень долго. Наверное, он с помощью своих механических, понатыканных везде, паучков видел нашу с Колином (или кем-то на него похожим) встречу. Я старался сохранять на лице спокойное выражение, надеюсь, он не увидел мою подозрительность. Мне страшно. Злой волк приглядывается ко мне всё пристальнее.
Надо постараться понять, что такое второй ящик. Я не хочу в это ввязываться, но, кажется, мне просто не оставили выбора».

Запись 06. Загадки-и-отгадки.

«Кажется, я понял, в чём смысл. «Второй ящик». Целый день в моей голове вертятся эти два слова. В «Маунт-Мэссив» немало ящиков, и засунуть нос в каждый из них у меня вряд ли получится. А если это словосочетание и вовсе какая-то формулировка со скрытым смыслом, то будет куда сложнее. А может это и вовсе просто два слова, случайно сгенерированные воспалённым из-за безумия разумом. Дьявол.
Мне удалось всё понять только под конец рабочего дня. Рабочее место Колина. В его столе три ящика и из всех них заперт только второй. Под замком хранят всегда всё самое важное. Просто отвратительное предчувствие, такое ощущение, что я не до сути докапываюсь, а срываю последнюю дьявольскую печать.
Под столом Колина нашёл записку, к которой на скотч был прилеплен небольшой ключ. «Истина. Мне потребовался год, чтобы обнаружить её. Тебе — пять секунд и вечность для побега». Вот что было написано на листе. Всё это странно, мне не по себе. Хотел открыть ящик, но не смог пересилить себя, потом ещё увидел проходящего мимо офиса Блэра, и желание играть в детектива пропало окончательно. Он похож на антропоморфную гиену, которая высматривает себе добычу в это же время, мирно потягивая кофе. Бьюсь об заклад, что кофе у него с коньяком и без сахара.
Подумаю обо всём этом завтра, мне надо отдохнуть».

Запись 07. Прощупывая лёд.

«На фоне последних событий я перестал уставать из-за работы. Теперь я устаю из-за окружающей меня бесовщины. Кажется, все эти странности вижу только я. Или все остальные так же как я не подают вида? Не знаю, всё возможно.
Рискнул сегодня открыть этот загадочный ларец Пандоры. То есть «второй ящик». То есть второй ящик рабочего стола Колина. Надеюсь, маленькие механические дружки Блэра не донесли на меня. Надеюсь, что в тот момент, пока ключ щёлкал в замке, он отходил для того, чтобы налить себе порцию мартини. Да, я знаю, что он любит мартини. Теперь я многое знаю, и, скорее всего, узнаю ещё больше. В ящике была папка, когда я пришёл, я отнёс её в душевую, это единственное место, где нет камер. А может быть, я просто не подозреваю об их существовании? В любом случае, в комнате заглядывать в эту папку я не хочу. Уже глубокая ночь, тут такие тёмные ночи и постоянно идёт дождь. Мне кажется, к завтрашнему дню выспаться не получится, но мне нужно просмотреть эту папку».

Запись 08. Они не любят тех, кто знает.
(заметка написана дрожащим, плохо разборчивым почерком)

«Я открыл папку. Я не знаю, стоило ли оно того, но боюсь, что сегодня я не смогу заснуть. Я рассмотрел душу этого места. То, что казалось мне игрой воображения, оказалось реальностью! И поверьте мне, у этой реальности огромные клыки и ненасытное брюхо. Дьявол. Куда я влез? Куда я попал? Что со мной будет? Что со мной будет после того, как я узнал и разглядел всю тщательно замаскированную грязь этого места? Я чувствую взгляд механического паучка, жгущий область между лопатками. Теперь я не могу быть ни в чём уверенным.
Колин не был болен. Просто дело в том, что Колин слишком много знал. Они не любят тех, кто много знает. Они предпочитают избавляться от знающих весьма необычными, но довольно удобными способами, выгодными для них способами. Все они — волки в овечьих шкурах. Волки с ледяными глазами. Под шкурами нежных ягнят скрываются пасти, наполненные далеко не одним рядом зубов. Волки с двумя головами: одна улыбается тебе, а другая пожирает тебя, но у обеих голов большие зубы и внимательные глаза. Я не знаю, как мне теперь сохранять самоконтроль. Долго ли у меня получится делать вид, что мне ничего не известно? Сколько пройдёт времени, прежде чем волчья пасть выдерет трахею из моей глотки? Ёбаный Колин передал своё проклятье мне. Затянул за собой в эти зыбучие пески, и теперь я вынужден через какое-то время тоже сдохнуть. Если буду меньше шевелиться, дольше проживу. Только вот итог всё равно один, и он нихуя не радужный.
Я избавился от этой чёртовой папки. Размочил её под водой и разорвал до кашеобразного состояния, а потом смыл в толчок. К чёрту, я попробую уснуть, может быть, что-нибудь получится. Ради всего святого, Лиза, мальчики, простите меня, мои дорогие».

Запись 09. Голоса из ниоткуда.
(судя по различию между цветом чернил, эта заметка сделана спустя какое-то время)

«Я постоянно думаю о том, что узнал. С каждым днём всё сложнее сохранять самообладание. Блэр вызывал меня к себе несколько раз, интересовался, нравится ли мне моё новое рабочее место. Угадайте, что я ему сказал? «Да, мистер Блэр, всё просто великолепно». А про себя я думал о людях, которых истязают где-то на нижних уровнях, о проводимых где-то там экспериментах и о лицах, задумавших всё это, которым явно плевать на человеческий кодекс и моральные общественные (ну, или религиозные, у кого как) установки. Да-да, тут, под этой лечебницей, целый научный комплекс и подвалы тут — ни черта не подвалы. В последнее время Блэр выглядит очень подозрительным, постоянно приглядывается ко мне, щурит свои голодные глаза. Он выжидает удобного момента. Я уверен в том, что ему уже каким-то образом многое известно, всё остальное — дело времени. Рано или поздно я попадусь, это очевидно.
Не могу спокойно спать, думая о том, что мог бы помочь истязаемым людям. Не могу уснуть, думая о том, что мог бы вернуть в семьи чьих-то сыновей, братьев, мужей или отцов. Мне кажется, что все они, сидящие где-то под землёй, в темноте и ожидании очередной боли, проклинают меня. Каждый раз, засыпая, я слышу их несуществующий шёпот и мне становится не по себе. Сейчас, когда я пишу это, я вновь слышу их голоса, десятки умоляющих голосов».

Запись 10. Я должен...

«Терпеть это уже просто невозможно. Я не знаю, зачем пишу это, тратя время, но пишу я быстро. Терять мне уже нечего (почти нечего, конечно), в любом случае я (все мы) уже слишком сильно насадился на крючок «Меркоф». Как глупая рыбёшка, повёлся на привлекательную приманку (все мы повелись). Рано или поздно они всё равно поймают меня за руку, ну или в один момент им надоест терпеть то, что я постоянно прячу глаза, и они отправят меня туда же, куда отправили Колина — «на лечение за счёт корпорации». Только прежде чем они меня поймают, я сделаю то, чего не смог Колин, чего он не успел — спущусь в Архивы и посмотрю, сколько дерьма и грязи тут есть ещё, я посмотрю на душу того, чем является эта лечебница.
Для этого пришлось использовать «окно». Я уже звонил Лизе, говорил с ней, с мальчиками. Как давно я их не слышал и возможно больше не услышу. Тоскливо и страшно. Но я должен. Не знаю, почему. Просто должен. Всё, мне уже пора идти, сейчас на счету каждая секунда. Если мне повезёт пережить всё это, я ещё вернусь к своим записям».

* * *

Вейлон пересекает знакомую площадь и быстрым, сбивчивым шагом движется в сторону административного корпуса, толкает плечом дверь и вваливается в залитое искусственным светом помещение. Охрана, привыкшая к некоторым его странностям, не обращает на это внимание. Если так подумать, то охрана обращает внимание на что-либо только тогда, когда этого от них потребует Блэр. Вейлон, крепко сжимая в руках пропускную карточку из прозрачного пластика, покрытую тонкими белыми линиями схем, движется витыми коридорами, рефлекторно поглаживая рельефно выделяющиеся на пластике буквы, что складываются в его имя и фамилию. Коридоры пусты. У Вейлона разум, который уже не первый день объят паранойей, складывается впечатление, будто он сам себя загоняет в ловушку. В какой-то момент он замирает на месте, с сомнением смотря то вперёд, то на пропуск, зажатый в его руке. Это последний шанс развернуться и уйти. Последний шанс остаться не при делах и спокойно ожидать смерти. Он отрицательно мотает головой и возобновляет движение вперёд, он не должен бросать слов на ветер, особенно в этом вопросе.

Вейлон сворачивает в сторону лифта, сдвигает решётки и нажимает нужную кнопку. Лучше они поймают его за дело, чем будут вольны самостоятельно придумывать оправдания и причины своим действиям. В рассудке мужчины правят бал смешанные чувства: ощущение того, что он совершает главную ошибку в своей жизни и вместе с тем радость при мысли о том, что он занимается чем-то немаловажным, что вполне возможно может помочь десяткам невинных людей. Он не успевает разобраться в хаосе своих чувств до конца, потому что лифт, задрожав, останавливается на нужном этаже. Вейлон старается не смотреть в лица проходящих мимо охранников, старается не смотреть в равнодушные зрачки подвешенных под потолком камер. Он и без лишних напоминаний знает о том, что каждый его шаг контролируют переодетые ягнятами матёрые волки. Вейлон вновь движется по вереницам коридоров и в какой-то момент замирает на месте перед массивной, разительно отличающейся ото всех остальных дверью. Вот она его цель — Архив, таинственное место, о котором многие знают, но которое никто не видел. Что же, если ему предстоит быть первым, то пусть так оно и будет. Он не успевает протянуть карточку к считывающему датчику, как слышит за спиной жизнерадостный оклик.

Вейлон, дорогой, я даже помыслить не мог о том, что встречу вас здесь в такое время. Разве вы не должны сейчас работать? — Парк отдёргивает руку от сканера и вновь зажимает карточку в ладони. Принесла же кого-то нелёгкая доля. Пока собеседник не приблизился достаточно близко, он выдыхает, приводя мысли в порядок, натягивает добродушную улыбку и, наконец, оборачивается, сначала через плечо, а после и всем корпусом, встречая доктора Трагера добродушной улыбкой и дружескими объятиями. Хирург как всегда выглядит преувеличенно жизнерадостным и настроенным на положительную волну. Если бы Вейлон не знал о том, что под маской доброго врача с большим запасом чёрного юмора прячется клыкастая тварь, то сослался бы на то, что Ричард ведёт себя так только из-за издержек профессии. Сейчас же, зная куда больше, он видит, как всё это наигранно, резиново и ненатурально.

— Добрый день, мистер Трагер. Рад вас видеть в добром здравии. Конечно, я, собственно говоря, этим и занимаюсь, меня послали сюда, — он машет рукой себе за плечо, указывая на дверь, а после короткой заминки произносит:

— Меня попросили кое-что забрать оттуда, какие-то документы. Боюсь, что на это придётся потратить немало времени, — с глуповатой улыбкой на побледневшем лице говорит Парк и чешет затылок. На какое-то мгновение с Ричарда Трагера слетает его амплуа доброго и отзывчивого мужчины, и он смотрит на Парка с потаённым подозрением, и Вейлон не то чтобы видит, а скорее чувствует резкую перемену атмосферы. Он знает, что какая бы химера не пряталась в душе Трагера, сейчас эта тварь посмотрела на него, как на потенциальную угрозу. Улыбка же вернулась на лицо доктора так же быстро, как и сошла с него, Вейлон же и вовсе старался не подавать вида, будто он что-то заметил или почувствовал.

— Вот как, — задумчиво, несколько тягуче произносит хирург и кивает головой своим мыслям. — Ладно, мистер Парк, не смею больше отвлекать вас от вашего, несомненно, важного поручения. Хорошего дня, — говорит Ричард и жмёт руку Вейлона на прощание, после чего удаляется по своим делам. Проводив хирурга взглядом, чувствуя что-то неладное в его поведении, но намеренно игнорируя это из-за спешки, Вейлон торопливо прикладывает пропуск к сканеру и, оттолкнув дверь, проходит в помещение архива.

Это место пахнет плесенью, сыростью и пыльной бумагой. Поистине впечатляющее габаритами помещение с низкими потолками опутано лабиринтом сквозных книжных полок, на которых стопками в алфавитном порядке стоят пухлые папки. Вейлону кажется, что какую бы папку он не взял, в каждой будет грязь, уличающая лечебницу и «Меркоф» в самых разных прегрешениях. Недолго думая, он углубляется в этот лабиринт, построенный словно среди винного погреба. Скользит пальцами по запылившимся полкам и корешкам папок, ища глазами заветную букву «М». Его выбор очевиден. Как человек, не знающий, что ищет, он принимается искать ответы на то, что беспокоит его сейчас больше всего. А больше всего Вейлона беспокоят волки в овечьих шкурах с глазами цвета талого льда. Его беспокоит «Меркоф» и бесчеловечная политика этой корпорации, и его действительно можно понять. Прежде чем он находит нужные папки, ему приходится сделать не менее трех поворотов, и когда он видит заветную букву «М» на корешках папок, то бросается изучать их, сначала стоя, но после он опускается на холодный пол, подстелив под мягкое место толстовку. По «Меркоф» в папках мало, что указано, большая часть информации Архива датируется годами прошедшего столетия, и, тем не менее, грязи и ужасов тут не меньше: отчёты о проводимых экспериментах и операциях с приложенными фотографиями, странные тестирования, законспектированные записи с диктофонов. Вейлон уверен в том, что всё это незаконно и аморально.

Зачитавшемуся, забывшемуся, ему не сразу удаётся различить звук открываемой двери архива, но шумный шаг нескольких десятков пар ног не расслышал бы только глухой. Парк вскидывает голову вверх и с паническим страхом на дне глаз смотрит на ползущие по стенам многочисленные тени тех, чьего прихода он ждал, но не так скоро. Служба безопасности не могла отреагировать так быстро, Вейлон ведь приложил к этому все усилия. Собрав с пола папки, он суетливо расставляет их по местам, но из-за спешки одна из папок выпадает из его рук и с шумом падает на каменный пол, издавая звук громкого хлопка и шелеста разлетающихся документов. Тени, до этого скользившие по стенам, замирают. А после Вейлон слышит голос, который заставляет его испуганно сжаться и закрыть глаза, будь на то его воля, он бы и вовсе забился бы в угол и спрятался за перекрестьем рук.

— Мистер Парк, сотрудник один-четыре-шесть-шесть, вы сделаете всем нам большое одолжение, если покажетесь и не будете оказывать сопротивления, — буднично, с едва слышным звоном жесткости и власти в голосе, громко произносит Джереми Блэр так, чтобы его голос было хорошо слышен в каждом углу этого помещения. Вейлон поджимает губы и, положив оставшиеся папки обратно на пол, медленным мягким шагом движется по этому лабиринту под пристальными взглядами не трогающих его охранников, до тех пор, пока не выходит на финишную прямую, в конце которой его ждёт начальник службы биометрической безопасности, сложивший руки на груди и смотрящий в его сторону негодующим раздражённым взглядом человека, который не привык попусту растрачивать своё время на подобные недоразумения.

— На пол. Держите руки так, чтобы я их видел, — Вейлон, уже готовый к тому, что сейчас на него со спины набросятся два охранника, никак не ожидал совершенно противоположного — абсолютного бездействия. Они хотят, чтобы он сдался сам, хотят увидеть его слабость. Приподняв голову, он оборачивается через плечо и смотрит на стоящих позади него напряжённых стражей местного правопорядка, а после смотрит на начальника безопасности, который, видя его потерянный, чуть раздражённый взгляд, усмехается уголком губ, и, вопросительно приподняв бровь, кивает головой. Вейлон, тихо рокоча, не опуская рук, опускается сначала на одно, а после на второе колено и, опустив голову, смотря в пол, кладёт руки на затылок, ожидая того, что будет дальше.

— Да, Джер, ты всё же был прав, наш друг, мистер Парк, действительно оказался не так прост, как хотелось бы, — раздаётся другой, полный желчной насмешки голос, а после Вейлон слышит звонкий щелчок. Вскинув голову, он с ужасом в глазах смотрит на зажатый в руке Трагера хирургический инструмент, более всего похожий на огромные ножницы. Он переводит взгляд на сохраняющего презрительное молчание Блэра, который всё так же не меняет позы и рассматривает его, как диковинного зверя, который попался в поставленный им силок. Да, предположения Вейлона не обманули, но у него просто не было выхода, он должен был сюда попасть. Впрочем, он никак не ожидал того, что в этом действе будет принимать участие ещё и Ричард Трагер и, в частности, его устрашающего вида инструменты. Вейлон чувствует, что ещё немного и его начнёт потряхивать от невроза.

— Только скажи, Джер, и мы удалим мистеру Парку его любопытные глазки. Или его лживый язык, думаю, язык у мистера Парка длинный. Или, может быть, стоит отнять у мистера Парка ноги, чтобы он не ходил туда, куда его ходить не просят? Или, может быть… — говорит Трагер, вроде как обращаясь к своему товарищу, но на деле же запугивая жертву, которую он смиряет жадным, заинтересованным взглядом влюбленного в свою работу патологоанатома. Блэр жестом руки обрывает поток этих ужасных слов и страшных предложений, а потом, смотря на охранников, жестом же указывает им на дверь, приказывая покинуть помещение. Пока охрана медленно движется к выходу, сам Блэр неспешно продвигается ближе к замершему на месте Вейлону и, дождавшись, пока все, кроме Ричарда, покинут помещение, присаживается на корточки напротив своего подчинённого. Он смотрит на него своим холодным, равнодушным и в чём-то несколько брезгливым взглядом и, крепко сдавив в своих пальцах подбородок Вейлона, дёргает рукой вверх, вынуждая мужчину поднять голову и заглянуть ему в глаза. Глаза Блэра холодные, как воды реки Стикс, и Трагер, стоящий рядом с ним, походит на улыбчивого Харона, только и ждущего очередного попутчика.

— Нет, Ричард, прости, не думаю, что нам стоит так поступать с мистером Парком. Мы же ведь не звери, — широко ухмыляется он. — Мы должны дать мистеру Парку второй шанс, и он должен этот шанс заслужить, так что он потребуется мне в целости и сохранности. Прости, Ричард, не мог бы ты нас оставить? И ещё раз спасибо за твой своевременный звонок, коллега, — произнося последнюю фразу, Блэр усмехается ещё шире, и Вейлон лишь на мгновение отводит взгляд от его глаз, только для того, чтобы посмотреть на реакцию хирурга. Трагер огорчён словами Джереми, но перечить не решается. Он лишь кивает головой, вновь пробегается жадным взглядом по мелко трясущемуся телу пойманной жертвы и, развернувшись, махнув рукой на прощание, тоже покидает помещение, оставив Вейлона и Блэра в одиночестве.

Стоит двери захлопнуться, как Джереми поднимается на ноги, впивается пальцами в волосы на затылке Парка и больно тянет вверх, вынуждая подняться на ноги. Стоит Вейлону занять более или менее устойчивую позицию, как Блэр, не предупреждая, наносит ему сокрушительный удар по челюсти, а после резко вжимает в стоящий рядом шкаф, который не падает только потому, что надёжно прикручен к полу. Вейлон сдавленно шипит и цедит проклятия сквозь зубы, когда Блэр прижимается к нему со спины, шумно втягивая в себя запах его кожи. Не готовый к подобному развитию событий, Вейлон сопротивляется и рычит, но в то же мгновение чувствует, как в спину между лопатками вжимается нечто холодное и жёсткое.

— Мистер Парк, не вынуждайте меня применять силу. Если я сейчас нажму на спусковой крючок, то прострелю вам позвоночник и сделаю пожизненным инвалидом. А судя по вашей реакции на слова моего коллеги, становиться инвалидом вы не намерены, я правильно понимаю? Вы ведь больше не будете ёрзать и мешать мне? — не без язвительной насмешки выдыхает ему на ухо Блэр, и Вейлона передёргивает в плечах от этого ощущения, тем не менее, он замирает на месте и закрывает глаза.

— С твоей стороны было очень глупо надеяться на то, что подобное останется для нас незамеченным. У меня везде есть глаза и уши, Парк, понимаешь? Я возлагал на тебя большие надежды, выбил для тебя хороший пост, и вот этим ты мне отплачиваешь? Я хочу напомнить, Вейлон, что это место — запретная зона, в которой можно находиться только высшим представителям лечебницы вроде меня или доктора Трагера, но точно не такой мошке, как ты, — дуло пистолета со спины съезжает на поясницу, а после перемещается под ребра, и вместе с этим Блэр вновь плотно прижимается к спине Вейлона, прикасается пальцами свободной руки к его груди, абсолютно игнорируя отвращение второго. Вейлону кажется, что Блэр не перестаёт вести какую-то теневую игру, правила которой пишет и знает только он сам.

В какой-то момент Парк не выдерживает этой звенящей тишины, не выдерживает колкой насмешки, кою источает Джереми всем своим существом, не выдерживает леденящего затылок взгляда и дыхания, согревающего его. Он всем телом подаётся назад, отталкивая Блэра к противоположному шкафу, и резко разворачивается лицом в его сторону. Он смотрит в потемневшие от гнева волчьи глаза цвета штормового моря и банально не успевает среагировать тогда, когда Блэр делает резкий выпад вперёд и наотмашь, со всей силой бьёт Парка тяжёлой рукоятью пистолета по виску, рассекая его острым ребром оружия. Вейлон, пошатнувшись, заваливается на бок с болезненным стоном и больно отшибает о каменный пол всю правую часть тела. Ещё больнее ему становится тогда, когда Блэр, манерно одёрнув полы пиджака, несколько раз пинает мыском остроносого ботинка его в живот, заставляя свернуться калачиком и хвататься за горло из-за недостатка кислорода в сведённой болезненным спазмом глотке.

— Запомните, мистер Парк, между храбростью и глупостью существует очень тонкая грань, которую мало кто видит. Сейчас вы, и без того ходящий по тонкому льду, оступились. Прислушайтесь, лёд уже трещит под вами, мистер Парк, и если вы будете продолжать совершать всё те же необдуманные шаги, то окончательно сгинете в ледяных тёмных пучинах, где вас будет ждать Трагер и его операционная. Я прощаю вас, теперь уже дважды, но у всего есть своя цена и только что вы сами повысили ставки в этой игре. Я ничего не забываю, Парк, особенно допущенных ошибок, но вы пока что нужны нам, так что убивать мы вас не будем, разве что… Искалечим, — присев рядом с ним, преувеличенно выразительным голосом говорит начальник безопасности, прижав пистолетное дуло к щеке своего нерадивого сотрудника.

Вейлон думает о том, что смысл сказанного Блэром ему не нравится, ровно как и тон, которым он всё это произнёс. Он думает о том, что стоит, наверное, попросить его о смерти сейчас, чтобы не мучиться потом, но не находит для этого ни сил, ни храбрости. Вейлону не хочется думать о том, что поджидает его там, в туманном, пока что, будущем. Последнее, что видит Парк перед тем, как ему наносят второй, на этот раз сокрушительный удар по виску, — светлые, полные интереса и предвкушения глаза изголодавшегося зверя, имя которому Джереми Блэр.

* * *

Так как текстовое поле явно не резиновое, полную версию вы можете прочитать тут: ficbook.net/readfic/2150739

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

Handheld beast

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Вэйлон Парк, Джереми Блэр
Пэйринг или персонажи: Джереми Блэр/Вейлон Парк
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Предупреждения: OOC, Насилие, Нецензурная лексика, Кинк
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Вейлон Парк, к сожалению, знает, кто сейчас смотрит на него, он слишком хорошо знает этого человека и знает что произойдет в ближайшую минуту. Произойдет кое-что, что Вейлон про себя называет «маленький акт унижения человеческого достоинства».
Посвящение: for Relina.

Вейлон Парк искренне недолюбливает тех своих коллег, которые имеют привычку жаловаться ему на то, какая тяжелая у них работа, которые имеют привычку говорить о том, что они не любят свою работу и держат их тут только большие деньги и договор о неразглашении. Вейлон Парк точно такой же человек, как и все остальные, и в нем живет точно такое же чувство эгоизма, какое живет во всех окружающих его людях, он как и все не желает слушать про чьи-то никчемные проблемы, потому что он IT-шник, а не психотерапевт. Вейлон Парк никогда не говорит о своих проблемах, потому что понимает, что где-то в этом мире есть человек, которому в стократ хуже. Коллеги считают, что он счастлив, работая тут, они смотрят на его натянутую улыбку и в чем-то, возможно, даже завидуют его цветущему виду. На самом деле Вейлон Парк каждый день чувствует себя как человек, на шее которого затягивается удавка, и, чем туже стягивается узел, тем сильнее становится живущее в нем раздражение. Самое дерьмовое во всем этом только то, что он ничего не может сделать, и осознание собственной слабости жжет сильнее каленого железа.

Сидя в местной столовой и слушая очередной разговор коллег об очередном утомительном трудовом дне, Вейлон с мрачным видом греет ладони о стакан кофе и нервозно покусывает зубами бумажный край. Он думает о том, что время - это удивительное понятие: в ожидании чего-то радостного время подобно вечности, которой, казалось бы, нет конца; в ожидании же худшего, время подобно мимолетному мгновению. Пятнадцать минут обеденного перерыва заканчиваются для Вейлона Парка слишком быстро, а трель оповещающего звонка звучит слишком громко. Вейлон вздрагивает в плечах и едва не расплескивает остывший кофе, потянув носом терпкий запах, он поднимает голову, прислушиваясь к роботизированному, искаженному голосу дикторши.

— Обеденный перерыв закончен, убедительно просим всех работников «Маунт-Мэссив» вернуться на свои рабочие места и возобновить рабочую деятельность. Благодарим за внимание и желаем продуктивного рабочего дня, - Парк морщится, но выбора у него не осталось еще тогда, когда он подписал трудовой договор с лечебницей «Маунт-Мэссив». Если бы он тогда знал то, что знает теперь, то никогда бы сюда не пришел. Только вот теперь уже поздно ворошить прошлое, он уже стал заложником обстоятельств.

Когда Парк доходит до своего кабинета, он не притрагивается к системным блокам, он не трогает документы и не отодвигает свой стул. Он замирает посреди своей темной каморки, которую в шутку называют «рабочим местом» и складывает руки на груди, немигающим взглядом смотря в зрачок висящей под потолком камеры, которая равнодушно мигает зеленым индикатором в ответ на его прямой, мрачный взгляд. Если бы он был бы менее воспитанным мальчиком, то показал бы камере средний палец, потому что Вейлон Парк, к сожалению, знает, кто сейчас смотрит на него, он слишком хорошо знает этого человека и знает, что произойдет в ближайшую минуту. Произойдет кое-что, что Вейлон про себя называет «маленький акт унижения человеческого достоинства», кое-что, что он сравнивает с локальным Армагеддоном, который почему-то затрагивает только его.

— Вейлон Парк, сотрудник 1466, начальник службы биометрической безопасности ожидает вас для проведения инструктажа, пройдите в кабинет номер… - он даже не дослушивает до конца, он слишком хорошо знает дорогу до этого кабинета, он заучил это объявление уже наизусть. Начальник службы безопасности настолько заботится о сохранности его жизни, что через каждые три дня устраивает для него «инструктаж» с индивидуальным подходом. Если бы Вейлон Парк был более равнодушным, то не думал бы о том, что с каждым преодоленным метром у него все сильнее подгибаются колени. Если бы он был более смелым и уверенным в себе, он бы не допустил подобного к себе отношения. Если бы он был более умным, то никогда бы не пошел работать в проклятую лечебницу «Маунт-Мэссив». Но он все тот же Вейлон Парк: в чем-то слабый, в чем-то эгоистичный, слишком гордый, чтобы пасть окончательно, но слишком боязливый, чтобы сопротивляться этому.

— Вызывали, мистер Блэр? – Вейлон старается говорить уверенно, прячет дрожащие руки за спиной и переплетает пальцы в замок, нервно хрустит костяшками и не находит в себе сил, чтобы поднять взгляд. Он боится поднять головы, опасаясь того, что Блэр, помимо страха, увидит в его глазах ненависть человека, что готов убить, изорвать, зарыться пальцами в сочащееся кровью мясо, готового пить кровь врага из чаши ладоней. Он боится того, что Блэр решит доломать его окончательно, решит уничтожить и стереть любое о нем упоминание. Вейлон слишком любит жить, чтобы попасться на столь очевидном проявлении своих эмоций.

— Умнее ты не становишься, Парк, все такой же наивный идиот, - насмешливо доносится со стороны развернутого в сторону широкого окна кресла. Эти слова больно бьют по сознанию, стирают очередную глупую надежду на то, что именно сегодня все изменится. «Все изменится», - вот, что говорит себе Парк, каждый раз открывая дверь в кабинет начальника службы биометрической безопасности, и, каждый раз переступая порог, убеждается в собственной наивности. Он уже настолько хорошо изучил кабинет Блэра, что может ходить тут с закрытыми глазами. У Джереми кабинет человека, который заботится о своей репутации и выражает свой статус посредством обстановки, дорогого парфюма и стопки дипломов. В этом месте пахнет пластиком, алкоголем и породами благородных деревьев. В этом месте намек на помпезность смешивается с хай-теком, образуя причудливый симбиоз того, что можно было бы назвать золотой серединой между стариной и современностью. Вейлон думает о том, что все эти богатые деревянные панели темного дерева, которыми обшиты стены, массивный стол и высокие книжные полки служат лишь для отвода глаз. Парк смотрит на то, как из-за спинки кресла появляется рука, пальцы которой сжимают изящную стеклянную ножку стакана для мартини. Блэр покачивает пустым стаканом из стороны в сторону, делая тонкий намек.

— Все такой же глупый, зато теперь ты знаешь, где твое место, сотрудник один-четыре-шесть-шесть. Я прав? – все тем же полным насмешки голосом интересуется он, своим обращением будто обезличивая его, намекая на то, что, подписав договор с «Меркоф», Парк присоединился к стаду клейменого скота, который даже не знает о том, что скоро их всех отведут на скотобойню. Подливая в стакан Блэра светлый вермут, Вейлон, стиснув зубы, нехотя кивает головой, потому что бездействие может принести только еще больше проблем. Вейлону остается только мечтать о том, что когда-нибудь он наберется смелости разбить эту чертову бутылку и загнать один из осколков в глотку Джереми. Блэр почти незаметно наносит Парку удар под колено, что заставляет последнего с судорожным вздохом опуститься на пол, выпустив бутылку из рук. Звон стекла, плеск разлившейся жидкости и сдавленное рычание над головой. Это всегда начинается по-разному, но заканчивается одинаково дерьмово и унизительно.

— Парк, ваш непрофессиональный подход к делу оскорбляет меня, - рычит над ним Блэр и нервно, раздраженно покачивает мыском ботинка. Вейлон слышит, как стакан с характерным стуком опускается на деревянную поверхность декоративного столика, стоящего рядом. Он не смеет поднять головы, потому что своеволие заканчивается так же дерьмово, как и бездействие. В кабинете Джереми Блэра все происходит по его неписаным правилам, изменчивость которых подобна погоде в море. Вейлон сдавлено шипит, чувствуя, как чужие пальцы сдавливают волосы на его затылке. Под давлением руки Блэра он, стоя на коленях, склоняется ниже, выгибаясь в спине и плечах. Блэр вдавливает его голову в испачканный алкоголем пол, выложенный дубовым паркетом, вздергивает вверх и вновь вниз, ударяя о половицы виском до серебряных мушек перед глазами. Парк шипит сквозь зубы, чувствуя, как осколки битого стекла впиваются ему в щеку, как жжет свежие раны разлитый алкоголь, смешиваясь с кровью.

— Сегодня я назначил встречу важному человеку. Как ты думаешь, сотрудник один-четыре-шесть-шесть, что подумают про меня, если увидят тут такой беспорядок? – он трясет его, как котенка, вздергивает вверх и оттягивает за волосы вниз, вынуждая поднять голову и посмотреть на него. Вейлон надеется на то, что под туманной пеленой страха в его глазах, не будет заметно прорвы ненависти и обиды. Вейлон знает, что сейчас Блэр наслаждается его беспомощностью, упивается чувством силы, коя скопилась в его руках.

— Я все уберу, мистер Блэр, - отрывчато, будто выплевывая слова, говорит он и судорожно дышит носом. Джереми одобрительно улыбается ему, расслабляет хватку пальцев на затылке и обманчиво мягко обнимает пальцами под подбородок, медленно проводит подушечкой большого пальца по приоткрытым губам и проталкивает его глубже в рот, скользит вдоль напряженного языка, проталкивая палец едва ли не до глотки, заставляя зажмуриться от тошнотворного ощущения и, не выдержав, закашляться.

— Приступай, Парк. Посмотрим, способен ли твой язык навести тут первозданную чистоту, - с едкой усмешкой на губах говорит Блэр и, вытащив палец изо рта Вейлона, с брезгливым видом вытирает его карманным платком в то же время упиваясь испуганным и растерянным выражением лица своего подчиненного.

- Но… тут же стекло, мистер Блэр, не могли бы вы… - удар мыска ботинка под челюсть - самый доходчивый ответ на его незаконченный вопрос. Щелкнув зубами и едва не прикусив себе язык, Парк заваливается на спину, больно приложившись затылком об пол. Джереми поднимается на ноги, обходит Вейлона по кругу, рассматривая его сжавшуюся, мелко дрожащую фигуру, и, опустившись рядом с ним на корточки, вновь впивается пальцами в светлые волосы, и сначала рывком поднимает его на колени, а после вновь вжимает его лицо в испачканный пол, тыкая в лужу разлитого вермута, как нашкодившего котенка.

— Нет, я «не мог бы», мистер Парк. Или вы настолько глупы, что не понимаете моих слов? Вы хотите, чтобы я в вас разочаровался? Хотите, чтобы я написал руководству «Меркоф» отрицательную характеристику на ваше имя? – голос Блэра с угрожающе-шипящего шепота поднимается до раздраженного рявканья, и эта смена тембров заставляет Вейлона сжаться еще сильнее. Он не находит в себе сил на ответ, лишь кивает головой, надеясь на то, что у него хватит сил, чтобы не расплакаться, как маленькая девочка. Джереми встряхивает его за шкирку еще раз, удовлетворенно улыбается и, напоследок хлопнув по плечу, вновь усаживается в свое кожаное кресло, закидывает ногу на ногу и берет в руки неизменный стакан с вермутом.

— Приступай, - елейным голосом говорит Блэр, и Вейлон затылком чувствует его прямой, прожигающий взгляд. Начальник биометрической безопасности, судя по всему, решил устроить маленькое унизительно шоу, и в главной, единственной в этой постановке роли, он – Вейлон Парк. И по факту у него нет никакого выбора: или подчиниться, или же быть вынесенным отсюда вперед ногами. Стараясь не думать про наблюдающего за ним Джереми, Вейлон для устойчивости упирается ладонями в пол и несколько секунд смотрит на половицы перед своим лицом. Он бы многое отдал за то, чтобы забыть все акты унижения, которые он терпит со стороны Блэра, еще больше он отдал бы за смерть Джереми.

— Смелее, один-четыре-шесть-шесть, само по себе ничего не уберется, - звучит сверху настойчивый голос, и, не желая быть в очередной раз приложенным головой об пол, Вейлон, закрыв глаза, проводит языком по луже вермута, прекрасно понимая, что подобным образом он ничего толкового не добьется, и весь этот унизительный фарс был затеян лишь с целью потешить чужое самолюбие. Парк болезненно морщится, чувствуя, как впиваются в язык мелкие осколки битого стекла, но не смеет останавливаться или жаловаться. Постепенно помимо сладковатого привкуса алкоголя в его глотке появляется и ржавый привкус крови, текущей из изрезанного стеклом языка, Вейлон закрывает слезящиеся глаза и продолжает тщетно вылизывать паркетные доски. Он испуганно замирает на месте, чувствуя, как пальцы чужой руки скользят по впадине его позвоночника, один за другим пересчитывая позвонки, с мнимым намеком на ласку зарываются в светлые волосы и, сжавшись, мягко тянут вверх.

— Похвальная самоотдача, мистер Парк, позвольте мне помочь вам. Откройте пошире рот, дайте мне взглянуть на ваш язык, - на лице Блэра обманчиво заботливая улыбка, но Вейлон подчиняется, и вздрагивает всякий раз, когда пальцы Джереми находят и выдирают из его языка кусочки стекла. После Блэр крепко сжимает своими пальцами его челюсть и подносит к его губам край стакана. Алкоголь жжет свежие раны, заставляя прослезиться от режущей боли и Парк вынужден глотать и давиться вермутом, смешанным с его кровью, вынужден пить эту отраву из рук человека, которого он искренне ненавидит, неспособный противостоять и что-либо предпринять, жалкий в своем положении и с легкостью подавленный чужой волей.

— Теперь все хорошо, мистер Парк. Теперь мы можем быть уверены в том, что ваши раны продезенфицированны и не опасны, - говорит Блэр и подушечкой большого пальца стирает стекающий с уголка губы Вейлона кровоподтек, - и я надеюсь на достойную благодарность с вашей стороны на мой щедрый жест доброй воли, - насмешливо говорит начальник безопасности, притягивая голову Парка ближе к себе. Это даже не намек, это прямой призыв к действию, которому Вейлон пытается сопротивляться.

— Будь хорошим мальчиком, Парк. Или мне придется воспользоваться твоей симпатичной женушкой, - Блэр не обращает внимания на это тщетное сопротивление, одной фразой моментально подавляя чужое нежелание, заставляя сдаться на свою милость и подчиниться воле обстоятельств. Он удовлетворенно покачивает головой, чувствуя, как дрожащие пальцы Парка ослабляют ремень его брюк, неумело вытаскивают пуговицу из петли, дергают молнию и наконец, кольцом обхватывают полувозбужденную плоть. Блэр наблюдает за тем, как припухшие, мягкие губы Парка обхватывают его член, чувствует скольжение гибкого языка по открывшейся головке, он старается контролировать размеренный такт своего дыхания в тот момент, когда влажная, приятно-теплая глотка Парка принимает его член максимально глубоко. Лишь судорожно сжавшиеся на подлокотнике кресла пальцы выдают факт того, что все происходящее для него не просто формальность, к которой он мог бы отнестись с должным холодным равнодушием. Блэр с кривой насмешкой смотрит на сосредоточенное выражение лица Вейлона в тот момент, когда тот языком прижимает головку его члена к своему небу и насаживается на него своей глоткой, вновь принимая его максимально глубоко. Положив руку на затылок Парка, он перенимает на себя контроль над ситуацией, задавая темп и глубину проникновения, время от времени вторгаясь чрезмерно глубоко и наслаждаясь судорожным сокращением вейлоновой глотки вокруг его члена, вслушиваясь в его сдавленное сипение и захлебывающийся кашель, а после успевая отстранить до того, как сработает рвотный рефлекс. Парк слепо подчиняется ему, и Джереми наслаждается еще и фактом его унижения, наслаждается видом зверька, которого так легко приструнил и выдрессировал.

Вейлон кладет ладони ему на колени, сжимая их, и усердно работает головой, временами не рассчитывая и заходясь кашлем, отплевываясь кровавой пеной и вязкой слюной. Блэр отставляет бокал в сторону и отрывает спину от спинки кресла, зарывается пальцами в светлые, жесткие волосы подчиненного и сдавленно рычит сквозь стиснутые зубы. Он хочет раздавить этого зверька, наступить на его маленькую бестолковую голову каблуком ботинка и надавить настолько сильно, чтобы расколоть его череп, раздавить его глупенькие мозги в жидкую кашу. Он хочет унизить его, уничтожить его. Вцепившись пальцами в волосы Парка, Джереми резко дергает рукой вверх, вынуждая его отстраниться, звонко бьет по щеке свободной рукой, собирает пальцами свисающие с подбородка нити вязкой слюны и с садистским удовольствием растирает их по измученному лицу Парка в завершение «вознаграждая» еще одной пощечиной, от которой голова Вейлона мотается в сторону. Беспомощный, жалкий, растоптанный и податливый.

— Только посмотри, Парк, неужели ты настолько свыкся со своей ролью бляди, что возбудился от того, что делал минет? – едко говорит Джереми, поглаживая эрекцию Парка мыском ботинка. Он позволяет себе тихий смешок, наблюдая за Вейлоном, который сейчас больше всего напоминает избитого, едва стоящего на ногах пса. Вейлон упорно смотрит в пол и кусает губы, судя по всему, ему вообще глупо надеяться на что-то, потому что все его надежды в один прекрасный момент истлевают и обращаются в прах.

— Раздевайся, - простодушно говорит Блэр, расслабляя хватку, и Вейлону хочется кричать, но он сдерживает себя, поднимается на ноги и неспешно, пытаясь оттянуть момент окончательного унижения, принимается стягивать с себя одежду. Джереми из-под прикрытых век жадно рассматривает его тело, вытягивает руку, собственнически проминая пальцами бледную кожу, заливаемую золотисто-рыжим светом заходящего солнца, обводит линию грубого изгиба талии, скользя по мягкой, пропахшей пластиком коже ладонью. Еще какое-то время он оценивающим взглядом осматривает обнаженного мужчину, наслаждаясь мучениями Парка, его смущенностью и сбитостью с толку. Он еще никогда не заходил так далеко, но ради того, чтобы потешить свое самолюбие, он способен переступить и эту грань. Жестом он приманивает Вейлона ближе и, когда тот делает шаг вперед, жестом же заставляет повернуться спиной. Обводит ладонью изгибы спины, прикасается к крепкому бедру, усмехаясь, всякий раз, когда Парк непроизвольно напрягается, как человек, ожидающий удара. Он усаживает Вейлона на свои колени, вынуждая откинуться ему на грудь, и, сдавив пальцами его горло, укладывает его голову на свое плечо. Послушный, мягкий, жалкий и испуганный.

— Не сопротивляйся, - шепчет Блэр очевидное, и его дыхание теплом оседает на коже. Его пальцы с шеи смещаются под подбородок, все так же вжимая и не позволяя повернуть головы, и хватка у начальника безопасности, мягко говоря, стальная. Вейлон выгибается в спине, чувствуя скольжение языка на коже шеи, и болезненно стонет, чувствуя, как смыкаются на коже зубы Джереми, он жмурится и судорожно сжимает и разжимает пальцы рук. Свободной рукой Блэр проходится по его груди и впалому, изрытому рельефом мышц животу, оглаживает большим пальцем едва различимую под кожей тазовую костяшку. Он удовлетворенно наблюдает за тем, как судорожно, быстро вздымается и опускается грудная клетка мелко дышащего Парка, как он рефлекторно подается бедрами выше всякий раз, стоит Блэру приблизиться к его паху, как подергивается его налившейся кровью и истекающий смазкой член.
Джереми зализывает место налившегося кровью укуса, гладя Парка по внутренней стороне бедра, возбуждаясь еще сильнее, чувствуя, как тот елозит, то ли желая увернуться от этих прикосновений, то ли неосознанно призывая к большему. Парк дуреет от происходящего настолько, что забывшись, обхватывает Блэра под затылок, впиваясь пальцами в темно-русые волосы и низко стонет, явно неосознанно выдавая свое одобрительное отношение ко всему происходящему. Джереми отмечает несвойственную чувственность и податливость Парка, и про себя думает о том, что кто-то, судя по всему, воздерживался со времен поступления на работу в «Маунт-Мэссив». Вейлон склоняет голову в бок, обдавая ухо и щеку Блэра горячим дыханием, шепчет что-то бессвязное и неразборчивое, что-то похожее на просьбу или мольбу, и от жалобного звучания этого голоса, Джереми возбуждается еще сильнее. Он поворачивает голову в сторону и сталкивается с губами Парка, целуя его с яростью, кусая и без того припухшие губы, слизывает с его языка вкус крови и сладкого вермута. Когда он обхватывает ладонью член Парка, тот гортанно стонет ему в рот и выгибается в его руках.

Блэр шипяще ругается сквозь зубы и спустя несколько минут неловких телодвижений и ерзанья, ему удается усадить Парка таким образом, что теперь он, упираясь коленями в кресло по правую и левую стороны от бедер начальника безопасности, сидит к нему лицом. Джереми едко улыбается, видя, как на лице Вейлона проступает выражение понимания того, чем все это в итоге закончится, Парк пытается вскочить с места, но Блэр вовремя успевает ухватить его одной рукой за горло, а другой обнять под талию и прижать к себе.

— Ты нарвался, один-четыре-шесть-шесть. Теперь не дергайся, я обещаю, что тебе будет очень больно, - шипит Блэр, сместив руку с глотки Парка на его затылок, и вжимая его голову в спинку кресла. Джереми специально слишком резко проникает в неподготовленное, сжавшееся тело и сам терпит давящую боль, зная, что Парку, сейчас в стократ больнее. Вейлон почти истошно кричит от раздирающей, резкой боли и впивается зубами в плечо Джереми, будто пытаясь перекусить его мышцу, дергается в его руках, чередует болезненные стоны с жалобным скулежом. Блэр не двигается, не пытается причинить еще больше боли, напротив – как-то успокаивающе гладит по плечам и бокам, ловко манипулируя тем, что меняет гнев на милость и милость на гнев. Очередная смена настроений, и теперь руки начальника безопасности давят на плечи, вынуждая опуститься еще ниже, насадиться еще сильнее, сжать челюсти, чтобы вновь не закричать. Кровь – хреновый помощник в таких ситуациях, если честно. Вейлон не знает, сколько прошло времени, но в какой-то момент он почувствовал, что боль начала сходить на нет, по крайней мере, перестала быть настолько острой.

— Двигайся, Парк, или на твоем месте придется оказаться твоей жене, - сипит Блэр, с издевкой, наблюдая за лицом Парка и тот, вынуждаемый, неумело и боязливо двигается, поднимаясь и вновь аккуратно опускаясь на его член, прислушиваясь к ощущениям и жмурясь от боли. Постепенно входя в ритм, теперь он усмехается в лицо Блэра, чувствуя, как пальцы начальника безопасности до синяков сдавливают его бедра, как тот пытается переносить все это с присущим ему молчаливым равнодушием, но временами не сдерживает в своей глотке стона. Когда пальцы Блэра вновь обхватывают его член, Вейлон упирается лбом ему в плечо и шумно сопит, неспособный отделять боль от острого наслаждения, захлебывающийся новыми ощущениями. Одной рукой размашисто дроча Парку, другой Джереми все так же сдавливает упругую кожу его бедер направляя и задавая темп, сам вбивается в ставшее более податливым тело и тщетно пытается контролировать ситуацию так же как раньше.

Бесстыдные стоны, срывающиеся с губ Парка, еще больше распаляют его зверское желание обладания и контроля, приближают момент исхода, Вейлон накрывает своей рукой его дрочащую ему руку, подсказывая, как двигаться. Джереми кончает практически одновременно с забившимся в оргазме Парком, от ощущения бесконтрольно сокращающихся вокруг его члена мышц. Он вторгается в него максимально глубоко и замирает внутри, вслушиваясь в протяжный, сходящий на нет, в чем-то даже жалобный стон прильнувшего к нему Парка, который слепо, находясь в сравнимом с невменяемым состоянии слепо целует его плечо. Только после, отдышавшись и придя в себя, Блэр помогает Вейлону подняться и брезгливо осматривает свой испачканный спермой пиджак, а после строго смотрит на Парка, хмуря брови. Какое-то время он думает, наблюдая за тем, как шок на лице компьютерщика сменяется на тихий ужас, а после усмехается и отмахивается.

— Приведи себя в порядок, Парк, и вали на свое рабочее место. Увидимся во время следующего «инструктажа». К этому времени постарайся обратиться к врачам, чтобы они осмотрели твой язык, я же ведь не хочу, чтобы мой ручной зверек неожиданно сдох, - посмеиваясь, говорит Блэр, игнорируя ненавидящий взгляд отступающего к выходу Парка. Приручить ненавидящего тебя зверя – это очень сложно, но Джереми очень постарается.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

Merry X-mas, Darling

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Эдди/Вейлон
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Флафф, Повседневность, AU, ER (Established Relationship)
Предупреждения: OOC
Размер: Драббл, 4 страницы, 2 части
Статус: закончен
Описание: теплая внеканонная зарисовка про отношения Эдди и Вейлона, омелу, ель и волшебные рождественские ночи, во время которых исполняются самые заветные мечты.
Примечания автора: Писалось под: Glee Cast – Merry Christmas Darling и Demi Lovato – Let It Go. АХТУНГ: присутствует большая вероятность блевануть розовыми сладкими соплями, готовьте тазик заранее, а лучше два. Берегите ваши глаза, если начнет щипать - промойте большим кол-вом воды. ООС тут дикий, канон-теребонькеры - мимо.

1. Embrace

Ночи зимой холодные и темные, но по-своему прекрасные, украшенные самой природой. Серебрящиеся в лунном свете сугробы, тянущиеся во все стороны, подобны барханам в жарких пустынях. Дорога, залитая золотистым фонарным светом, искрится от наледи, и даже угольно-черная стена далекого леса выглядит прекрасной, украшенная серебристым снежным узором. Где-то там, за покрытым узором изморози стеклом воет свои песни зимняя вьюга, где-то там кружатся в хороводе снежинки, где-то там счастливые люди гуляют, обнявшись в этот праздничный день.

Вейлон зябко ежится и обнимает себя за плечи, он ловит собственный взгляд в отражении оконного стекла и отводит глаза в сторону, он не должен грустить, не сегодня, не на Рождество. Мужчина подтягивает ноги к груди и, обняв их, устраивает подбородок на коленях. Он пытается улыбнуться, но не может, не находит в себе сил даже для столь простой человеческой эмоции.

В комнате тепло, огонь, разведенный в камине, дарит достаточно тепла и света. Пахнет смолой, елью и цитрусами — эти запахи, свежие и бодрящие все равно согревают, навевая какую-то волшебную, предпраздничную атмосферу. Он очень постарался, украшая их дом: гирлянды, венки, алые банты, веточки омелы и даже пара нелепых аляповатых носков, висящих на камине. Для человека с техническим складом ума он оказался невероятно изобретательным дизайнером, и все ради одного только человека. Вейлон вымученно улыбается и встряхивает головой. Даже в этой натопленной уютной комнате ему холодно и зябко, он мелко трясется и ежится, растирая пальцами плечи. Красно-зеленый свитер с зелеными оленятами совсем не греет. Вейлон перебирает пальцами край шерстяной ткани и натянуто улыбается — а ведь это первое, что он ему подарил. Он тогда отчего-то увлекся вязанием и связал для него этот свитер, нелепый, смешной и неправильный, со слишком длинными рукавами, которые приходится постоянно подворачивать, с высоким воротником, в котором так удобно прятать и отогревать замерзшие нос и щеки, такой невероятно мягкий и домашний. Он тогда был смущен и извинялся, а Вейлон просто был счастлив, он до сих пор любит эту вещь, готовый носить ее хоть каждый день.

А сегодня он не пришел. Наверное, задержали на работе. Или, может быть, он стоит в пробке. Или, может, решил отметить с коллегами. Вейлону холодно в этом теплом, но бесконечно пустом доме, ему холодно в их доме. Он чувствует себя забытым на краю мира и тоскливо смотрит за окно, похожий на собаку, ждущую своего хозяина. Как же тут все-таки пахнет апельсинами. Вейлон отворачивает голову от окна и смотрит на переливающуюся разноцветными огнями гирлянду. Он не может его судить, в конце концов, они совсем разные люди. Утомленный собственными мыслями, он закрывает отяжелевшие веки и впадает в легкую дремоту, не слезая с широкого подоконника, на котором сидел все это время.

— Дорогой, ты дома? Я видел, что в гостиной горит свет, — такой знакомый голос. Вейлон приоткрывает заспанные глаза и наблюдает за тем, как включается свет в прихожей, наблюдает за тенью, отбрасываемой кем-то. Ключ от этого дома есть только у Вейлона и у… него. Он все-таки пришел. Вейлон чуть ли не подскакивает на месте, спрыгивает с подоконника и, едва ли не путаясь в ногах, бежит к входной двери. Выглядывает в коридор и впервые за этот вечер улыбается широко и искренне, как и должно в рождественскую ночь.

— Эдди, — выдыхает мужчина и, приблизившись к любовнику, льнет к нему, прижимаясь щекой к холодному после улицы пальто, чуть влажному из-за растаявшего в тепле дома снега.

От Эдди свежо пахнет снегом и изморозью. Вейлон крепко обнимает его за пояс, прижимаясь к нему всем телом, и чувствует, как мужчина в ответ обнимает его за плечи и целует растрепанные волосы, гладит замерзшими пальцами по спине, будто успокаивая. Так спокойно, так правильно, так по-домашнему тепло и уютно. Из-за незакрытой до конца двери доносится холод, но они игнорируют это.

— Я думал, что ты не придешь сегодня, — шепчет Вейлон в широкую грудь и поднимает голову вверх, упираясь подбородком в грудь любовника. Эдди улыбается и, обняв его лицо широкими ладонями, мягко целует в лоб.

— Я бы не оставил тебя. Не сегодня. Поможешь мне? — он кивает на бумажные пакеты с покупками, и я киваю в ответ на его просьбу, но не выпускаю.

— Конечно, только… еще немного побудем так. С тобой так тепло, — шепчет Вейлон и, обнимая Эдди, прикрывает сонные глаза, растягивая сладостный момент. Мужчина улыбается и одной рукой обнимает любовника, а другой мягко поглаживает его затылок. Временами, нам приходится ждать, чтобы получить желаемое.

2. Sincerity

— Я проспал праздник. И все из-за тебя, — ворчит Вейлон и, вытянув руки вверх, скользит пальцами по подбородку любовника, мелкая щетина приятно колет подушечки пальцев. Эдди наигранно мурлычет и рефлекторно перебирает пряди волос Вейлона, поглаживает его по вихрастой голове. Парк ворочается и переворачивается на живот, после чего садится любовнику на колени и обнимает руками его лицо.

— И ты мне даже ничего не скажешь? — как ребенок, дуя губы, спрашивает Вейлон, заглядывая в светлые, выглядящие уставшими глаза. Эдди тихо посмеивается и, отстранив руки мужчины от своего лица, тянется к нему и целует. Вейлон обхватывает руками шею Глускина и, поддерживаемый его руками, прогибается в спине, отвечая, подставляя под мягкие поцелуи свою шею.

— Ты так и не избавился от этого ужаса, — с беззлобной насмешкой говорит мужчина и прикасается пальцами к нелепому свитеру, избавляться от которого Вейлон категорически отказывается, ссылаясь на свои соображения и прочие эфемерные вещи, явно не подходящие для нормального объяснения.

— Не пытайся уйти от разговора, — хмурясь, Парк прикасается указательным пальцем к улыбающимся губам Эдди. Мужчина поднимает его и притягивает к себе, обнимая за поясницу. Как же все-таки спокойно на душе.

— Хорошо, но перед этим давай посмотрим на подарки, — хитро щуря светлые глаза, предлагает Глускин, и Парк, заразившейся какой-то несвойственной ему инфантильностью, решительно кивает головой и, вскочив с места, вприпрыжку мчится к елке. Эдди следует за ним неспешно и ленно, наблюдая за неугомонностью, сквозящей в каждом движении. Забрав свой подарок из-под елки, он возвращается обратно к камину и усаживается на разбросанные по полу подушки. Парк смотрит на него через плечо с недоверием и толикой осуждения.

— Подарок не обязательно должен быть под елкой, Вейлон, поищи на ней, — усмехаясь уголком губы, говорит мужчина и перебирает пальцами шуршащую, блестящую в каминном свете упаковку своего подарка. Вейлон ворошит тяжелые лапы елки и, наконец, издает победоносный клич, после чего усаживается рядом с Эдди, рассматривая небольшую подарочную коробку. Весьма изящную, стоит сказать.

— Разворачивай, — говорит Эдди и кивает на подарок в руках Вейлона, любовник смотрит на него с настороженностью. — Твой подарок я тоже обязательно оценю, просто не могу на тебя наглядеться, — с мягкой улыбкой говорит мужчина, и Вейлон, пожав плечами, принимается медленно, оттягивая момент, разворачивать обертку.

Когда упаковочная бумага с шорохом падает на пол, руки у Вейлона мелко дрожат, а глаза округляются. Эдди широко улыбается, наблюдая за пораженным любовником. У Вейлона вид человека, который не знает, что ему сделать и куда податься. Он поднимает на Эдди темные глаза и едва не плачет. Несколько секунд промедления, и за доли секунды, прижимая подарок к груди, Парк опрокидывает смеющегося Глускина на пол, целует эти родные, улыбающиеся губы, целует колючие щеки, зацеловывает лоб и виски. А после обнимает свободной рукой и утыкается носом в шею. Трепля Вейлона по голове, Эдди целует его в щеку.

— Ну, так что? Ты согласен? — вытащив покрытую темно-синим бархатом коробочку из пальцев Вейлона, Эдди открывает ее и достает оттуда аккуратное, широкое кольцо. Вейлон всхлипывает на его груди и как может, кивает головой.

— Господи, ты еще и спрашиваешь? Ну конечно, я согласен! — шепчет он и, сев напротив Эдди, протягивает ему правую руку, зачарованно наблюдая за тем, как мужчина надевает кольцо на его безымянный палец. Обняв собственную руку, Вейлон целует украшение, а после, подняв взгляд на Эдди, видит у того в руках веточку омелы и, улыбнувшись дрожащими губами, до сих пор не веря во все происходящее, тянется к любовнику, целуя.

— С Рождеством, дорогой, — шепчет Эдди в губы Вейлона.

— Это лучшее Рождество в моей жизни.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

You are mine

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): LadyQueen
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Эдди/dark!Вейлон [психоПарк]
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Даркфик, PWP, AU
Предупреждения: OOC, Насилие, Нецензурная лексика
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: охотник глухо рычит и резко разворачивается, осматриваясь, пытаясь найти выпутавшуюся жертву. Это начинает раздражать. Скрипки шепчут из покрытых ржавчиной динамиков, насмехаясь. Скрип дерева мешается с утробным клокотом. Правила игры не должны меняться. Но они изменятся.
Посвящение: угадайте, бл_ть, Релине же, ну.
Примечания автора: внешность dark!Вейлона (он же психоПарк) принадлежит Relina (vk.com/relinaru)ю Вообще ориентировка была на данный арт ( cs617626.vk.me/v617626462/1221a/z-pqGkeM2-U.jpg ), но меня как обычно унесло не в те степи. При написании использовались: Моцарт - Lacrimosa dies illa и Джузепе Тартини - Дьявольские трели.

Первым был звук, далекий и потрескивающий, одновременно единящий в себе противоположности покоя и тревоги. Звук, полный жестокости и раскаяния. Звук, проникающий под слои кожи и растекающийся по крови прозрачным, постепенно чернеющим ядом, отравляющим и вызывающим трепет в прогнившей эфемерной душе. Первым был звук полный десятка хрустальных женских голосов. Если бы тьма умела петь - она бы пела именно так. Она бы пела на струнах чужих голосовых связок, оглаживая их, истекающие кровью, своими тонкими, ледяными пальцами. Она бы пела струнами скрипок, что сделаны из крепких жил. Она бы пела чужими пальцами и безумными глазами. Она бы пела лишь для него, медленно погружая в ледяную воду черного омута, она бы ласкала узкими ладонями его плечи и невесомые ее движения дробили бы кости. Она бы ненавидела его в любви, и любила бы в ненависти.

Второй была боль. Тупая и сильная, жгущая кисти, выворачивающая суставы из сочленений. Она обнимала его тело, выкручивая мышцы. Она закрывала его взор темной пеленой, не позволяя смотреть на этот несправедливый, бренный мир. Мир, созданный не для него, мир, в котором его быть не должно. Боль целовала его руки и грудь, боль вжималась в него всем своим естеством соединяясь с ним в болезнетворный симбиоз, она была рядом с ним, она была частью его. Она вылизывала его лицо, обжигая, заставляя раскрываться старые раны, пила кровавую плазму и гной, захлебываясь ими. Она кусала его рассеченные губы, начисто слизывая с них кровь. Она пила его и наполняла собой. Боль кричала в его голове своим беззвучным голосом, похожим на комариный писк, и вбивала толстые иглы в его виски. Она бы заботилась о нем в безумии, и безумствовала бы в заботе.

Третьим было понимание. Понимание, вносившее ясность и очищающее разум, будто свет, что позволял осознать и принять к сведению. Понимание, что лезвием резало слипшиеся веки, вынуждая открыть глаза, вынуждая посмотреть на этот мир, отторгая нежелание и сомнения, отторгая нерешительность и стремление спрятаться и запереться внутри своего разума. Понимание, искаженное воспаленным рассудком душевнобольного, рисующее демонов там, где их нет. Или, все же есть? Оно не жалело сил, бичуя и принуждая, вынуждая и заставляя. Понимание, что одето в строгое и черное. У понимания белый воротничок и кожаный хлыст. Понимание есть наш погонщик и пастух. Оно пользуется любыми лазейками, оно проникает в нас тогда, когда мы не видим, оно убеждает нас в своей правоте, будто проклятый змей. Оно причиняло бы боль в жалости, и жалело бы, причиняя боль.

Он приподнимает, кажущуюся столь тяжелой голову, и открывает заплывшие кровавой пеленой глаза. Он чувствует дьявольскую боль в связанных и вздернутых над головой запястьях, он чувствует себя обезглавленной свиной тушей насаженной на крючок для того, чтобы быть разделанной пока что отдыхающим мясником. Левая скула опухла и зацвела оттенками пурпура и ржавчины, губы рассечены, нос разбит в кровь, а на шее до сих пор чувствуется чужая крепкая хватка и пара больших пальцев, отчаянно вдавливающих кадык в глотку. Он кривит опухшие губы в животной усмешке и сплевывает на пол вязкую, кровавую слюну, надрывно кашляет, раздирая сухую глотку, рискуя выблевать дыхательную систему и потроха. Он переводит взгляд на выглядящий потасканным, как шлюха, радиоприемник, который своим искаженным голосом поет Лакримозу Моцарта. Он поднимает глаза и жадно обрисовывает взглядом рубленые изгибы чужого, рисующегося на фоне окна темного силуэта. Вспышка молнии за окном выделяет фигуру охотника еще сильнее, и она запечатлеется темным пятном на сетчатке глаза. Хор женских голосов похож на песню баньши, предвещающую скорую смерть. Охотник поднимает руку и плавным движением выкручивает кисть, будто дирижер, только вместо палочки в его пальцах скальпель с лезвием номер двадцать один. Как это прозаично, как низко и мерзко. Неприкрытая, наглядная демонстрация силы выглядит как плевок в душу, и слюна у этой твари кислотно-щелочная, прожигающая насквозь в самые короткие сроки.

— В этом месте так трудно найти красивую мелодию, - кровавый зверь оборачивается через плечо и его профиль рассекается широкой, натянутой усмешкой, дрожащей и грозящей перерасти в оскал, - мы слышим песню Бога. Это как щелканье тока. Это как белый шум в нашей голове. Мы отвергаем этого Бога, мы не хотим быть его охотничьим зверем, - шипит охотник. В его голосе яд и гнев, а в жестах лед и равнодушие – несоответствие языка тела и слов, что вызывает диссонанс и дезориентирует. Он проводит подушечкой пальца по скальпелю, рассекая собственную кожу и слизывая собственную кровь, его бледные, тонкие губы краснеют, будто подкрашенные помадой. Грозный зверь, что так похож на оборванную шлюху, страшный для сотен и возлюбленный единицами. Он поворачивается к нему и издевательски медленно, с хищной грацией подходит ближе. Зверь, объятый проводами, чья голова под завязку набита электричеством и картинками Роршаха. Он скользит пальцами по обнаженной груди пойманного противника, прислушивается к теплу в его теле, впитывая его. Он обнимает его и обдает горячим, кислым дыханием неприкрытую грудь, прикасается языком к терпкой коже, пробуя на вкус и раскатывая послевкусие по кончику языка. Он прикрывает глаза, и под трепещущими веками видны белки глаз, изрытые тончайшей сеткой лопнувших капилляров.

— Шепот безумных донес до нас слухи. Шепот сказал нам, что ты будешь заменой Богу. Мы хотим слышать твой голос, мы хотим, чтобы ты пел для нас, - жарко шепчет зверь, отстраняясь и вновь обводя пальцами бледную кожу. Лакримоза затухает, и старый приемник задушено и пронзительно кашляет белым шумом, словно болеет туберкулезом. Казалось, еще немного и из измятых динамиков брызнет кровь и слизь, засочится, заливая все вокруг себя, но железный, затертый, покрытыми сальными пятнами короб ожил, прекратил агонизировать и вновь воспел. Обманчиво мягкий звук, тревожное дребезжание на грани слышимости, звук, как плаксивый, задыхающийся голос уныния и жалости к себе, продирающий до костей.

— Мы хотим чувствовать твою песнь, мы хотим слышать струны твоей души… Эдди, - он произносит его имя, пробуя каждую букву, перекатывая звучание на языке. Зверь, скрывающий вероломство и фамильярность под напускным равнодушием. В его глазах видна жажда умирающего в агонии. Сталь врезается в тело почти неожиданно, рассекая мягкие ткани груди. Струны скрипки дрожат под ударами смычка, высекающего пугающе веселый звук, мелодия для кровавого бала на костях, мелодия для аудиенции с дьяволом.

Глускин глухо рычит, выдавливая утробный звук клокотания из изорванной глотки, он смотрит в глаза кровавого зверя и усмехается ему в лицо через боль, демонстрируя испачканные в крови зубы. Зверь выглядит почти очарованным и выгибает кисть, сменяя направление движения лезвия, вспарывая с мастерством мясника. Он ласкает его шею залитыми кровью пальцами, в тоже время выводя на коже кровавые узоры. Жених жмурит глаза и глухо, болезненно стонет от острой боли. Охотник приближает к нему скуластое, испачканное кровью лицо и блаженно прикрывает глаза, слушая его скулеж. Чувство превосходства, чувство власти над сильным и крупным противником. Любовь и ненависть. От боли Эдди бросает в жар, и его кожа покрывается испариной, кровь мешается с потом, течет по вискам на шею, по грубому изгибу ключиц и на грудь, впитываясь в открытые раны. Тартини не прекращает играть свою безумную мелодию и от визгливого скрипа скрипки хочется блевать.

— Мразь, - шипит Эдди, выплевывая это в очарованное лицо стоящего напротив него зверя, и чувствуя, как скальпель входит еще глубже в тело, не успевает придушить громкий, болезненный стон. Хищник льнет нему, ловит вибрацию голоса губами, ловит его дыхание. Жених следит за влажным от слюны кончиком языка, которым хищник обводит свои губы, чувствует, как тот тянет язык к его губам, но замирает, так и не прикоснувшись. По проводам, змеящимся из его груди, пробегают редкие электрические разряды.

— Седьмой, - шепчет хищник и, откинув скальпель в сторону, обводит пальцами свежие раны, сложившиеся в буквы, - седьмой заберет нашу любовь, которую он так долго искал, - судорожно, почти задыхаясь, шепчет зверь и вскользь касается тонкими пальцами провода, обхватывающие его поясницу, он задумывается и хмурится. Жених дергает руками, стирая запястья в кровь, напаивая пеньковые веревки своей кровью, чтобы они стали достаточно влажными и скользкими. Жениху не нравятся непослушные жены, а стерв и шлюх он предпочитает убивать, вспарывать их как свиней, а потом подвешивать, ломая трахею. Мрази. Глускин остервенело дергает руками, скрипит зубами от боли, но в какой-то момент ему все же удается избавиться от оков. Руки плетьми повисают вдоль туловища, но ему не нужны руки, чтобы сжить эту мразь со свету, ему будет достаточно ног и челюстей. Хищник оборачивается на звук, его лицо передергивает налет изумления, а губы кривятся в усмешке.

— Седьмой решил сыграть с нами? Седьмой должен знать, что победителей еще не было, - медленно говорит он, склоняя голову к плечу, и поднимает с пола пожарный топор. Лезвие испачкано засохшими пятнами крови «проигравших». Когда он поднимает голову, то жениха в поле его зрения уже нет, есть только звенящая тьма, рассекаемая звуками дьявольских трелей. Зверь улыбается, предчувствуя охоту на достойную жертву. Смутная тень, метнувшаяся в дальнем конце помещения, привлекает его внимание, зверь щурит глаза и, не скрываясь, движется в ту сторону, где видел движения. Это его охотничьи угодья, тут он главный.

Прятки в темноте, блеск безумных глаз и скребущий звук лезвия топора, который волочат по полу. Под ногами скрипит гнилое дерево, в нос забивается запах влаги и разложения. Перерубленные трупы наблюдают за происходящим белыми, как у запеченной рыбы, глазами. Тень мечется от одного угла к другому, путает и сбивает с толку. Охотник глухо рычит и резко разворачивается, осматриваясь, пытаясь найти выпутавшуюся жертву. Это начинает раздражать. Скрипки шепчут из покрытых ржавчиной динамиков, насмехаясь. Скрип дерева мешается с утробным клекотом. Правила игры не должны меняться. Слыша скрип позади себя, хищник разворачивается и взмахивает топором, рассекая пространство тяжелым лезвием, но оружие не находит плоти и вместо этого вгрызается в стенку книжного шкафа, настолько глубоко, что просто так не выдерешь. Ему не хочется поворачиваться к темноте спиной, потому что где-то там ходит озлобленная жертва, только и ждущая момента. Он выпускает рукоять топора из пальцев и отступает на небольшой квадрат свободного пространства, загроможденного по периметру антикварной рухлядью. Скрип половиц доносится до слуха слишком поздно, и, обернувшись, хищник ничего не может сделать в тот момент, когда широкая, смазанная тень налетает на него, отбрасывая и валя на пол. Он бессилен тогда, когда чужие пальцы цепко, будто птичьи когти, хватают за плечо и вздергивают вверх. Он озлобленно скалится тогда, когда жених мощным рывком вдавливает его в стену, прижимая весом собственного тела, и усмехается, чувствуя его дыхание на виске, чувствуя руки на худой шее.

— Ты так изменилась, дорогая, - шепчет он, и наваливается сильнее, выжимая дыхание из легких, пережимая оплетающие тело кабели, проводит языком по торчащей из плеча трубке, - Вейлон, - говорит жених, мерзко растягивая буквы. Какое странное имя, у такого обычного животного не может быть такого необычного имени. Он чувствует холодные пальцы, забравшиеся под расстегнутую рубашку, скользящие по горячей коже, оглаживающие живот, царапающие ногтями тазовые костяшки и скользящие по бокам на поясницу. Оно улыбается ему, рискуя порвать губы, насмешливо, даже будучи зажатым в угол. Эдди кожей чувствует мощное сокращение все еще живого сердца, сильное не то от страха, не то от предвкушения. Любовь, они говорили о любви, о бесценном даре, который он так давно искал. Чужие губы скользят по груди, собирая капли подсохшей крови. Тяжелое дыхание мешается с плачущим звуком скрипки.

— Мы все изменились, - насмешливо произносит хищник, обжигая дыханием кожу, и в звуке его голоса слышатся нотки чистого разума. Он еще не до конца утонул в безумии, но он близок к этому, он стоит на самом краю, только и ждущий, чтобы его подтолкнули, потому что последний шаг – самый сложный. Когда изорванная ткань робы соскальзывает с плеча, улыбка на губах зверя выглядит глупой и натянутой, как у ребенка, намеренно допустившего оплошность. Страх или ожидание? От его шеи пахнет горячим пластиком и застоялой кровью, он беспомощно скребет поломанными ногтями по спине жениха, чувствуя зубы Эдди на своей шее, чувствуя пальцы Эдди на своем кадыке, чувствуя язык Эдди на своих губах. Зверь льнет к нему, вжимается в его тело, впивается в его рот, нетерпеливый и слишком открытый, чтобы поверить ему, опьяненный запахом мускуса и крови, он – сумасшедший, сходящий с ума. Глускин запускает пальцы во влажные, короткие волосы, сдавливает их в кулаке и тянет вниз, заставляя откинуть голову назад, убийца в его руках кроток и податлив, лишь на дне продернутых пьяной поволокой глаз виден оттенок злобы. Он выпускает его голову из хватки пальцев и с новой силой вдавливает в стену. По-хозяйски сжимает руками худощавые, угловатые бедра, обводит подушечками больших пальцев выпирающие тазовые костяшки и слушает тихое шипение и цоканье. Раздвинув коленом ноги Вейлона, он прижимается бедром к его напряженному члену и просовывает большой палец в его рот.

— Покажи язык, сучка, - рычит жених и тянет пальцем вниз, оттягивая челюсть Парка до хруста в сочленениях. Зверь покорно высовывает влажный от слюны, покрытый пятнами крови язык и шумно дышит от тянущей боли. Эдди двигает ногой из стороны в сторону, и Вейлон, или то, что от него осталось, громко стонет, впивается пальцами в широкие плечи, с намеком на слезы в глазах смотрит на усмехающегося жениха, и трется об него, как животное. Грязное, дикое, хищное животное, становящееся покорным только тогда, когда его прижимают к стенке. Улыбка Вейлона похожа на шакалий оскал. В обуявшем его нетерпении он грубо сдергивает рубашку с широких плеч жениха, цепляется дрожащими пальцами за пряжку ремня и шумно дышит открытым ртом. Эдди сухо усмехается, вытаскивает палец из пасти хищника и стряхивает с себя повисшую на локтях рубашку, помогает расстегнуть ремень и пуговицу штанов. Он шумно, порывисто выдыхает, чувствуя, как скользнувшая за край штанов узкая ладонь обхватывает его напряженный член тонкими, чуть влажными пальцами, массирует, размазывая выступившую смазку по головке. Он рычит сквозь стиснутые зубы и, выпустив Вейлона из рук, опирается о стену ладонями, и поддается бедрами вперед, насаживаясь на крепко сдавливающую его ладонь. Зверь ласкает его со всей возможной любовью и, подавшись вперед, требовательно впивается в губы, пропихивает в пасть свой язык и целует его, грязно и мерзко, как животное, охваченное диким вожделением.

Наблюдая за тем, как Парк, раздевшись, такой грозный, со слов буйно помешанной толпы, встает на колени, Эдди той частью своего сознания, в которой сохранилось хоть что-то похожее на человечность и рассудительность, думает о том, что не трахался он с тех самых пор, как рискнул приехать сюда. Ну не долбоеб ли? Впрочем, учитывая то, что на территории лечебницы камеры не натыканы разве что в сортирах, а подавляющее большинство персонала когда-то состояло из мужчин, - Эдди может его понять. Когда психованная тварь, по имени Вейлон Парк, насаживается своей гнилой глоткой на его член, а запачканными кровью пальцами ласкает мошонку, человечная часть разума мистера Глускина посылает все нахуй и красиво машет ручкой. Эдди бьет ребром кулака по стене и смотрит вниз, наблюдая за ритмично двигающейся головой Парка, из глотки которого раздаются булькающие, приглушенные звуки. Эдди думает о том, что Мама не одобрила бы их свадьбы, да и сам Глускин не рискнул бы привести в свою семью такую шлюху. Только вот глотка у этой шлюхи настолько влажная, теплая и узкая, что Эдди не хочется думать о семье и прочей возвышенной хуйне, потому что сейчас его мир сузился до острого удовольствия и ласк. Ухватив тварь за волосы на затылке, он одергивает его от себя, и, сощурив глаза, с презрением смотрит в лицо усмехающегося хищника. Он склоняется ниже и с остервенением впивается в его рот, до крови кусая губы, заставляя шипеть и скулить, вызывая желание отстраниться и вырваться. Хищник бьется в его руках, все такой же слабый без своих ухищрений и большого топора. Глускин не успевает сообразить, что происходит, и выглядит растерянным в тот момент, когда земля уходит из-под ног, а сам он заваливается на спину, больно отбивая затылок из-за чего темнеет в глазах. Чувствуя вес чужого тела на своих бедрах, он поднимает голову и скалится, наблюдая оседлавшего его хищника. Усмешку на его губах хочется смазать точным ударом в челюсть. Как же ему сейчас не хватает заточки.

— Ты забыл, с кем играешь, седьмой. Мы не любим, когда нас контролируют, мы не любим, когда кто-то пытается навязать нам свои правила. Это наша территория, седьмой. Ты – наш, - шипит сидящий на нем хищник и проникает пальцами под распоротую кожу на груди, сдирая кровавую корку, пуская кровь. Эдди пытается схватить его за глотку, пытается хотя бы ударить, но пронырливая тварь ловко уворачивается от этих не прицельных выпадов и бьет в ответ, наотмашь, с силой и без страха, а после с влюбленным выражением лица слушает клекот, сменяющийся протяжным стоном в тот момент, когда Парк, обхватив свободной рукой, член жениха направляет его в себя и медленно насаживается на смазанную слюной плоть. Сочетание острой боли и наслаждения. Кровь, мешающаяся с потом, текущая по груди, скапливающаяся в ямке солнечного сплетения. Пластик и мускус. Ненависть и похоть. Эдди запрокидывает голову и, сдавив пальцами бледные, худые бедра, дергает Вейлона на себя в тот же момент, подаваясь бедрами вперед, проникая в него. Блядовитое, влажное хлюпанье и пара протяжных стонов, смешанных с утробным рыком. Вейлон опирается ладонями о широкую грудь и, приподнявшись, вновь насаживается на член жениха. Еще раз и еще раз. Пальцами по мокрым, текущим изгибам тела, собирая на подушечки соль и органику. Вейлон проводит языком по своим пересохшим губам и откидывается назад, упираясь ладонями в согнутые в коленях ноги жениха. Он позволяет себя трахать. Позволяет грубо сжимать ладонями свою тощую задницу и яростно вколачиваться в его податливое тело. Ничего не делая, он с легкостью показывает, что тут, на этом Богом забытом чердаке, он занимает лидирующие позиции. Мразь, пьянящая сильнее опиума и сводящая с ума быстрее, чем сочетание электричества и мазни Роршаха.

Эдди кажется, что он единственный кому довелось опуститься до такого. Эдди кажется, что он трахается с монстром, и тот это одобряет. Эдди кажется, что он трахается с Богом этого ебучего чердака, и ему отчего-то это нравится, ровно как и псевдо-богу. То, что когда-то было Вейлоном Парком, смотрит на него жадным, лихорадочно блестящим взглядом, и кривит губы в натянутой усмешке. Трубки, торчащие из этой твари, выглядят особенно мерзко, но Эдди не может удержаться и в слепом порыве обводит пальцами торчащие из груди хищника кабели, кончики пальцев покалывают слабые электрические разряды. Зверь смотрит на него и кривит алые, измазанные в крови губы в судорожной усмешке. То, что осталось от Вейлона Парка, сейчас выглядит как парижская шлюха с допотопного плаката в стиле «поп-арт». Эдди любит все допотопное. Жених выгибается в спине и вторгается в Парка до основания, он до боли сдавливает его худосочный, тощий зад в своих руках, крепко прижимает к себе и, слушая горловой протяжный стон зверя, прикрывает глаза и тихо рычит, чувствуя пульсацию кишок, судорожно сдавливающих его член. Ради всего святого, прости Мама, но мне начинает казаться, что психованная шлюха – это тоже неплохой вариант.

Скинув Парка со своих бедер, он поднимается на ноги и толкает тварь к стене, вновь вжимает его в бетон, и, стиснув одной рукой его волосы, впивается в окровавленную пасть поцелуем-укусом, кривится, чувствуя на чужом языке привкус собственной кожи и оторвавшись, сплевывает на руку, и размазывает слюну по длине собственного члена. Вейлон вздергивает верхнюю губу, выражая оскалом недовольство, тогда, когда Эдди подхватывает его на руки, но все равно рефлекторно хватается за мощную шею и обхватывает ногами бедра Глускина. Он хрипит в изгиб его шеи, когда жених, поддерживая его под бедра, опускает его на свой член и еще сильнее сдавливает ногами пояс Эдди, скребет пальцами по широкой спине. Опутывающие зверя провода хлопают о влажную кожу всякий раз, когда жених толкается в это уже далеко не такое узкое тело. Вейлон шипит из-за пронзающей боли в спине, которой трется о шершавую стену. Он крепко обхватывает Глускина за шею одной рукой, а другую пропускает между их телами, не желая оставаться в стороне. Он же ебаный псевдо-бог этого места, он должен наслаждаться, а не пресмыкаться.

Зверь стонет и вылизывает шею жениха, прикусывая соленую кожу, шепчет одному ему известные мантры и поджимает пальцы на ногах, когда Эдди вторгается особенно глубоко. Воздух вокруг будто вскипает и становится удушливым и вскоре оба хрипят от недостатка кислорода, неспособные контролировать сбивающееся дыхание. Вейлон доводя себя до разрядки скулит, остервенело вгрызается в плечо жениха и льнет к нему, трется об окровавленную грудь, смешивая пот и кровь, судорожно трясется и цепляется за мощное тело жертвы, как утопающий за возможность выжить. Плотно объятый мышцами, Эдди делает последний толчок и замирает глубоко внутри сжавшегося естества чужого тела и утробно рычит, чувствуя, острое, растекающееся в мышцах наслаждение. Он замирает внутри твари, наслаждаясь пульсацией постепенно расслабляющегося тела, и поводит плечами, чувствуя прикосновения к своей спине. Жених покидает податливое тело твари и опускает его на твердую землю. Он с насмешкой наблюдает за тем, как Вейлон заваливается набок и прикрывает глаза, будто сонный. Фыркнув, Эдди поднимает с пола свои вещи и, уже застегивая пряжку ремня на штанах, замирает и прислушивается к подозрительному шороху позади себя, но не успевает вовремя среагировать. Чертова улыбчивая тварь уже шумно дышит ему на ухо.

— Седьмой хочет уйти от нас, - Эдди хмурится, и чувствует, как зверь тянет руки к израненной груди, обводя выведенные на плоти буквы, - Седьмой хочет покинуть нас, - в голосе зверя слышна противоречивая смесь раздражения, истерии и, в то же время, жгучего холода. Тварь оставляет влажный след на задней стороне его шеи и обводит пальцами грубые черты его лица, будто пытаясь вслепую понять эмоции, исказившие его лицо.

— Ты – наш, - вновь шепчет тварь, и размазывает кровь по его груди. Эдди поднимает взгляд на запылившееся зеркало и кривится. «Архив_7» - это шрамы на его груди.

— Ты будешь нашим, - шепчет ему на ухо кровавый зверь и резко толкает в спину. Жених оборачивается через плечо, но уже никого не видит. Тьма вновь с интересом наблюдает за ним, и он не знает, из какого угла за ним следит полубезумный взгляд местного Бога. Уже одевшись и отступив к двери, он слышит слишком громкий в окружающей тишине шепот.

— Ты еще вернешься, седьмой, чтобы спеть нам, - Эдди усмехается и, одернув край пыльного жилета, отступает в сторону выхода. Тьма благосклонна к нему. Тьма влюблена в его голос.

— Несомненно… дорогая, - с насмешкой шепчет он, и, прикоснувшись к кровавым пятнам, расцветшим на серой ткани рубашки, выходит за порог. Он еще вернется сюда, чтобы успокоить тьму звуком своего голоса и напоить ее своей кровью. Он еще вернется сюда, потому что игра еще не закончена.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

I hate

Автор:  Mondays
Соавторы: adfoxky
Фэндом: Far Cry 3
Основные персонажи: Ваас Монтенегро, Джейсон Броди
Пэйринг или персонажи: Ваас/Джейсон, ОС
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Юмор, Экшн (action), AU, ER (Established Relationship), Занавесочная история
Предупреждения: OOC, Насилие, Нецензурная лексика, ОМП
Размер: драббл, написано 4 страницы, -//- частей
Статус: в процессе написания

1. День Святого Валентина

Вы в курсе, что я ненавижу праздники? Любые праздники. Даже свой день рождения я и то не перевариваю, он — это лишнее доказательство того, что еще лет двадцать и я точно умру, если меня не убьют раньше. А вот сегодня четырнадцатое февраля. Знаете, что это значит? Это значит, что сегодня день всех влюбленных. Понимаете? Влюбленных. Вы думаете, я люблю Монтенегро? Я его ненавижу. И если кто-нибудь там скажет про один шаг между любовью и ненавистью, я окуну его головой в кастрюлю с кипящим шоколадом.

— Очаровательно выглядишь. Особенно сзади, — голос наигранно сладкий, с издевкой. Он испытывает меня на прочность, тянет за нервы, как за струны. Я мешаю ебаный шоколад деревянной ложкой и думаю о том, с каким бы удовольствием я надел бы кастрюлю с бурлящей шоколадной массой этому мудаку на голову, если бы он не успел схватить пистолет первым. Потому что тот факт, что мы спим в одной кровати, еще не значит того, что мы живем в мире и согласии. Он — безумный пират, я — неуловимый мститель, улавливаете суть?

Каждый день — это испытание. Сегодня я проиграл — он успел схватить пистолет первым. Если бы не это, то я бы сидел на его месте и наблюдал бы за тем, как он готовит шоколад в дебильном поросяче-розовом фартуке с рюшками. Розовый фартук с рюшками — это вся одежда, которую он мне дал. Потом я сожгу этот ебаный фартук, а пепел затолкаю Монтенегро в пасть, даже если для этого потом придется неделю прятаться по сельвам в надежде на то, что его головорезы меня не поймают, а то придется худо.

— Руку убери, — в ледяном тоне моего голоса слышна скрытая угроза. Он стоит сзади, вжимает дуло пистолета между моими лопатками, а свободной рукой гладит по пояснице. Холодно и мерзко. Я бросаю взгляд в сторону лежащего на разделочной доске ножа. Монтенегро не дурак, и нож отправляется на пол, а после пинка его ноги — и вовсе куда-то под стол. Если он сейчас выстрелит, то пуля прошьет мне позвоночник. Что такое пуля в позвоночнике? Это прямой путь в инвалидную коляску, и, будем честны, мне не так уж и поебать на этот факт.

— Ты мой. Ты сам на это подписался, — дыхание касается затылка, я опускаю голову. Упираюсь руками в стойки по правую и по левую стороны от плиты. Как бы мне самому не окунуться в ебаную кастрюлю. Дуло пистолета скользит вдоль моего позвоночника пересчитывая позвонки. На стол рядом со мной с влажным шлепком опускается что-то непонятное. Приоткрыв глаза, смотрю в сторону и брезгливо морщусь. Сердце. Ебанное настоящее сердце, совершенно свежее и слишком крупное для человеческого. Обнадеживает.

— С днем Святого Валентина, Джесси. Я жду тебя наверху, — выдыхает он мне на ухо и убирает пистолет. Я почти уверен, что его пушка не была заряжена. Усмешка, широкая и беззлобная. Он редко бывает таким искренним, так что, поднимаясь на второй этаж и сдергивая с себя проклятый фартук, я думаю о том, что временами его потуги быть хорошим парнем надо вознаграждать.

2. Ложь, п_здежь и симуляция

Болезни мне не нравятся по многим причинам: слабость, немощность, раздирающий глотку кашель. Все это отвратительно. Еще больше мне не нравятся болеющие люди. Особенно мужчины. Особенно если этот мужчина — Ваас Монтенегро. Я смотрю в сторону корчащегося на кровати любовника как на бездарного артиста какого-нибудь цирка уродов. За все время болезни он стал раза в три агрессивнее и раз в десять требовательнее, а при отсутствии подчиненных, когда мы оставались наедине, устраивал еще и трагические шоу, ежеминутно взывая к несправедливым небесам и моей совести, попутно обвиняя меня в бессердечии и неблагодарности. И за что, спрашивается, мне его благодарить? За круто переменившуюся жизнь? За нарушенный распорядок? За потери? За несколько месяцев паники, мракобесия и убийств? Впрочем, честно говоря, Монтенегро это как-то не особо ебало, о чем он не ленился меня оповещать в самых разных жестах и фразах.

Нет, я, как человек ответственный, принялся отпаивать этого клоуна августовыми настойками и силком заставлять его жрать всяческую местную растительность, о свойствах которой хорошо знал. Несколько раз в моей голове, конечно, мелькала затея накормить ублюдка волчьей ягодой или, на крайний случай, белладонной, но все это было, само собой, затеями, у которых не было никакого будущего. Ваас был нужен своим людям, и, будем честны, мне в частности. У нас с ним, знаете ли, давние счеты и неоплаченные долги. Я естественно неоднократно задумывался о том, что он безбожно симулирует, но высокая температура говорила об обратном, а так как температуру гневным ором не собьешь, мне приходилось опять тащиться к нему с тазиком холодной воды и обтирать потеющую от жара кожу.

Не так давно в его голову взбрела и вовсе абсурдная, как ни посмотри, идея, заключающаяся в том, что секс, по мнению недалеких знатоков из глубин интернета, оказывается, великолепно борется с вирусами и иже с ними. Сначала я даже подыгрывал ему, потому что, как оказалось, минет хорошо лечит не только от вирусов, но еще и от его по-детски нелепого нытья и к тому же является прекрасным снотворным и успокоительным одновременно. Но так как ничто не вечно, спустя какое-то время нашу оригинальную народную медицину пришлось прекратить, потому что челюсть у меня ныла зверски. Впрочем, Вааса моя челюсть не особо волновала, но и сделать он мне, кроме варварского убийства моих нервных клеток, ничего не мог. По крайней мере, я так думал. И стоит сказать, что думал весьма наивно.

— Нет, Джесси, ты останешься со мной, — воодушевленный шепот Вааса раздавался над самым ухом, руки сильно сдавливали бедра, да и никакой болезненностью тут и не пахло. А ведь — как это там говорится? — «ничто не предвещало беды». Я нахмурил брови и повернул голову в профиль, кося на хитрого пидораса гневно сверкающим глазом. Если бы в мире существовал прибор, измеряющий степень гнева, то, если кто-нибудь положил бы его рядом со мной, его бы закоротило. Дважды. Или трижды.

— Сволочь ты, Монтенегро, и пиздишь безбожно. Симулянт, — ворчал я, уже разложенный по кровати и наблюдающий за тем, как с меня стремительным жестом сдирают казенные фирменные портки.

— Я тебя тоже, принцесса, — как-то рефлекторно пробормотал пират, вытягивая ремень из петель своих штанов и нервно облизывая верхнюю губу. А потом гнев мой куда-то испарился, растаяв в кислоте животной, болезненной страсти.

3. Первое апреля

Я считаю, что весна — это все-таки прекрасная пора. Правда, на Рук четкого разделения между сезонами нет, потому что тут постоянно припекает так, что можно жарить яичницу на камнях, что у юных и неопытных пиратов, только прибывших из-за рубежа, вызывает когнитивный диссонанс — они никак не привыкли к тому, что в декабре можно загорать. Единственное существенное отличие весны от всех прочих времен года заключалось только в том, что все на этом безумном острове сходили с ума пуще прежнего. Особенно животные. Особенно дикие. Была у нас тут как-то раз не самая приятная, но до слез смешная ситуация, ходящая в народе под названием «Попытка изнасилования со стороны дикого вола», которая не нравилась только одному человеку — тому, кто принимал в этом деле самое активное участие, но это уже совершенно другая история.

Так вот. Весна. Чудесная пора. Исход марта. Что у нас после марта? Правильно, апрель. И тут у нас очередной праздник — первое апреля, что говорится, — день дурака. Я предпочитаю называть этот день Днем Вселенского Наеба и передвигаться исключительно скрытно, пристально осматриваясь по сторонам.

Но это все лирика. Суть же данной истории заключалась в том, что в этом году мне невероятно повезло и изгаляться, придумывая очередную неприятную шутку мне, судя по всему, будет не надо. Шутить же в этом дурдоме я мог только над одним человеком. Над Ваасом Монтенегро, который вот уже на протяжении десяти минут являлся объектом скрытой съемки. Как ни крути, воин воином, а изначально я все же фотографом значился. Но дело тут даже не в Монтенегро, а в том, что он делал. В данный момент времени Ваас, улыбаясь как полоумный, самозабвенно играл с выводком котят, которых, судя по всему, тайно подкармливал все это время. Сие открытие меня приятно удивило и в некотором роде даже заставило умилиться, но в то же время послужило еще и прекрасным поводом для грандиозной шутки.

Перед печатью я даже отретушировал фотографии, но сложнее всего было их распечатать, потому что единственный рабочий принтер находился на другом острове. И все же, возвращаясь обратно, на главную пиратскую базу, я не пожалел часа потраченного времени, потому что на руках у меня было пятьдесят великолепных и умилительных фотографий формата А4 и одна стандартного формата, которую я решил сохранить на память. Завтра должен был наступить День Вселенского Наеба и именно поэтому, когда день склонился к ночи, я под покровом непроглядного мрака вышел в лагерь, чтобы вершить одно из коварнейших своих злодеяний.

Утром следующего дня, прославленный такими прилагательными как «безумный», «гневный», «жестокий» и «беспощадный», Ваас Монтенегро вышел в свет, чтобы осмотреть периметр своей территории. Первое, что он увидел, — скопившиеся тут и там группы подчиненных, которые с интересом ценителей современного искусства рассматривали стены ближайших зданий группами от пяти до пятнадцати человек. Когда Ваасу все же удалось протолкнуться через одну из таких групп, которые при его появлении тут же начали давиться смехом и растягивать по небритым рожам сладкие улыбочки, он уже почувствовал неладное. Когда же он увидел что именно повешено на стене, то исключительно рефлекторно, не моргая и не глядя, протянул руку к поясу одного из подчиненных и достал оттуда саперную лопатку.

— Где принцесса? — пророкотал он замогильным голосом, явно не настроенный на позитивный лад.

— Минут двадцать назад убежал к пирсу. При этом громко ржал и поздравлял всех с праздником, — протараторил ближе всех стоящий к Ваасу пират и получил поручение сорвать сие «творчество-хуерчество» со всех стен в самое ближайшее время.

— А я пока пойду, поищу этого мудака. Расскажу ему, что такое «пиздец», — пробасил Монтенегро и, не выпуская из рук саперной лопатки, побрел в неизвестность на поиски фотографа от бога.

@темы: слэш, Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Far Cry 3, Vaas Montenegro, Jason Brody, Ваас Монтенегро, Джейсон Броди, slash, fanfiction

---

Reviled honor

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Глускин/Парк, Фрэнк Манера
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Юмор, Даркфик, Ужасы, PWP
Предупреждения: OOC, Насилие, Изнасилование, Нецензурная лексика
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: он чувствует себя мелким животным, которое загнали в угол и отрезали все пути отступления. Мелкий, слабый, жалкий, униженный и приговоренный к еще большему унижению.

Вейлон Парк и раньше видел странных людей, более того, он был с ними знаком, и знаком весьма близко. Впрочем, стоит, наверное, сказать, что людей без странностей не бывает вообще: кто-то предпочитает есть картошку с мороженным, кто-то страсть как любит хрустеть прожаренным хитином тараканов, а иные спят с открытыми глазами или разговаривают с комнатными растениями. Стоит, наверное, сказать, что за все время пребывания в Маунт Мэссив, Вейлон Парк пришел к выводу, что все люди по природе своей сумасшедшие и одновременно с этим нормальные. А действительно сумасшедшим был человек, который решил классифицировать безумства людей. Если бы люди не знали о том, что они могут быть безумными, – они бы такими не становились, ну, знаете, это что-то вроде того эксперимента, когда больную гриппом лечили обычным плацебо и она выздоровела. Сила человеческого воображения и вера в исцеление творит причудливые дела, только тут все наоборот.

Все это на самом деле странно, а, может быть, дело в том, что Вейлон Парк в последнее время и сам немного съехал с катушек, хотя для кого-то он останется все тем же заурядным парнем. Например, для своей девушки Лизы. На самом деле ему поебать на Лизу, да и на весь остальной мир тоже. Честно говоря, только конченый человек может записывать на камеру свои страдания, при этом понимая, что шанс того, что послание дойдет до адресата минимальное, а ведь он просто пытался быть приличным.

Вейлон Парк напоминает самому себе маленькую наивную девочку, которая верит в единорогов, Санта-Клауса и демократию. Он думает о том, что в последнее время ему поразительно везет. Поверьте, когда вам удается убежать от престарелого каннибала и стеройдного любителя отрывать людям головы, вы можете считать себя хоть Господом нашим Богом, хоть Наполеоном или кем-то другим по вкусу. Особенно учитывая то, что в этой каталажке больше не осталось врачей, которые могли бы опровергнуть ваши суждения. Анархия, раздор и сумасшествие на фоне которого Вейлон Парк и его дешевая видеокамера смотрятся весьма дерьмово и не совсем в кассу.

Вейлон Парк думает о том, что всем, в общем-то, поебать друг на друга, и теперь, когда из глубин лечебницы вырвалось существо, которое Парк мог узреть лишь в самых страшных своих снах, не осталось вокруг людей, способных обороняться. Зато каждый второй считает за честь попробовать отрезать от него кусок пожирнее, или оторвать голову, или… женить на себе? Вейлон считал себя немножко поехавшим еще и потому, что предложение ебанутого на голову Эдди не только пугало его, но еще и льстило. Только Вейлон об этом не говорил. Когда за тобой ведут охоту три мужика один краше другого, поверьте, как-то не до разговоров. Губы IT-шника растягиваются в ебанутой улыбочке. А ведь пока он бродит в том рассаднике самых разных психических заболеваний он не увидел ни одной женщины. Хотя нет, видел, да и та была разделанной на куски. Это что-то из Фрейда, да? Парк не особо разбирается во всей этой возвышенной херне и, кстати говоря, Фрейда он тоже считает ебанутым.

Когда он меняет батарейку в камере, его руки почти не дрожат, на данный момент у него, кажется, дрожат кишки, недвусмысленно намекая хозяину на то, что пора бы прочищать организм от шлаков. Спасибо жертвам Глускина за чарующее амбре истлевающих трупов, свернувшейся крови, рвоты и мочи. Честно говоря, жених из него так себе, хуйня хуйней, и от этой мысли Парк начинает нервно посмеиваться. А все почему? Потому, что все его невесты дохнут в ближайшие десять минут после свадьбы, или это потому, что все его невесты – мужики? На фоне этого очаровательного блаженного в галстуке-бабочке и запылившимся жилете, даже бородатый каннибал выглядит более вменяемым. Деда еще можно понять, у него предлог простой – голод, но с какого черта Глускин занимается тем, чем не желает заниматься ни один здравомыслящий мужик? Вейлон считает, что это вопрос, что надо. Только вот спрашивать об этом самого Эдди он как-то не хочет, у него, знаете ли, тонкая душевная организация, обидится еще… ножом в печень.

— Су-ука, - свистит сквозь зубы Парк, тщетно пытаясь впихнуть в чертово гнездо камеры сменную батарейку. Ладони у него вспотели, а пальцы задрожали. Услышав раздающиеся все ближе и ближе шаги Глускина, Парк печально осознает то, что все его самообладание накрылось медным тазом.

— Блять, - бубнит себе под нос IT-шник, не теряя надежды на лучшее. А тем временем шаги Эдди становятся все ближе, хитрый бритоголовый сукин сын решил засунуть свой нос в каждую щель и ящик, в которые могло бы влезть бренное тело Парка, самому виновнику торжества это удовольствия нихуя не доставляет. Вейлон даже не знает, чего ему хочется больше: рыдать или смеяться. «Привет, Парк, меня зовут истерика, и я буду кататься у тебя на шее до тех пор, пока ты не выберешься из этой жопы», – примерно так говорит Вейлон самому себе и кривит губы в натянутой усмешке. Он все еще не теряет надежды, не ломается, но и геройствовать не лезет, в его ситуации геройства возвели бы его разве что в статус камикадзе или добровольного смертника.

Когда ему, наконец, удается вставить батарейку в гнездо, он чувствует себя круче Вашингтона и величественнее Македонского. А потом он слышит хрипловатый, бархатистый голос Эдди, который тоже не теряет надежды найти свою суженую и всячески взывает к ее (то есть, его) совести. Вейлону хочется крикнуть, что у него нет приданного, зато есть злая теща, а потом послать навязчивого поклонника нахуй, но это тоже можно отнести к разряду геройств. Вейлон диагностирует себе скорое полоумие, но в дебилойда он еще не превратился, и чувство самосохранения у него работает все так же отменно. Встреча с Крисом Уокером прекрасно это доказала, сколько он себя помнил, так быстро Парк еще никогда не бегал.

- Моя дорогая, куда же ты от меня спряталась? – певуче произносит Глускин, и Вейлон вновь невольно отмечает факт того, что голос у него весьма приятный. Зато вот, судя по показаниям камеры, рожа страшнее ядерной войны. Шрамы, конечно, красят мужчину, но не когда они рассекают всю правую часть его лица, создавая впечатление того, что когда-то лицо этого человека близко познакомилось с шредером. Эдди переворачивает один из столов и разочарованно морщит нос, от чего все его шрамы натягиваются еще сильнее, и страхоебищность его вида переплевывает даже понятие ядерной войны. Хотя грешно было бы не признать того, что Глускин куда красивее многих своих братьев по разуму, в конце концов, – он хотя бы одет, и одет недурственно. Вейлон мотает головой из стороны в сторону, отгоняя от себя несуразные мысли, и вновь смотрит на дисплей камеры.

Осознание того, что Эдди с целеустремленностью ледокола, сшибая все на своем пути, следует именно к его укрытию, сбивает с Парка всякое желание шутить шутки с самим собой, а тесак, которым поигрывает Эдди, не прибавляет Парку ни чувства юмора, ни надежд на лучшее. Хер его пойми, как Глускин разглядел его под столом, да, впрочем, не это сейчас важно, нужно в срочном порядке искать пути отступления.

— Дорогая моя, ты так прекрасно сегодня выглядишь! Выходи, идем же, нас все заждались, - заглянув под стол, восторженно говорит Глускин, окидывая нервно трясущуюся от страха тушку Вейлона жадным, в чем-то даже похотливым взглядом изголодавшегося животного. И вот тут Парк понимает, что настал тот самый редкий момент, когда можно погеройствовать, потому что ничего другого ему не осталось.

— Отъебись! - примерно с таким воплем Вейлон делает неприцельный выпад ногой и попадает Эдди в плечо. Несостоявшийся жених от столь неожиданного маневра своей жертвы заваливается на спину, а сам Парк, встав на четвереньки, принимается активно работать конечностями, свято надеясь на то, что опешивший от подобной дерзости душегуб, который, несомненно, уже начал сатанеть от подобной фамильярности, не очухается раньше времени.

— Моя дорогая, какая же ты… сука, - рычит Глускин, сквозь крепко стиснутые зубы, и, перевернувшись на живот, в молниеносном выпаде вытягивает вперед руку, пальцами которой обхватывает лодыжку Парка, после чего резко тянет на себя, заставляя IT-шника растянуться по полу на брюхе. Вид у Вейлона не лучший: глаза широко открыты и шарят взглядом от одного угла к другому в поисках того, чем можно было бы вломить проклятому жениху по черепу, волосы всклочены, одежда перепачкана в чем-то, о чем и говорить не хочется, да и вообще, если вернуться к нашим баранам, он тоже так себе невеста.

Парк пытается отбрыкиваться, и в заряде неуемного рвения к спасению скребет ногтями по полу, собирая на подушечки пальцев всевозможные занозы, которые сейчас беспокоят его куда меньше, в отличие повисшего на нем сумасшедшего, который настойчиво не то подтягивает его к себе, не то наоборот сам, цепляясь за него, ползет выше. В любом случае Эдди весит немало и, когда сукин сын пластом мяса, костей и мышц ложится на нижнюю часть его тела, Парк перестает сопротивляться и начинает жалобно скулить и взывать к самым разным богам ада и священного пантеона с просьбой наслать на изувеченную голову Глускина молнии, чтобы сделать его еще более изувеченным. Но боги, как и во все времена, глухи к просьбам обычных смертных. Парк закрывает глаза в тот момент, когда поднявшийся на колени Эдди ухватывает его за волосы на затылке и пару-тройку раз бьет головой об пол, окончательно выводя Вейлона из игры. Все еще пребывая на грани между реальностью и забытьем, IT-шник сквозь полуоткрытые веки наблюдает за тем, как Глускин поднимается на ноги и растирает ушибленный затылок, как он сначала подбирает свой тесак, от чего у Парка болезненно ломит в груди, а после уходит, от чего в груди ломит не меньше. Эдди возвращается спустя пару минут, тесак висит на поясе, в одной руке баллончик, а в другой тряпка, которой он зажимает свои нос и рот. Парк думает о том, что Глускин все-таки не просто сумасшедший, а хитрый сумасшедший, что хуево вдвойне.

— На этот раз я тебя прощу, моя дорогая, а теперь засыпай, тебе надо отдохнуть перед самым важным и желанным событием в твоей жизни, - голос Эдди едва слышно из-за тряпки, которой он прикрывает свое лицо, и, как оказалось, не зря. Когда Глускин давит на кнопку аэрозольного баллончика, из него вырывается струя зеленого, едко пахнущего газа, который моментально проникает в легкие. Рассудок Парка затуманивается, и он в очередной раз проклинает тот день, когда решил подписать контракт с треклятой лечебницей Маунт Мэссив, поведясь на высокую зарплату.

* * *

Первое, что чувствует Парк, когда рассудок начинает возвращаться к нему, - это то, что у него затекли мышцы, и, судя по боли, мышц в нем достаточно много. Второе, что он чувствует, - это то, что его запястья нещадно жжет, а плечи и спина ноют при каждом движении руками, судя по всему, жених решил для надежности сковать свою «женушку» цепью. Третье, что он чувствует, - это то, что ему как-то непривычно холодно, то есть, холодно было и раньше, но сейчас как-то слишком. Промычав сквозь зубы, что-то невразумительное, но вполне возможно нецензурное, Вейлон приподнимает голову и несколько минут с непониманием созерцает свое обнаженное по пояс тело, а в голове у него зарождается самое скверное за всю его жизнь предположение. Склонив голову к плечу, он все с тем же непониманием косится на направленный в его сторону объектив камеры. Этот любитель свадебных тортов и пышных платьев окончательно слетел с катушек. Вейлон хмурится и между тем понимает, что к такой хуйне жизнь его не готовила. Хотя, чего греха таить, он вообще никогда в жизни не задумывался о том, что окажется на закрытой территории с толпой психов, один из которых хочет им полакомиться, другой изувечить, а третий поиметь. Впрочем, Парк надеялся на то, что у третьего совершенно иные планы на его бренное тело.

— Ты очаровываешь меня, моя дорогая, - голос Глускина слаще меда и нежнее шелка, но он явно переигрывает, главное - случайно ему об этом не сказать, а то, как говорилось раньше, он может оказаться весьма обидчивой и злопамятной личностью. И, как показала практика, упреки в адрес вооруженных злопамятных личностей ничем хорошим не заканчиваются.

— Да чтоб мне сдохнуть, - бубнит себе под нос Парк, не находя во всем происходящем ничего очаровательного. В какой-то момент Эдди, жадно рассматривающий его тело взглядом заядлого оценщика, оказывается совсем рядом, прямо-таки непозволительно рядом, настолько рядом, что Парка передергивает в плечах от ощущения теплого дыхания на своем обнаженном плече.

— Ты что-то сказала, милая? – шепотом интересуется Эдди, оглаживая Вейлона по щеке свободной рукой. Тесак в другой его руке выглядит достойным аргументом забрать свои слова обратно, именно поэтому Вейлон отрицательно мотает головой, надеясь на то, что Эдди не решит воплотить слова своей «возлюбленной» в жизнь.

— Значит, мне показалось, - задумчиво говорит Эдди и откладывает свое «орудие труда» на ближайший стол. Парку это не особо помогает, хотя бы потому, что он за руки подвешен цепью к потолку и двигать может разве что ногами, да и это ничем ему не поможет, к тому же Глускин далеко не тупой, даром что сумасшедший, и в любой момент может дотянуться до своей ковырялки.

— Так давно я не испытывал этого чудесного чувства, - шепчет Эдди, обхватив рукой талию Вейлона и прижавшись к нему всем телом. Руки у Глускина дрожат, то ли от переполняющих его «возвышенных» чувств, то ли от нетерпения. - Скажи, моя дорогая, ты меня любишь?

— Конечно… дорогой, - последнее слово соскальзывает с языка Парка, как кусок грязи, он еще никогда не чувствовал себя столь униженным, никогда не унижался так перед другим человеком, но сейчас он вынужден подыгрывать в попытке сохранить свою жизнь. Сейчас ему остается только стараться не думать о том, что Эдди может подвергнуть его куда большему унижению.

— Это так очаровательно, моя милая, так прекрасно! Но, в любом случае, я люблю тебя сильнее, - в голосе Эдди слышится дебиловатый смех, какой зачастую можно услышать в разговорах двух увлеченных друг другом людей. Парк мысленно закатывает глаза и по буквам произносит слово «ебанариум», потому что оно подходит как нельзя кстати. Вот уж чего Парк не ожидал, так это того, что с ним будет кокетничать пришибленный на голову «жених».

— Ты такой романтичный сегодня, - говорит Парк, про себя отмечая, что, во-первых, Эдди совершенно не смущает факт того, что Вейлон говорит замогильным голосом, во-вторых, рука Эдди, в начале их разговора лежавшая на талии, теперь уже перебралась на зад IT-шника.

— Дорогая, надеюсь, ты простишь меня. Я понимаю, что нам нельзя заниматься этим до свадьбы, но… но я так давно искал тебя, так давно, и ты такая очаровательная, такая красивая, - сбивчиво и несвязно шепчет Глускин, и одновременно с этим Парк чувствует, как он сдавливает в своих пальцах его ягодицу и прижимается к нему еще плотнее, будто желает образовать с ним единый симбиоз двух тел.

Эдди склоняется к его шее и несдержанно, сильно сжимает между зубов тонкую кожу, втягивает в себя ее терпкий запах и размеренно рычит, от чего сердце Вейлона пропускает пару ударов. Он, кажется, кожей чувствует жгучее желание Эдди завладеть его телом, чувствует его уверенность и нетерпение, он видит это в его залитых кровью глазах и выражении лица, в жестах и действиях. Вейлону страшно не столько за свою честь, сколько за сохранность своей жизни, ведь кто знает, как далеко может зайти Глускин в попытке удовлетворить свои желания.

— Пожалуйста, ради всего святого, пожалуйста, не делай этого, не надо, я… я не готов к такому, я не смогу, я прошу, пожалуйста, - самообладание Парка и вся его наигранная уравновешенность вновь скатилась к дьяволу в пасть. Когда он предполагал подобное, он был спокоен только потому, что до последнего надеялся, что подобного не произойдет, он, как бы смешно это ни звучало, и не думал о том, что Глускин способен на что-то подобное, даже несмотря на то, что понятие гендерных различий стерлось из его сознания. Меньше всего Вейлон Парк хотел в извращенном понимании этого слова становиться «женщиной» безумного Эдди, лучше бы он попросил о смерти.

— Я позабочусь о тебе, моя дорогая, не волнуйся, больно будет недолго, - шепчет Эдди в губы своей жертвы и проводит по ним языком, Парк чувствует, как Глускин пропускает руку под резинку штанов и ласкает пальцами его кожу, бедром он чувствует эрекцию Глускина, и от осознания приближающей беды Вейлону становится дурно. Он чувствует себя мелким животным, которое загнали в угол и которому отрезали все пути отступления. Мелкий, слабый, жалкий, униженный и приговоренный к еще большему унижению. Глускин раздвигает языком его губы, слишком напористый и чрезмерно страстный, вынуждающий сдаться ему на милость, чтобы не сделать хуже. Парк надеется на то, что это продлится недолго, он надеется на то, что в дальнейшем кто-нибудь врежет ему по затылку достаточно сильно, чтобы эти воспоминания стерлись из его памяти.

— Не плачь, моя хорошая, не бойся. Я буду нежен. Я буду особенным для тебя, - полушепотом произносит Эдди, стянув с себя бабочку, расстегнув свой жилет и принявшись дрожащими пальцами вытаскивать пуговицы рубашки из петель. Разобравшись с верхней одеждой, он, оставив смазанный поцелуй на шее Парка, спешно уходит куда-то и тут же спешит обратно с ключом в руках. Взгляд у Вейлона остекленевший, и если бы не страх, плещущийся на дне его глаз, то его можно было бы счесть равнодушным ко всему происходящему. Эдди ничего у него не спрашивает, он знает, что его благоверная никуда не денется. Ключ щелкает в замке, кольца цепей с перезвоном сползают с запястий, и если Глускин не успел бы подхватить тело Парка на руки, то он бы вполне возможно завалился бы на пол. Он привлекает его к своей обнаженной, покрытой шрамами и ожогами груди, и дышит запахом его волос. Вейлон безмолвно глотает собственные слезы и старается не думать. Когда Эдди прижимает его лицом к стене и торопливо принимается стягивать штаны с них обоих, Парк думает, что смерть была бы куда более приятным процессом. Теперь Парк дрожит не только из-за разбирающей его истерики, но и из-за холодной, влажной стены, в которую его с силой вдавливает любитель свадебных процессов.

— Я сделаю тебя своей. Я заберу твою святую невинность, - шепчет Глускин ему на ухо, прижимаясь грудью к его спине, целуя его в плечи и шею, кусая и зализывая свои укусы, как животное, а не как человек. Пока Эдди подготавливает его к неизбежному, Парк попеременно скулит и молит то о смерти, то о пощаде, но в ответ ему звучит тишина и шумное дыхание, жгущее плечо и лопатку.

— Су-ука, - слезливым голосом шипит Парк, когда Эдди погружается в него. Когда же он входит до конца, с губ IT-шника срывается куда более непристойное выражение, коротко и емко расписывающее все «прелести» его нынешнего положения.

— Так… приятно, - рычит ему на ухо Эдди, прикусывая кожу на плече, обнимая под живот и вколачиваясь в вяло сопротивляющееся неестественному процессу тело, которое всячески желает защитить своего владельца от зверских посягательств, но все безуспешно.

Руки Вейлона сжимаются в кулаки, он кусает свои губы и то шипит, то стонет от всепоглощающей, жгущей боли. Он чувствует, как его тело разрывается от перегрузки и неестественности, у него болят ноги и тянет спину, но даже это не сравнится с тем чувством горькой разочарованности и униженности, кои расцветают в нем с каждым новым толчком и каждым сказанным в бреду словом. Вейлон плачет из-за невозможности дать отпор, оплакивает поруганную честь и растоптанные в прах достоинство и гордость.

— Потерпи… еще… немного… дорогая, - рычит Эдди, и Парк хочет вырвать ему язык. Парк хочет и желает этому полоумному ублюдку такой смерти, какой не пожелал бы и худшему из врагов, он успокаивает себя только фантазиями о том, как сдохнет Эдди Глускин, которого он раз от раза убивает в своем воображении самыми разными способами от самых банальных, до чрезмерно извращенных и отвратительных. Когда Эдди потряхивает от испытанного оргазма, Вейлон в своих мыслях заставляет его срезать и пожирать свою же плоть. Когда Эдди покидает его истерзанное тело и бережно поднимает его на руки, Вейлон представляет, как он неспешно, тупой и ржавой пилой отрезает от Глускина небольшие куски кровоточащей плоти, небольшие только для того, чтобы растянуть удовольствие. Когда Эдди приводит себя, а после и свою «возлюбленную» в порядок, Парк в мыслях проникает рукой под его грудную клетку и одним движением сминает пальцами его сердце, впиваясь в упругое мясо ногтями, чтобы причинить как можно больше повреждений.

* * *

А потом происходит то, чего Парк никак не ожидал, то, чего не ожидал даже Эдди, застывший на месте с изумленным видом. Где-то вдалеке слышится жужжание дисковой пилы. Вейлон начинает думать о том, что боги все-таки не так глухи, как он думал, пускай и немного непунктуальны, правда, вместо молний они послали другого хищника, вечно голодного хищника. Эдди Глускин удовлетворил свои желания, и Вейлону Парку очень интересно, удовлетворит ли свои желания Фрэнк Манера, потому что если Фрэнк удовлетворит свой голод, то одновременно с этим и неосознанно отомстит за поруганную честь Вейлона. Круговорот безумств в Маунт Мэссив – и Парку это нравится.

Когда каннибал Фрэнк вышибает дверь в комнату, Вейлон скатывается со стола не забыв ухватить с собой ключ. Когда он, размахивая пилой, с яростью бросается на вооружившегося и ощерившегося Эдди, Парк вылезает из своего укрытия и стаскивает со стола еще и камеру. А в тот момент, пока Глускин неминуемо отступает все дальше назад, загоняя самого себя в угол, Вейлон ползком, пятясь, отступает к чернеющему в окружающем полумраке дверному проему и наблюдает за происходящим сквозь объектив камеры. На самом деле ему немного жалко Глускина, благоразумия в нем куда больше чем во всех, кого он встречал до этого. Но когда Эдди вытягивает в его сторону руку и смотрит печальным, в чем-то даже разочарованным взглядом, Парк чувствует незаслуженное превосходство и злорадство.

— Куда же ты, моя дорогая? – кричит Эдди, когда зубья пилы вспарывают мышцы на его левой руке.

— Сдохни, сдохни, сдохни, - бесперебойно, как мантру, шепчет Парк, скрываясь в запутанных коридорах лечебницы. Когда он с рычанием забирается в вентиляционную шахту, до его слуха доносится болезненный вопль, зверское рычание, визг пилы и свист стали.

— Объявляю нас сдохшим и вдовой, - насмешливо произносит Парк, надеясь на то, что у Фрэнка сегодня будет сытный ужин, а если и нет… то он в любом случае сюда никогда не вернется.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, вейлон парк, эдди глускин, fanfiction

---

I'll be beside

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Глускин/Парк
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Даркфик, Ужасы
Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие
Размер: Мини, 4 страницы, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Вейлон Парк безумно хочет жить, но он не герой, чтобы кидаться грудью на амбразуры и пытаться победить того, кто заведомо сильнее, он может только убежать, но не находит сил даже для этого.
Примечания автора: большая часть фраз и общий антураж, мною дополненный, нагло слизан с комикса (virink.com/art/36255) от Relina

Сидя под своим ненадежным укрытием, спрятавшись за куском запылившейся ткани, свисающей со стола, Вейлон Парк неистово молится за то, чтобы все в этом месте сдохли в мучительной агонии. Парк никогда раньше не молился, точнее, стоит сказать, он, как и многие из его поколения, молится на светящиеся голубым мониторы и «цифру». Сейчас он, ребенок мигающих светодиодов и путающихся проводов, возвращается к истокам и методам своих предков, он молится на имя Всевышнего, в которого не верит, и просит сбросить на проклятый Маунт Мэссив ядерную бомбу, чтобы выжечь из этого места всю заразу, которая тут водится в избытке.

Потянув носом затхлый, пропитаный вонью разлагающейся плоти и застоявшейся крови воздух, он, запоздало понимая, что делать этого не стоило, судорожно содрогается всем телом и выдавливает из своих кишок остатки желчной кислоты. Широко открыв рот и закрыв слезящиеся глаза, он каждый раз трясется в мышечной судороге, с отвращением вдыхает кислый запах собственной рвоты и чувствует, как течет по губам горько-кислая, все еще теплая желчь. Небрежно отерев губы, он замирает под своим укрытием и прислушивается, но слышит лишь шорох перекатывающейся по полу бумаги и звук завывающего где-то в далеких коридорах ветра, который врывается в здание сквозь ощерившиеся битым стеклом окна.

Вейлон Парк молится, и с его испачканных в грязи и рвоте губ слетают неразборчивые, скомканные слова, разобрать смысл которых невозможно. Он чувствует себя загнанным зверем, выбившийся из сил и надрывно, слишком громко дышащий, он почти плачет от звенящего в голове чувства истерики и страха. Он проклинает эту обитель извращенной, неоправданной жестокости и садизма, которая пропахла пылью, облупившейся краской и сгнившим деревом. Вейлон Парк безумно хочет жить, но он не герой, чтобы кидаться грудью на амбразуры и пытаться победить того, кто заведомо сильнее, он может только убежать, но не находит сил даже для этого. Вейлон Парк сходит с ума от страха, и ему кажется, что выряженные в свадебные платья манекены с изрезанными головами покажут сумасшедшему Эдди, где он прячется. Парку кажется, что если Эдди доберется до него, то вырядит его в одно из этих платьев и подвесит на крюках в центре этого помещения. Вейлону Парку безумно не хочется становиться идеалом и вдохновителем для одного из сотен сумасшедших, взращенных в проклятой Маунт Мэссив.

Звук тяжелой поступи раздается практически неожиданно, ходок припадает на одну ногу и идет неспешно, как хищник, обходящий границы своей территории. Скрежет металла о камень стен, в темноте хорошо видно, как сталь выбивает мелкие искры. Парк давится истерическим смехом и слепо шарит рукой по полу в поисках камеры, потому что свет в этом месте еле-еле пробивается сквозь бреши в прохудившихся стенах, но не освещает настолько, чтобы хорошо рассмотреть ходока. Парк не сомневается в том, кто зашел к нему в гости. Парк не сомневается в том, что ходок ищет его. Парк свято уверен в том, что ходок хочет его смерти.

— My Darling, где же ты? Зачем ты прячешься от меня? - голос у сумасшедшего Эдди лающий и хриплый, как у сломанного радиоприемника, если этот сукин сын вообще знает, что такое радиоприемники. Глускин перебрасывает тесак из руки в руку, сгорая от нетерпения, как жених перед первой брачной ночью. Чувство ожидания смерти – это дерьмово; незнание того, откуда эта смерть может пожаловать – дерьмово вдвойне, но Парк надеется вернуть себе «зрение». Камера в непослушных дрожащих руках включается не сразу и заливает все вокруг слабым белым светом, Вейлон включает режим ночной съемки и осматривается, он судорожно выдыхает, когда на дисплее камеры вспыхивают молочно-белым глаза безумного Эдди.

— Куда ты спряталась, чертова сука?! - надрывно орет Эдди и переворачивает близстоящий к нему стол, от влюбленности, какую можно было услышать в его голосе несколько минут назад, уже ничего не осталось. Глускина трясет от бешенства, и он одним движением опрокидывает еще один стол. Парку кажется, что он сдохнет от разрыва миокарды раньше, чем тесак Эдди доберется до его мягкого тела. Раньше Парк никогда не чувствовал себя настолько мелким и хрупким. Эдди тяжело дышит, опирается свободной рукой об очередной стол и замирает, его глаза смотрят прямо в зрачок камеры, и от этого взгляда Вейлона немилостиво трясет, как в горячке.

— Ну же, my Darling, выходи ко мне, нам еще столько всего предстоит сделать, а у нас осталось так мало времени, - голос у Эдди сладок и нежен, как у влюбленного подростка. Он ласково проводит рукой по складкам свадебного платья на ближайшем манекене, целует воздушную ткань потрескавшимися губами и, прикрыв глаза, втягивает в легкие запах истлевающего материала. Эдди напевает себе под нос какую-то отдаленно знакомую мелодию и, казалось бы, полностью погружается в объятия собственного безумия. Свист резкого выпада рукой и треск натянутой ткани звучат в окружающей мертвой тишине практически оглушающе. Эдди наносит манекену жалящие удары со зверской яростью и ожесточением, и Парк явственно слышит звук чавкающей, сочащейся кровью плоти, только потом понимая, что этот звук всего лишь галлюцинация.

— Решила бросить меня, дорогая. Ненавижу тебя, чертова продажная блядь, ты не сможешь прятаться вечно, я чувствую твой страх, - голос Глускина, то надрывающийся от мощного крика, то рычащий действует отрезвляюще. Вейлон не сводит с сумасшедшего объектива камеры, напряженно наблюдая за тем, как Эдди отталкивает от себя изуродованный манекен и все так же неспешно бредет в ту сторону, откуда пришел. Парку хочется зарыдать от переполняющего его чувства счастья и решимости, вот он – момент, которого он так ждал, сейчас он сможет сбежать от этого полоумного, скрыться в мрачных глубинах Маунт Мэссив, чтобы испытать холодящий страх других ужасов этого места. Бритвенно острое, сладкое чувство решимости и скорого избавления опьяняют его и притупляют восприятия, и этого короткого мига хватает для того, чтобы Парк упустил момент, когда стоило выключить камеру. Он упустил единственную возможность сбежать. Тонкий писк, оповещающий о разрядке устройства, звучит оглушающе. Эдди замирает на месте и последнее, что Вейлон видит на дисплее камеры – озарившееся торжественной радостью лицо Глускина, последнее что он слышит - быстрые, приближающиеся шаги.

— Черт, черт, черт, нет, твою душу мать, нет, только не это, - судорожно шепчет Парк, до крови кусая губы и слепо ища кнопку выключения неподатливыми пальцами, наивно полагая, что это собьет Глускина со следа. От нахлынувшего страха он окончательно отупел и вместо того, чтобы бежать, не может двинуться с места. Страх и разочарование, полынно-горькое и кислотно-кислое. Шаги все ближе, и Вейлон, стоя на четвереньках, жмется к холодной, влажной стене пытаясь хоть как-то отсрочить свою поимку. Когда Эдди срывает со стола кусок серо-белой ткани и резко опускается на колени, заглядывая под стол своими влажно блестящими безумными глазами, из глотки Парка вырывается испуганный вопль. Он рьяно отбивается от руки сумасшедшего, но в итоге Глускин все равно сгребает его за воротник казенной рубахи и рывком вытаскивает из-под стола.

— Ты заставила меня ждать, my Darling, - в голосе сумасшедшего Эдди смешиваются облегчение, разочарование и раздражение. Рывком он поднимает Парка на ноги и отрывает его от пола только для того, чтобы в следующий момент резко бросить на ветхий стол. Спину Вейлона от копчика и до шеи пронзает острая, жалящая боль, в глазах на мгновение темнеет, а перед взглядом скачут серебряные мушки. Парк широко открывает рот, но глотку от удара свело спазмом, и он не может вдохнуть, как бы не пытался. Одной рукой и ногами отбиваясь от Эдди, другой - он вцепился в свою шею, будто пытаясь расцарапать ее в мясо. Глускин раздраженно рычит и в одно стремительное движение оказывается рядом, сдавливает в руке волосы Вейлона и оттягивает его голову назад.

— Веди себя прилично, моя дорогая, ты же ведь не хочешь, чтобы я разочаровался в тебе, - мягко говорит Эдди, рассматривая свою оцепеневшую от ужаса жертву, и на мгновение расслабляет хватку, проходится грубыми подушечками пальцев по затылку и шее, но стоит Вейлону чуть двинуться, как он тут же ухватывает его за волосы, напирает, вынуждая вжаться в стол, чтобы отвоевать себе хотя бы пару сантиметров личного пространства.

— Почему ты хотела меня бросить, моя милая? – Глускин бьет щадяще, специально смазывая удар, впрочем, это не отменяет того, что скула Парка тихо щелкает так, словно вышла из сочленения.

— Мой отец никогда не бил матушку. Но… но ты другая. Шлюха, - рычит Эдди и вновь бьет, на этот раз сильнее. Голову Парка мотает, как тряпичную, но Эдди держит крепко, не давая отвернуться. В какой-то момент он приближается настолько, что Вейлон может рассмотреть его заплывшие кровью глаза и практически раздробленную глазницу, он рассматривает сеть кровоточащих нарывов, покрывающую правую часть лица и плавно переходящих на шею, рассматривает стянувшуюся после ожогов кожу и рассеченную зарубцевавшимся шрамом бровь. На лице Глускина отпечатались чувства скорбной печали и душевной боли, и если бы не обстоятельства, то быть может, Парк ему бы даже посочувствовал.

От Эдди пахнет кровью и трупной жижей, и, чувствуя это, Вейлон заходится булькающим кашлем, через боль поворачивает голову на бок, чтобы не захлебнуться собственной рвотой, но из него ничего не выходит, в нем не осталось даже желчи, ему остается только сотрясаться в крупной судороге и вяло сопротивляться. Глускин расслабляет хватку пальцев лишь для того, чтобы теперь вцепиться рукой в хрупкую шею техника, не давая ему возможности дернуться или вновь отвернуться. Парк ничего перед собой не видит, взгляд замылился из-за слез, он ощущает мир через осязание и испуганно замирает, чувствуя, как Глускин прижался лбом к его лбу. Спокойное дыхание сумасшедшего теплом оседает на щеке и шее, оставляя едва ощутимое влажное испарение на коже. Вейлон ухватывает его за предплечье, сдавливает ткань испачканной рубашки в своих пальцах и смотрит в безумные глаза с немой мольбой, готовый скулить и пресмыкаться, лишь бы сохранить свою жизнь.

— Я думал, мы вместе будем растить семью, - задумчиво говорит Эдди и ласково проводит рукой по щеке Парка, оттирая с нее кровяные разводы, с извращенной нежностью заглядывает в продернутые пеленой страха глаза техника и отводит свою руку в сторону, обхватывая пальцами рукоять ножа. Вейлон косит глазами в сторону, слышит звон выдираемой из дерева стали, видит слабый блик, отразившийся на испачканном кровью лезвие. Истерика и страх накатывают сильной холодной волной, холодной как слезы сотен жертв Эдди Глускина. Парк нервно дергается и ерзает на месте, одной рукой он продолжает удерживать сумасшедшего за предплечье, а пальцами другой обхватывает удерживающую его на месте руку за запястье.

— Господи, нет, пожалуйста, нет, нет, нет, не делай этого, Господи, не надо, - Парк заходится в истеричных воплях, он хрипит и чувствует, как крик изрывает его глотку изнутри, словно он наглотался лезвий, которые теперь методично вспарывают мягкие ткани его слизистой. На лице Эдди сохраняется все та же умиротворенность и оттенок влюбленности, и от этого легче не становится, потому что Вейлон, кажется, телом чувствует, как нож все ближе и ближе подбирается к его хрупкому и мягкому телу, которое так легко вспороть и раскромсать.

— Тс-с-с… Все будет хорошо, my Darling, - мягко улыбаясь кончиками губ, шепчет Эдди и оставляет поцелуй на шее Парка, на его щеке и наконец накрывает поцелуем его губы, душа любые звуки, не давая сориентироваться, ненавязчиво подчиняя себе. Парк жмурит глаза и сдается на милость победителя. Чувствует, как Глускин выпускает из крепких тисков его шею и проводит рукой по плечу, предплечью, а после сжимая его руку в своей руке, прикладывает ее к тому месту, где под слоем мышц и клеткой ребер бьется все еще живое сердце. Эдди целует его бережливо, как самое ценное сокровище, обводит кончиком языка истрескавшиеся губы и, не находя сопротивления, проникает внутрь, встречаясь с языком Парка, кисловато-горьким из-за желудочной кислоты и терпко-соленым из-за проглоченных слез. Парк хочет забыть про нож в руках сумасшедшего, но Глускин не даст ему этого сделать. Ему хватило всего лишь одного хорошо выверенного движения.

Больно было всего несколько секунд, острая и тонкая, словно раскаленная игла, она проникла между четвертым и пятым ребром, вспарывая легкое, которое тут же начало заполняться кровью. Если можно убить с любовью, то именно так поступил Эдди, пьющий кровь с губ Парка. Вейлон вновь зашелся кашлем и теперь его рот заполнился медным привкусом крови, текущей из разорванного легкого. Слез больше не было, вместо этого Вейлон слушал, как такт его сердца становится все более спокойным, чувствовал, как начинают холодеть пальцы. Глускин смотрел на него с обожанием, как набожный на икону. Он покрывал его лицо мягкими поцелуями, сцеловывая слезы и кровь, вдыхал запах терпкой кожи и гладил по непослушным, слипшимся от крови и грязи волосам.

— Все, дорогая. Теперь все будет хорошо. Закрывай глаза, ведь ты так прекрасна, когда спишь, - шепчет Эдди, ведя кончиком носа от щеки до виска. Вейлон уже слабо различает с силой сдавливающие его руку пальцы Глускина. Он заторможено ужасается пониманию того, что от кровопотери у него отнялась правая рука и постепенно леденеют ноги. Крови в его теле все меньше, а усталость и сонливость постепенно завладевают разумом. Перед глазами все постепенно продергивается мутной пеленой и погружается во тьму, веки постепенно тяжелеют, и держать глаза открытыми все труднее. Заплывающим взором он наблюдает над собой влюбленный взгляд Эдди, который целует его холодные, бледные ладони. В этом сумасшедшем нежности к жертвам столько же, сколько жестокости, и это вызывает в душе Парка ужас и отвращение. Он слабо хрипит в тот момент, когда Эдди вырывает нож из его ребер. Сталь выходит из плоти с влажным, чавкающим звуком, и из открытой раны кровь еще быстрее покидает его тело, пропитывает ткань рубашки и растекается по ней.

— Я буду рядом, пока боль не уйдет, my Darling, - шепчет Глускин и, подняв на руки обмякшее тело Вейлона, бережно прижав его к своей груди, неспешно направляется в темные коридоры Маунт-Мэссив, напевая себе под нос мелодию из какой-то мыльной оперы.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, вейлон парк, эдди глускин, fanfiction

---

Посмертный спор

Автор:  Mondays
Фэндом: Far Cry 3
Основные персонажи: Ваас Монтенегро, Джейсон Броди, Цитра Талугмай, Бак Хьюз (Бэмби)
Пэйринг или персонажи: Бак, Ваас, Джейсон, Цитра
Рейтинг: R
Жанры: Мистика, AU, Мифические существа, Стёб
Предупреждения: Смерть персонажа, OOC, Нецензурная лексика
Размер: Мини, 6 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: что бывает если несколько враждующих людей встретятся после смерти.
Посвящение: для Cola - давно обещал ей написать по этой заявке.

Вааса жизнь к такой хуйне не готовила. Кстати, а ведь это довольно забавно звучит: «жизнь не готовила меня к смерти». На самом деле его вообще к такому исходу событий не готовил никто, он вообще о смерти слышал только мельком, зато видел оную часто, фактически он жил в окружении чужих смертей и боли. Не то, чтобы Монтенегро считал себя неуязвимым и всесильным, но… Но, наверное, он все-таки заигрался в крутого парня, «плохого следователя», главного преступника и так далее по списку. Если описывать всю ситуацию в целом, то сейчас он лежал на холодном полу заброшенного ангара, судорожно зажимая рукой сочащуюся кровью рану, и чувствовал, как постепенно холодеет его тело. Сначала отнимаются ноги, после руки, мышцы тела размякают. Глаза, на которые наползает темная пелена, закатываются, веки тяжелеют. Кажется, что все тепло, что было в нем до этого, толчками выходит сквозь те ножевые ранения, которые успел нанести малолетний сученыш Броди. Да, вот у кого, оказывается, самая быстрая рука на Диком Западе. Вырос наш мальчик, вытянулся, а он-то этого и не заметил, хотя к чему сейчас эти мысли? Если честно, ему похуй, просто похуй на все и всех. Было ли ему страшно? Нет, это вряд ли, Монтенегро за всю свою богатую на события жизнь еще и не такую хуйню видел, а вы думали его смертью пугать? А ведь, знаете что, есть у него ответ на эту скользкую мыслишку, такой весьма прямолинейный и честный ответ, как раз в его стиле. Ваас отдирает руку, мышцы которой постепенно деревенеют, от раны, и вытягивает ее над собой, выворачивает тыльной стороной ладони в сторону крыши, сквозь прорехи в которой видно небо, и складывает пальцы во всемирно известный неприличный жест. Усмехается уголком разбитых губ и, выдыхая последний кислород из склеивающихся легких, произносит последние слова в своей жизни:

— На хую я вашу смерть вертел, мудилы, - пока еще темнота не заволокла его разум окончательно, он чувствует себя полностью удовлетворенным, полностью освободившимся. Да, мать вашу, он настолько конченый тип, что смог плюнуть под холеные ноги Господа нашего Бога, да куда уж там? Он чувствует себя как человек, который только что не просто под ноги плюнул, а таки просто обхаркал со всех сторон и углов то чудесное облако, на котором чудной дед Господь и восседал. А все почему? Правильно, потому что он - Ваас Монтенегро и на Рук-Айленде только он является кем угодно от царя до самого Владыки небесного. Все, когда долг перед собой выполнен, когда он почтил свою же память добрым словом, он целиком и полностью был готов предаться забвению. Ведь это не так уж и плохо, того глядишь, если там за чертой что и будет, то он может в отшельники подастся, оградится от искушений и всякой прочей хуйней заниматься начнет, а то все разбой да грабежи – скучно пиздец.

* * *

Нет, что вы думаете, что это все вот так безвкусно и просто закончится? Что все ограничится только одним широким жестом в небо и мыслями о том, что все будет хорошо и мило? Это вряд ли. А все, опять же, почему? Правильно, потому что Ваас Монтенегро это такой человек, который постоянно находится в окружении таких событий, которые слабо поддаются какому-либо объяснению. В целом говоря, Монтенегро искренне не понимал, какого же это хуя он не наблюдает перед собой ни белого света, ни лестницы в небо, ни котлов адских, вообще ничего не наблюдает – темнота кругом. Тут бы, наверное, была уместна древняя шутка про невозможность дышать в отсутствии света, но Монтенегро шутки никогда не шутил, а если и шутил, то придумывал исключительно свои, фирменные, чтобы иметь возможность любому плагиатору глаз на жопу натянуть и завязать на бантик.

— Ну и что это за херня? Мне, блять, обещали ахуенное приключение в один конец, а я вижу перед собой только злоебучую тьму. Я буду жаловаться, мне такой сервис не нравится! – вот уж что-что, а не пожаловаться лишний раз было бы глупо, так что надо пользоваться возможностью, пока она была. Вот пират и пользовался, поэтому и ворчал громче положенного, верно именно из-за этого голос из темноты и посоветовал ему, цитирую дословно: «продрать глаза, пока они совсем не слиплись». Честно говоря, если Монтенегро и ахуел, то вида старался не подавать. Негоже бесстрашному, ушибленному на голову пирату пугаться всяких голосов из темноты. Из темноты ли? Ваас резко открыл глаза и зажмурился. Как оказалось, темноты тут не было и в помине, даже более того, его окружала кристально чистая белизна, слепящая не хуже солнечного света. Кое-как привыкнув к обилию белого вокруг, он, наконец, соизволил приподняться на локтях и склонить голову в ту сторону, откуда слышал таинственный голос. Сюрпризы не заканчивались.

Как вы себе представляете смерть, или хотя бы помощника смерти? Старуха с косой и в мешковатом балахоне? А может быть, что-нибудь покруче? Монтенегро вопросами подобного плана никогда не задавался, времени у него не хватало на то, чтобы еще и донимать себя всякими бредовыми мыслями. Кадр, вальяжно восседающий на столе и бросающий в его сторону раздраженные взгляды, явно никак не подходил под описание жнеца, ангела смерти, или как там называются эти бравые ребята, которые грязной работой занимаются? Начать пожалуй стоит… С этого нелепого поросяче-розовенького пиджака с принтом, состоящим из черепков и маленьких кос (которые сельскохозяйственный инструмент, а не те, что бабы себе на голове плетут), белая, накрахмаленная от души рубашка, запонки со стразиками, ботиночки, полосатенькие штанишки, какая-то совершенно нелепая прическа. Абсолютно дебильная пилочка для ногтей, которой «кадр» подпиливал ногти, и лицо милого херувимчика, которое хотелось разбить об стол к хуям собачьим, заканчивали картину данного субъекта, который пришел сюда явно из какого-то потустороннего измерения, в котором ну просто наверняка водились радужные пони. В общем Монтенегро ахуел, совсем, окончательно и бесповоротно. Ему в какой-то момент показалось, что у него даже борода осыпалась от стресса, но почесав щеку, он убедился в том, что непревзойденная трехдневная щетина истинного альфа-самца все еще на месте и даже как-то душевно успокоился, что ли.

— Ты еще нахуй что такое, и можно ли тебя уебать по морде, без риска утопиться в «голубом болоте»? – выстроив на лице сложную мимическую конструкцию из серии: «Кто я? Где я? Что всем от меня надо?» поинтересовался Ваас, прилипнув к индивиду заинтересованно-очумевшим взглядом. Субъект, наконец-то, прекратил начесывать своей уебанской пилкой столь же уебанские ногти и возвел на пирата светлые очи, ну в таких, прямо-таки и утопиться было не жалко. Так, стоп, утопиться? Ну-ка нет, он и так мертвый, надо гнать от себя эти мысли и подальше. Ах да, он же мертвый. Монтенегро было хотел задать еще несколько наводящих вопросов, но херувимчик заставил его умолкнуть, потому что начал говорить первым.

— Во-первых, милейший, извольте захлопнуть свою варежку и слушать меня внимательно, потому что повторять дважды для особо одаренных я не намерен, да и привычки такой у меня никогда не было. Во-вторых, нет, уебать мне нельзя, как минимум потому, что я личность с очень тонкой душевной организацией, и как максимум, потому что вы дух бестелесный обыкновенный. В-третьих, я не «что», а «кто», зовут меня… Не важно как меня зовут, вы меня должны называть – господин Жнец. В-четвертых, добро пожаловать в Чистилище, тут мы будем решать вашу дальнейшую судьбу, хотя я лично не понимаю, что тут еще можно решать, но Смерти виднее. Извольте оторвать свое седалище от пола и пройти за мной, господин Монтенегро, - Жнец соскочил со стола, поправил на себе пиджак и с равнодушным видом пошел куда-то.

Ваас от такого количества информации очнулся не сразу. В первую очередь его занимала мысль: если тут Жнецы такие, то как же выглядит сама Смерть? Решив, что ни видеть, ни знать ответа на свой вопрос он не хочет, пират подорвался с места и в темпе вальса помчался за своим подозрительным проводником. Дальнейшее времяпрепровождение можно было назвать как унылым до безобразия, так и несколько интересным: Жнец решил показать своему гостю то, что произошло на острове после его смерти. На заявление Вааса о том, что умер он, между прочим, не так давно, нелепый служитель загробного царства только отмахнулся и коротко пояснил, что в этой реальности время течет совсем не так как в бренном мире, и что вообще Ваасу все эти сложные тонкости знать не обязательно, а то мало ли, совсем помешается.

А вот дальше, после всей этой показательной экскурсии началось настоящее шоу. Монтенегро - то наивно полагал, что он тут первый и единственный, ан нет, первооткрывателем сего чудного места стал совершенно другой человек, узреть тут которого Ваас тут явно не ожидал.

— Он-то тут как оказался, блять? – с искренним недоумением поинтересовался Монтенегро и ткнул пальцем в сторону Бака, который с долбоебическим видом качался на стуле, явно испытывая – отличается ли сила гравитации в этом месте от земной, или все-таки подвох есть? Подвоха не было, именно поэтому, узрев Вааса, Бак потерял равновесие и устроил себе близкую встречу с местным напольным покрытием.

— Кафель, - констатировал Бамби и, потирая ушибленную голову, поднялся на ноги. Ваас же поджал губы и приподнял брови, выражая всем своим видом незатейливое слово «пиздец», потому что иных слов в его голове как-то не обнаружилось. Жнец уже занял одно из кресел и повел рукой в сторону, указывая Ваасу на другое, тем самым приглашая присесть и не отсвечивать почем зря. Монтенегро подчинился, не то чтобы он следовал приказам этого напудренного пидорка, но сесть ему очень хотелось, хуй знает почему. Глаз с Хьюза Монтенегро не сводил, не то, чтобы он его не любил, но зная о предпочтениях киллера, глава пиратов предпочитал бдительно оберегать свои тылы, чтобы моментально пресечь на корню разного рода поползновения в сторону своей задницы и прочих прилагающихся к ней дополнений, даже если из-за этого придется крабом проползать мимо стеночки, на всякий случай прижимаясь к ней задницей. Нет, ну мало ли, аппетитов Бака Ваас не знал, но ему почему-то казалось, что стоит расслабиться, и этот гомогей наброситься на него, как псина на кусок сочащегося кровью мяса. А хуле нет-то? Монтенегро вроде ничего такой – широкий, высокий, прямо - таки мужчина в самом расцвете сил. Пирата попустило только тогда, когда он усадил одну из дорогих частей своего тела на стул, кожаная обивка на котором моментально мерзко заскрипела.

— Ну, предположим, дальше-то что? – поинтересовался Ваас. Откинулся он недавно, а посему смириться с мыслью, что ему уже никуда не надо спешить и ехать, он пока смириться не мог, а посему он и кипишевал на ровном месте.

— Ждем, скоро будут, - коротко и емко сообщил «господин Жнец» и вновь принялся точить свои ебучие ногти. Блять, как же Вааса бесит этот злоебучий звук, взять бы и засунуть эту пилку этому дибилу в задницу.

— Ты тут какого лысого делаешь? – как бы невзначай поинтересовался Ваас у Бака, который вновь решил почувствовать себя эквилибристом, и балансировал на задних ножках стула, растопырив свои конечности во все стороны под разными углами и состроив на лице сложное выражение.

— Ебантяй твой приказал долго жить. Я хотел с ним порезвиться, а он мне хуежиком в шею засандалил, вот так я тут и оказался, - ответил Бак, продолжая балансировать, он от усердия аж язык высунул. Монтенегро покачал головой.

— Тоже мне, блять, ебырь хуев, тебе сюжеты надо к порнухе писать, а не хуйней заниматься. Из какой жопы вообще таких киллеров набирают? – задал Монтенегро риторический вопрос, но ответа получить не успел, зато ахуел еще больше.

— Ты кого ебантяем назвал, жопоеб? – эту пизданутую манеру выражать возмущенность Ваас узнал бы из тысячи. Как все удачно складывалось, вот теперь можно было бы еще и эксперимент провести – можно ли убить, ну или хотя бы немножко покалечить мертвеца? Кстати, а с хуев ли этот мудак вообще мертв?

— Тебя он ебантяем назвал, чмо косорылое. Иди сюда, биться будем! – с воодушевлением заявил Монтенегро, и уже было подорвался с места, но оказалось, что какие-то неведомые божественные силы удерживают его на месте.

— Я надеюсь что мне это снится, - проскулил вошедший в помещение Джейсон, который, увидав двух своих кровных врагов в одном месте, весь аж подобрался и бочком-бочком присел на ближайший стул с видом прилежного первоклассника. Монтенегро мог бы поклясться всем святым, что от страха у этого сосунка очко сжалось до размера игольного ушка, потому что Ваас этого уебка убьет и расчленит, а Хьюз потом выебет его хладный труп, Ваас заставит выебать.

— Нет, вам это не снится, господин Броди, - вставил свои пять копеек Жнец, который с отсутствующим видом
продолжал полировать ногтевые пластины. Ваас еще удивлялся, как это он их все под корень не стер. Судя по всему, момент истины, еще не настал, так что можно было продолжать дискуссию.

— Прежде чем я тебе твой ошибальник начищу, ты мне расскажи, хули ты тут делаешь? А то я надеялся до тебя в виде мстительного духа доебаться, а ты раз – и тут, заебал ты уже планы мои портить, амиго! Не одно, блять, так другое, - Ваас дергался на месте, но безуспешно, подняться со стула он никак не мог, как бы не хотел.

— Скажи спасибо Цитре, шлюха она, поматросила и бросила, - взвыл Джейсон, чуть ли не плача, Монтенегро скривился, а вот у Бака заблестели глазки, он даже перестал из себя великого акробата корчить и принялся просто елозить на месте так, как будто ему шило в жопу вогнали.

— Я-то думал все – любовь, свадьба, дети. Будем пасти коз, разводить казуаров и кататься верхом на медведях, а хуй – эта сука неблагодарная решила на развод подать. Подала она, блять. Ножом мне в сердце подала, - взъерепенился Джейсон, метая молнии и изображая из себя жизнью обиженного. Монтенегро даже не знал, как себя вести: то ли ржать, то ли ахуевать. Хотя в состоянии охуения он пребывал все это время, так что второй вариант предпочтительнее.

— Вспомнишь говно - вот и оно, - с чувством, с тактом, с расстановкой продекламировал Хьюз и мотнул башкой в ту сторону, в которой, как по велению волшебной палочки, появилась Цитра. Ваас присвистнул, и ее убили? Да ну. Цитра она же…Она ебанутая, конечно, но все равно гром-девица – и в горящий храм залезет, и джип на ходу остановит, и ебыря своего прирежет.

— Да ты, Бак, прям поэт дохуя, я погляжу, - съехидничал Джейсон и удовлетворенно улыбнулся, расслышав то, как посмеивается Монтенегро.

— Ну, привет, девушка-бревно, ты не по адресу, лесопилка в другой стороне, - продолжал импровизировать Джейсон, которого эта стерва за живое задела, при чем несколько раз задела, в нескольких позах и один раз даже колюще-режущим предметом, а Броди, так как поклонником БДСМа никогда не был, не смог этого вынести и склеил ласты.

— Чья бы корова мычала, Броди, - шикнула в ответ Тулугмай и брезгливо фыркнула при виде Вааса. При виде Бака она фыркнула второй раз, как будто они долбоебы и не понимают, что этой феминистке с замашками нимфоманки сборище альфа-самцов никак по вкусу не приходится. Да, в общем-то кого это ебало, скажите на милость? На самом деле этот срач не на жизнь, а на смерть мог бы продолжать еще очень долго, но тут ожил Жнец, который, удовлетворившись видом своего маникюра, решил приступить к своим привычным обязанностям.

— Ну-ка ша, - рявкнул пидарок совсем не пидарковским голосом и продолжал более миролюбиво, - итак, а теперь, скажите мне на милость, почему я не должен отправить вас всех в Ад? – поинтересовался он, по ходу дела выделяя всем возможность отнекаться и продолжать свое духовное существование в каком-нибудь более уютном месте.

— Мне вообще похуй куда, лишь бы не с ними, - Монтенегро скрестил руки на груди, всем своим видом выражая нежелание сосуществовать рядом с теми, с кем он сейчас делил помещение.

— А хули тебе не нравится? – как бы между прочим поинтересовался Броди с видом обиженной благодетели. Ваас посмотрел на него удивленно, этот космический долбоеб реально заигрался в Супермена и всеобщего защитника.

— Потому что ты - мудак, она – шлюха, а он вообще мужиков пердолит, - разложил все по полочкам Монтенегро и нарвался на оппозиционное сопротивление. Первым возмутился Бак, которого подобный расклад вещей вообще никак не устраивал.

— Я-то хотя бы мужиков пердолю, а у тебя в лагерях вечно клетки с животными стоят, скажи-ка на милость, нахуя? Бьюсь об заклад, что при виде твоего ебальника все срутся со страху и тебе, под покровом ночи приходится пердолить горных баранов, пока никто не видит, - эдакая контратака была воспринята всеми положительно.

— Вот-вот, ты вообще наркоман, хуй тебя знает, что ты вытворяешь, пока никто не видит, - влез со своей репликой Джейсон, который в порыве вдохновения аж вперед всем телом подался, словно намеревался наложить на шею Монтенегро руки.

— Зато я не бегаю, как сучка, с поручениями от этого Властителя Анусов! Тряпка ты, а не мужик, и яйца у тебя висят чисто в декоративных целях, амиго, - рявкнул Монтенегро и показал Броди средний палец.

— Кстати да, этот мудак бородатый, даже до моих мальчиков домогался, - возмущенно заговорила Тулугмай, косясь на Хьюза с неодобрением.

— А ты вообще ебешь все, что движется, а что не движется – двигаешь и ебешь, так что не надо тут ля-ля, - вновь влез Броди, имея на это полное право, потому что умереть во время секса, это конечно интересно, но не тогда, когда тебя убивают посредством колющего удара в сердце.

— Я действовала во имя своего племени, мальчик, и должна была выносить истинного Воина, который стал бы нашим предводителем, но…но факир был пьян и фокус не удался, - парировала Цитра.

— А я вообще настолько набождый, что у меня Иисус на груди наколот! – с таким вот незамысловатым воплем Бамби пафосно порвал на себе рубашку так, что одна из пуговиц долетела аж до глаза Джейсона.

— Мудак, это олень! Сородич твой между прочим… по разуму, блять, ага, - с полной уверенностью заявил Монтенегро.

— Я был пьян и просил: чтобы мне набили Иисуса, а получилось это, так что попытка была!

— Клянусь почкой, он пиздит – по еблу вижу, - подозрительно щурясь в сторону Бака, заявил Джейсон.

* * *

А пока вся эта компания ебанутых на голову людей мирно ссорилась, явно намереваясь устроить Хиросиму сорок пятого, если не на земле, так на небесах, Жнец под шумок свалил в туман, предоставив этим четырем сказочным мудакам устраивать ад друг другу самостоятельно.

@темы: Monday, фанфик-мой, фанфик, Far Cry 3, Vaas Montenegro, Jason Brody, Ваас Монтенегро, Джейсон Броди, fanfiction

---

Panacea

Автор:  Mondays
Фэндом: Far Cry 3
Основные персонажи: Джейсон Броди, Кит Рамси
Пэйринг или персонажи: Кит/Джейсон, Джейсон/Кит
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Предупреждения: OOC, Насилие, Изнасилование, Нецензурная лексика
Размер: Мини, 8 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: если сложившийся в голове план, пошел не так, как задумывалось это не обязательно грозит фатальным фиаско, это может стать панацеей от гложущей, навязанной себе боли.
Посвящение: для totalis_nefas - сие безобразие посвящается моей прекрасной музе, идейному вдохновителю, генератору идей, и просто человеку, который постоянно подмечает мои косяки и ошибки. Гублю тебя, моя хорошая.

Который день он не может нормально воспринимать реальность. Его привычный мир разрушен, разорван, раздроблен на составляющие, и он стоит посреди этого пожарища, стоит и смотрит в пустоту. Отсутствующий, нереальный, сломанный, неуравновешенный – вот такими характеристиками можно наградить Кита Рамси, некогда преуспевающего банкира, а теперь... А кто он теперь, кстати говоря? Спасенный? Но чего ради было это спасение? Киту кажется, что он уже никогда не станет прежним, что он навсегда останется ненормальным, он слишком долго пробыл в объятиях острова, он уже не тот, кем был когда-то. Только если кому-то улыбается удача, и кто-то становится героем, то кто-то обязательно ломается, забывается, сереет на общем фоне. Почему Кит такой веселый? Наверное, потому что когда-то ему не хватало внимания, и вот опять его не хватает – Кит не знает, радоваться ему, или огорчаться? Кит вообще ничего не знает, даже какое сегодня число, ему не до этого. Обычно с ним разговаривает только Оливер, он не оставляет попыток наладить контакт даже после нескольких срывов со стороны Рамси. Оливер не унывает, у него налажен контакт с местным доктором, в кармане пачка наркоты, а в резерве – бесконечный запас юмора и фраз на каждый день. Оливер говорит ему, что-то про лодку, говорит про то, что скоро им удастся отсюда выбраться, что скоро все будет как раньше, говорит, что Джейсон о них заботиться, что Джейсон молодец, что Джейсон убил Бака, а потом убьет Вааса, и может быть, Хойта, что все будет хорошо, и опять о том, какой Джейсон молодец. Джейсон, блять, кто это такой? Ах да, маленький везучий сукин сын, которому удалось перерезать глотку Бамби, и вытащить его, Кита, на свет божий. Кит опять не знает радоваться этому или огорчаться, хотя перспектива ежедневной долбежки в задниц ему не нравится, значит надо радоваться. Уголки губ расходятся в стороны, улыбка получается настолько жуткой, что Оливер замолкает и смотрит на друга настороженно и внимательно, Оливер ждет, ему кажется, что Кит опять начнет орать, что-то из серии: «не важно, вы не должны знать, никто не должен знать». Оливер не знаток, но ему кажется, что у Кита паранойя, и он чертовски прав. А Кит все улыбается, тянет уголки губ в стороны и бездумно наблюдает за пляской огня, если бы Оливер умел читать мысли – он бы понял, но он не умеет, и именно поэтому поднимается на ноги, твердит что-то про дела и уходит, не желая попасть под раздачу. Кит даже не смотрит ему вслед, Кит радуется, и улыбается, как шакал увидевший кусок падали, Киту вообще было бы похую на всех этих людей и их проблемы, только вот есть одно небольшое «но». Рамси кажется, что они все знают, знают все от и до, и Рамси знает, кто им это растрепал, тот самый везучий, заботливый и хороший сукин сын, Джейсон Броди. Кит пинает ногой поленья, и огонь выбрасывает вверх сноп искр, лицо уже жжет от жара, кажется еще немного и глаза высохнут, но он уперто смотрит вперед.

Сначала, когда они только добрались до убежища, все смотрели на Рамси, как на мученика – с жалостью, сожалением и тревогой, все пытались помочь, пытались поговорить, пытались вывести из отчужденности, которую Кит предпочитал разговорам. Потом, по прошествии какого-то времени они отстали, они не смотрели на него, как на израненного щенка, которому срочно нужна помощь, они забыли. Кит был этому рад. И вот они опять вспомнили о нем, опять начали докапываться, они говорят: «Приятель, ты не должен держать это в себе, расскажи нам, не бойся, мы же друзья», а Кит только злится, потому что он не может ничего им сказать. Почему? Потому что ни на одном из двадцати порно-сайтов на которые он подписан, нет настолько изощренного, настолько жестокого и мерзкого действа, которое происходило с ним. Потому что они никогда не поймут, не примут. Потому что Кит не умеет, и не хочет врать, не хочет говорить: «Ребята, меня каждый день избивали, не более», Кит не хочет преуменьшать степень своих страданий в чужих глазах. Поэтому он молчит и смотрит за тем, как они переговариваются, как шепчут, что-то друг другу и бросают на него свои взгляды полные печали, презрения и отвращения. Так кажется Киту. А еще Киту кажется, что он слышит их шепот полный насмешки: «Посмотри на него, его оприходовали, дешевую шлюху», «посмотри на него, только взгляни на этого неудачника», «посмотри на него, это он стонал и плакал, как девка, когда его имели в зад». Кит тихо рычит и зажимает уши ладонями, качает головой из стороны в сторону, пытается не вслушиваться в эти едкие, как кислота, слова. А потом он понимает, что если бы не чертов Джейсон, то он, наверное, сдох бы еще там, в холодном, бетонном подвале, который пахнет потом, спермой и кровью, и тогда, после смерти, наверное, ему стало бы легче, хотя бы потому, что он не мучился бы от гнева и стыда. Он думает о том, что это Джейсон, чертов выродок Джейсон, все-таки все им рассказал, выдал то, о чем Кит просил умалчивать. Ублюдок, чертов ублюдок. Киту остро хочется проехаться кому-нибудь по роже кулаком, особенно – Джейсону. Улыбка блекнет, уголки губ опускаются, и вновь он смотрит на огонь, будто стихия может его спасти, избавить от тяжелых мыслей, и мрачных, наполненных болью и стыдом снов. Стоит ему задуматься, как в пещере начинается суета, звуки возни, чьи-то торопливые шаги. А после звучит голос, мерзкий, гадкий голос, от звука которого Кит морщится.

— Я вернулся, ребята, есть новости? – Джейсон пришел их проведать, какой благородный поступок с его стороны, кажется, даже принес, какой-то еды. Есть ли новости? Да, у Кита есть для него новость: «Ты трепло и мерзкий ублюдок, Джейсон Броди». В то время, как все обитатели пещеры обступают Броди, расспрашивают о том, что творится там, на поверхности, он, Кит, сидит и продолжает смотреть на костер, только с одним отличием – он думает о том, как наказать говорливого ублюдка Джейсона. Кит думает о том, что доктор, навестивший их сегодня, что-то говорил про то, что отлучится на два дня, ему куда-то было нужно отъехать, что они действительно слышали удаляющееся рычание моторов. А еще Кит думает о том, что рассеянный доктор вряд ли закрыл дверь своего гостеприимного дома. Кит думает о том, что самое время наказать Джейсона пока он вновь не скрылся в густых зарослях джунглей.

Рамси вздрагивает, когда чувствует опустившуюся на его плечо тяжелую руку. Он вспоминает, что Бак так же прикасался к нему, сначала клал руку на плечо, потом говорил, что-то слащавое, а потом… А что было потом лучше и не вспоминать. Но Бака больше нет – напоминает себе Кит, поворачивает голову, и снова вздрагивает. А вот Джейсон есть, и он сидит за его правым плечом с дружелюбной улыбкой на губах, преданный и добрый, как старый пес. Кит сдерживает усмешку и отворачивается, лишь бы Броди не видел азарта, разгорающегося в нем.

— Как ты? – Голос у Броди тихий и хриплый.

— Вроде бы неплохо, - конечно, врет, но кому это важно? Какое это имеет значение?

— Это хорошо, не волнуйся, скоро мы все будем дома, скоро все кончится. Ладно, я пойду… - Джейсон застывает на месте, и смотрит на пальцы друга, обхватившие его за запястье, а потом смотрит на лицо Кита, в его глазах – почти мольба, конечно, наигранная, только Джейсону не стоит об этом знать.

— Знаешь… Я… Нам надо поговорить, Джейсон, ты ведь никуда не спешишь? – В его голосе, кажется, слышен плач и заискивающие нотки. Тоже наигранные. Остров открывает самые странные стороны людей, вот у Рамси, например, артистизм прорезался. Джейсон смотрит на него долго и внимательно, а после кивает, и хлопает по плечу, высвобождая свою руку из хватки пальцев.

— Конечно, дружище, в чем проблема? – Он вновь присаживается рядом, а вот Рамси поднимается на ноги, и кивает в сторону выхода.

— По пути расскажу, сходишь со мной к доку? Хочу попросить у него обезболивающее, - Кит осекается, замечая обеспокоенный взгляд, - голова раскалывается, - поясняет он, и Джейсон тут же успокаивается, и поднимается на ноги.

— Конечно, не вопрос, идем, - Броди не знает о том, что доктор уехал по делам, или делает вид, что не знает, и думает о том, что другу просто хочется поговорить наедине, подальше от чужих ушей, и он, благородный и верный Джейсон Броди, конечно же примет его исповедь. Нет, дружище, все не так просто, но только тебе, как обычно, об этом знать не стоит.

* * *

Они идут вверх. Склон крутой, а тропинка, поросшая мхом и тонкими стеблями ярко-зеленой растительности, размыта после вчерашнего дождя, под ногами все хлюпает, в воздухе пахнет озоном и травой, где-то внизу шумит море, бьющееся о камни утеса, где-то наверху антрацитовое небо, на котором разгораются первые звезды. Если бы Кит увидел все это раньше – он, наверное, замер бы, и долго, внимательно осматривался, прислушиваясь к волнительным чувствам где-то внутри себя. Кит никогда не был эстетом, но умел ценить красоту, но сейчас ему не до этого, его мысли заняты совершенно другим. Джейсон идет рядом, отставая лишь на шаг, трава шуршит и проминается под его ботинками, он тоже о чем-то сосредоточенно думает.

— Ты, кажется, хотел о чем-то поговорить?

— Да, конечно, никак не могу оформить мысль. Прости, еще немного времени.

— Как скажешь.

И вновь тишина, Джейсон снова думает, а Рамси пытается скрыть злобную усмешку. Мысль у него уже давно оформилась, осталось только дойти до дома, вот там он и скажет Джейсону все, что думает о нем, и не только скажет.

Дом доктора встречает их темнотой и тишиной, воздух тут чистый, почти свежий, тут пахнет медикаментами и паленой марихуаной, а еще с кухни тянет чем-то кислым, скорее всего это последствия какого-нибудь неудачного эксперимента. Джейсон оглядывается по сторонам, кажется, он озадачен, видимо действительно не знал о том, что доктор отсутствует. Кит выкручивает задвижку на двери, и замок издает глухой щелчок, Джейсон не просто озадачен, он напряжен. Он поворачивается к Киту лицом, смотрит внимательно и настороженно, теперь у Кита нет потребности скрываться, и он не скрывает усмешки, растекшейся по губам. Он слышит, как участилось биение сердца Джейсона, ему это нравится, и в какой-то момент он понимает, почему Бак иногда медлил, прислушиваясь.

— Кит?

— Джейсон, так вот о чем я хотел поговорить, - удар получается быстрый, и точный, даже хваленый боец Джейсон не успевает среагировать, как следует, и все-таки чуть дергается в сторону. Удар приходится не в висок, как планировал Рамси, а по уху. Броди пошатывается, и оседает на пол, слепо шаря руками вокруг себя – оглушен. Кит подступает ближе, толкает его ногой в плечо, от чего Джейсон заваливается на бок, а после, без всякого сожаления бьет мыском ботинка в висок, тело Джейсона обмякает – он явно потерял сознание. Кит продолжает улыбаться, хватает ублюдка за щиколотки и тянет за собой, наверх. Голова Джейсона бьется о ступени. Бум-бум-бум. Киту приятен этот звук, пусть у выродка болит голова. Он вытягивает из петель своих штанов ремень, и стягивает им руки Джейсона, а после укладывает его на жесткую койку животом вверх. Ему нравится, он доволен. Киту нравится чувство власти, оно пьянит, а от мысли о том, что он может сделать с говорливым выродком у него тяжелеет в паху.

— Сука, - шипит Кит, и подступает ближе, упирается ладонями в жидкий матрас, и наклоняется, подхватывает пальцами край грязной, синей футболки, и тянет ее вверх, оголяя светлую, как ни странно, чистую кожу. От Джейсона пахнет морской солью, и кровью. У его кожи терпкий, вяжущий привкус. Рамси интересно, какова на вкус кровь Джейсона, но он оставляет этот вопрос на потом. Кит садится на бедра Джейсона, обводит руками линию плеч, грудь и впалый, мягкий живот, кожа на котором проминается под его пальцами, и вновь возвращается к груди. Сердце Джейсона стучит неспешно, но постепенно ускоряется, значит, скоро очнется. Кит склоняется к лицу, друга, рассматривает его, а после проводит языком по сомкнутым, но податливым, как и все его существо, губам. Губы у Джейсона мягкие, слегка шершавые. Рамси обводит большими пальцами рук его виски, целует в уголок губы, пробует на вкус. Броди начинает шевелиться, и что странно, открывает рот, поддается, и Кит пользуется этим. Язык скользит по гладкому небу, касается едва шершавого языка, и Джейсон отвечает, неспешно и мягко, почти нежно. Рамси усмехается, чувствуя, как на его бедра ложатся широкие ладони, отстраняется. Броди так и не открыл глаз.

— Лиза, не сейчас, я должен идти, - а вот это ты зря, Джейсон, очень зря. Спутал его со своей сукой, какая мерзость, ну не велика беда. Кит впивается пальцами в отросшие, сухие волосы, и тянет вперед, от неожиданности Броди открывает глаза, смотрит взглядом загнанного в угол зверя, и кажется, скалится, но еще не понимает во что вляпался. Кит дергает на себя, вынуждает подняться, а после бьет по ногам, а Джейсон с грохотом опускается на колени, хочет поднять голову, но рука мешает.

— Какого хера ты творишь, Рамси? – Фамильярничает, сука необразованная, ничего, это все можно исправить, можно перевоспитать. Кит бьет его по щеке, раз, другой, Джейсон только глухо рокочет, словно поломанный мотор.

— Я просил тебя молчать, а ты что сделал, а, блять? – И снова бьет, теперь ногой в грудь, так, что воздух из легких вышибает, и Джейсон кашляет, надрывно и сипло, и пытается втянуть в легкие воздух, но ему мешает образовавшийся в глотке спазм. Он не может дать ответ.

— Мне, думаешь приятно? По-твоему это весело делать меня посмешищем? Мне больно, Джейсон, и тебе тоже будет больно, я тоже посмеюсь, нам обоим будет весело. Сука, - на одном дыхании выдает Кит, и встряхивает свою жертву за волосы. Ему ахуительно приятно, это невероятное, прекрасное чувство власти. Образовавшуюся тишину разрезают звуки сбивчивого дыхания, и особенно острый – звук расстегиваемой ширинки. Джейсон вздрагивает, начинает дергаться.

— Не смей, слышишь меня? Даже не думай, блять, Рамси, богом клянусь, я… Я не знаю, что я с тобой сделаю, - Джейсон сильный, но Кит сильнее. А еще Кит тихо смеется над этой самоотверженностью, штаны с шуршанием падают куда-то на пол, член под пальцами твердеет, наливается кровью, на головке блестит размазанная смазка. Он покажет этому ублюдку, что такое реальное унижение. Джейсон сопит и злобно сверкает глазами, губы плотно сжаты. Кит давит пальцами на челюсть, давит сильно, ему кажется, что на коже обязательно должны остаться синяки. Броди не может сопротивляться, размыкает губы и зубы, и тут же в его глотку, едва ли не до самого основания, проникает член Кита. Вкуса почти нет, только чуть солоноватый привкус смазки, под языком, тонкая, гладкая и невероятно чувствительная кожа. Кит предусмотрительно просовывает в его рот пару пальцев, держит его открытым. Головка упирается и скользит по небу, Рамси дышит чаще, и тихо стонет от горячего, влажного чувства. Опускает голову вниз, двигает бедрами, пытаясь присунуть поглубже, и чувствует, как сокращается глотка Джейсона. Если этот мудак блеванет, ничего хорошего не получится, хотя какая разница? Кит двигается грубо и часто, глухо стонет, и прислушивается к кашлю и рычанию Джейсона. У Джейсона широкая, мягкая глотка, Рамси нравится чувство того, как глотательные мышцы сдавливают его член. Джейсону хочется блевать от соленого, вяжущего привкуса смазки во рту, глаза слезятся, в нос забивается запах чужой кожи, член Кита дергается во рту. Он почти ненавидит друга, «почти» - потому что признает то, что Рамси совсем ебанулся после того, как погостил у Бака. В какой-то момент член проникает настолько глубоко, что Джейсон не может дышать, а рвотный рефлекс схватывает спазмом глотку, над головой звучит тягучий стон, спазм почти докатывается до желудка, и в этот момент глотка вновь освобождается. Броди не знает – стыдиться ему, или гневаться. Кит доволен всем происходящим.

Пальцы вновь стискивают волосы, тянут вверх, стоит подняться на ноги, как грубый толчок заставляет Джейсона повалиться на кровать. Кит окончательно скидывает штаны и приближается, склоняется ниже, хватает пальцами за подбородок. Целует, сначала поверхностно, а потом все грубее, настойчивее, проталкивает язык в рот этого выродка, только вот Джейсон не отвечает. Кит прикусывает его за губу, но этого недостаточно, чтобы прокусить мягкую кожу, под языком чувствуются углубления от его клыков. Броди кусает его в ответ, но получив удар по ребрам, становится менее грубым. Кит отстраняется, проводит пальцами по шее и по щеке, обводит линию ключицы, и грудь. Рамси нравится тело Джейсона, мягкая кожа, и крепкие, напряженные мышцы. Он нетерпеливо стаскивает с него футболку, которая остается висеть на связанных запястьях.

— Я ничего, и никому не говорил, больной ты ублюдок, - Джейсон рычит.

— Я тебе не верю, никому из вас не верю, - Кит спокоен. Он расстегивает, и стягивает с Джейсона штаны, вместе с бельем, смотрит, почти любуется. Броди морщится под этим пристальным, оценивающим взглядом, ему мерзко.

— Кит, прекрати, ты не хочешь этого.

— Тогда зачем я это делаю? – Он обходит по кругу, поднимает Джейсона в сидячее положение, и сам садится сзади, подтягивает Броди ближе к себе.

— Больной ублюдок, почему именно я, блять? – Кажется, это риторический вопрос. Пальцы Кита пробегаются по груди, у него теплые руки, они пахнут дымом. Джейсон вздрагивает от мягких, скользящих прикосновений, одной рукой Кит обхватил его за шею, чуть сдавливая, но, не пытаясь удушить, а другой гладит, сначала по груди, после по животу, царапая мягкую кожу. Джейсон чувствует, как Кит прикасается губами к его шее, и снова вздрагивает, чувствуя, как пальцы смыкаются на его члене, двигаются вверх и вниз, чуть сжимают. Броди шумно выдыхает через сомкнутые зубы, и, не удержавшись, подается бедрами вперед.

— Тебе понравится, - шепчет Кит, и вновь двигает рукой.

— Не думаю, - Броди жмурится, приоткрывает рот и дышит часто и шумно. Движения ускоряются, и он стонет.

— Я же говорил, что понравится, - член Джейсона налился кровью, болит и подергивается. Броди хочется кончить, но не хочется, что бы его поимели. Броди стыдно, он понимает Кита, но тот, видимо, решил идти до конца. Больной ублюдок. Он вновь стонет, и дергает бедрами, раз уж, что-то и решил делать, то доводи дело до конца. Он слышит смешок Кита где-то над ухом, и чувствует, как губы друга сомкнулись на его мочке, после прикусили хрящ. Это даже приятно, если пытаться не думать о том, кто совершает все эти действия. Джейсон закрывает глаза, и откидывается на плечо Рамси, дыхание никак не хочет стабилизироваться. Кит бьет его по щеке, ублюдку должно быть больно, и он знает, как сделать еще больнее.

— Я поимею тебя, Броди, - шипит Кит и грубо хватает Джейсона за шею, укладывает его на кровать, и переворачивает на спину. Джейсон смотрит куда-то в потолок, и думает о том, что он изувечит ублюдка, как только все это закончится, а хотя… Стоит придумать, что-нибудь более интересное, и он уже придумал. Джейсона подтягивают вверх, под поясницу ложится подушка, Джейсон краснеет, и он рад тому, что в темноте этого не видно. Ладонь Кита гладит его по животу, у него, кажется, дрожат руки. Броди опять начинает тошнить, когда скользкий от слюны член прислоняется к аналу, трется, размазывая смазку меж ягодиц. Джейсон жмурится, и скалится.

— Ублюдок, - шепчет Кит, склонившись ниже, почти касаясь губами, губ Джейсона. Мерзко. Он толкается бедрами, и оба стонут от боли, смазки недостаточно, а задница Броди просто не готова к таким экзекуциям. Кит громко дышит через нос, и толкается еще раз, Джейсон чувствует, как его бедра прикасаются к его ягодицам. Рамси прислушивается к своим ощущениям – Броди узкий, и горячий, а еще он больно сдавливает его член мышцами и мешает двигаться.

— Сука, - опять выдыхает Кит, и подается назад, выскальзывает почти полностью, оставляя внутри только головку, и вторгается вновь. Опять болезненный стон. С каждым толчком Рамси двигается все быстрее, в голове шумит кровь, в животе все стягивается в комок. Ему нравится вот так просто трахать кого-то, ему нравится чувствовать власть над кем-то, особенно над таким ублюдком, как Джейсон, уже давно пора поставить его на место. Внизу все хлюпает от слюны и крови, кажется он кого-то порвал, прелестно. Джейсон мешает стоны, всхлипы и рычание, из глаз текут слезы – стыда и острой боли, но он не отрывается от своего занятия, он почти выпутал руки, еще один рывок.

Пальцы сходятся на шее Кита, насильник замирает на месте, явно не готовый к такому повороту событий. Он не знает, что делать. Он замирает внутри Джейсона. Удовольствие мешается со страхом, сердце бьется еще чаще, хотя, казалось бы, куда еще быстрее. Маленький, хитрый ублюдок. И тут Рамси понимает, что этот самый ублюдок, сейчас ему отомстит. Он выходит из тугого тела, видит на бедрах и своем члене кровавые разводы, подается назад, но все-равно не успевает. Джейсон садится, и хватает его за волосы, а после тянет на себя.

— Попался, ублюдок. Не хватило острых ощущений? Я продлю их, - рычит он вне себя от ярости. Кит вздрагивает всем телом, а после его вжимают лицом в матрас, Джейсон вынуждает его встать на колени и раздвинуть ноги. Пошлая, открытая поза, теперь стыдно Киту. Он пытается встать, пытается дернуться в сторону, но ничего не получается, Броди удерживает его на месте, и только злобно смеется над жалкими попытками ретироваться.

— Ты меня вынудил, - говорит Джейсон, и Кит слышит, как он сплевывает себе на ладонь, растирает слюну по члену, и приставляет головку к его заднице. Блять. План был совсем не таким. Киту опять становится страшно, ему кажется, что там, за спиной, не Джейсон, а Бак который как-то воскрес из мертвых. Ему кажется, что он чувствует сладковатый запах разложения и тлена. Член проникает в растянутое тело легко, не встречая препятствий, Рамси научился расслабляться, когда это нужно, научился, потому что, каждый раз когда он пытался сжаться его били по позвоночнику. Ему кажется, что гниющий и разлагающийся труп Бака, трахает его, грубо и жестоко, от толчков тело дергается вперед. Кровь, из разрезанной глотки Бака заливает его поясницу, и жжется, словно кислота. Кита сотрясает крупная дрожь, он глотает слезы, он подвывает от боли и страха, но Броди не замечает этого. Броди шумно дышит, и упивается сладким, тягучим чувством, которое скручивает его внутренности, упивается податливым телом, мелко дрожащим под его пальцами. Джейсон думает о том, что уже давно не занимался ни с кем сексом, и что это ему не повредит, только поможет скинуть напряжение. Он прислушивается, и слышит сквозь шум крови в ушах, сдавленный, жалобный вой. Ебаная сентиментальность. Броди застывает, чувствует, как трясется Кит, слышит его шепот.

— Пожалуйста, хватит, не надо, Бак, не надо, - Джейсон морщится от отвращения, и думает о том, что ублюдок Бамби поломал Киту всю жизнь, и самое главное – сломал его психику, из-за чего у Джейсона теперь болит задница. Блять, нельзя быть таким ахуительно умным, и ахуительно жалостливым. Ему жалко Рамси, он только сейчас думает о том, что в сущности, парень-то ни в чем не виноват. Но это еще не значит, что надо все бросить, и красиво уйти в ночь. Нихуя, как бы не так, тут нужен тонкий подход.

Броди вытаскивает свой член из растянутой задницы Кита, ухватывает его за плечо, и переворачивает на спину. Кит сжимается, закрывает руками лицо, не перестает дрожать и шептать. Джейсон чувствует себя ублюдком, хотя вроде как, его спровоцировали. Что за хуйня?

— Кит, - говорит он, и прикасается пальцами к смуглому бедру, склоняется, замечает, что Рамси застыл на месте, даже не дергается, кажется, даже не дышит. Боится, сука, в общем-то, правильно, пусть лучше боится, чем опять нарывается. Джейсон гладит его по внутренней стороне бедра, и надавливает, отодвигает в сторону. Он намерен довести дело до конца, потому что член ноет, а мозг требует разрядки.

— Кит, убери руки, - шепчет Джейсон, и придвигается ближе, друг (или кто он теперь?) вновь боязливо вздрагивает, чувствуя, как влажная головка прикасается к ягодицам. Джейсон целует его в солнечное сплетение, и отводит одну, а потом и вторую руки Кита в стороны. Рамси смотрит боязливо, но уже с большим спокойствием. Поднимает руку, и прикасается к голове Джейсона. Кит видит его, видит и понимает, что это не треклятый Бак, это Джейсон, злой, ебучий, но все-таки Джейсон. Он может дышать спокойнее.

— Все хорошо, расслабься, все будет хорошо, - Броди шепчет свою мантру куда-то в шею, целует через слово. Хитрая скотина, решил заделаться в отряд нежных и романтичных, ну и хуй бы с ним. Кит обхватывает его руками за шею, тянет к себе, и целует – получается мягко, почти нежно, невесомо, и ахуенно слащаво, но ему нравится, ему это нравится больше, чем кусать до крови, и сдавливать до синяков. Джейсон опять входит, аккуратно и сдержанно, у Рамси перехватывает дыхание, и щемит где-то в грудине. Он выдыхает и подается вперед, насаживается, теперь замирает Джейсон, прислушивающийся к ощущениям. Так однозначно лучше. Он какое-то время двигается, и Кит подстраивается под такт движений, а после кладет ладонь Джейсону на грудь, и тот замирает на месте, всматривается в расслабленное лицо Рамси.

— Я знаю, как будет лучше, ляг, - они меняются местами, Кит сверху, упирается руками в грудь Броди, от это дышать тяжелее, но неуловимый мститель терпит. Кит опускается на его член медленно и плавно, и Джейсон невероятными усилиями удерживает себя от того, чтобы не толкнуться внутрь, и войти до конца. Чем глубже – тем приятнее. Джейсон стонет, Кит стонет еще громче, развязно, громко, пошло, извращенно. Ебаный, умный извращенец. Он опускается и замирает, прислушивается к своим ощущениям. Это первый раз, когда ему приятно, это новые ощущения, они убирают старые воспоминания, заменяя их новыми, необычными. Кит ложится на широкую грудь любовника (ну а как это еще назвать?), сцепляет руки в замок где-то под головой Джейсона, и чувствует, как его пальцы гладят, а потом сильно сдавливают бедра. Поначалу Джейсон двигается медленно, смакуя ощущения, а после ускоряет темп, вбивается в податливое тело, звук соприкосновения кожи о кожи, пьянящий запах секса, стоны над ухом. Кит протискивает руку между телами, сдавливает в пальцах свой член, и двигает рукой в такт движениям, он кончает первым, с протяжным стоном, волосы неприятно липнут ко лбу, но он не замечает этого, все тело расслабленно. Джейсон кончает двумя минутами позже, он скорее утробно рычит, нежели стонет. Кит чувствует, как внутри разливается, и смешивается с излишками крови чужое семя, сперма бьет толчками, и ее кажется много. Спустя какое-то мгновенье, чувство заполненности исчезает, становится немного легче. Взмокшие и вроде бы довольные, они молчат, у обоих в голове блаженная пустота.

— Больной ты ублюдок, Кит, - отзывается Джейсон, и фыркает, он вроде как отомстил, а вроде, как и нет. Ебаная неопределенность, хуй пойми что. Кит сопит, что-то неразборчивое, четко слышится только последнее произнесенное им слово.

— Спасибо, - Рамси, как дебил, лыбится куда-то в шею Джейсона. Эндорфины, мать их за ногу.

— Ага, - Джейсон смотрит в окно, и замечает, что на улице начинает светать. Ребята, скорее всего, беспокоятся, но им сейчас не до кого нет дела, потом, что-нибудь придумают.

* * *

Доктор Эрнхардт решил вернуться на день раньше, как оказалось в пиратском лагере не то что закинуться, там было нечего скурить. Пираты, с их хитровыебанной смекалкой прятали все свои косяки и таблетки так, чтобы доктор не мог до них добраться. И вот, наблюдая очередную попытку сныкать наркоту куда подальше, он понял, что ему тут не рады. А дома, между прочим, его ждут сушеные грибочки. Доктор надеется, что никто не догадается их съесть – это будет очень печально.

Он возвращается домой под утро, грибочки, сушащиеся на заднем дворе, оказались целы, и вполне годны к употреблению. Не прошло и двух минут, а часть их уже мирно переваривалась в желудке доктора, погружая того в веселый и разноцветный мир, в котором жирафы могут быть фиолетовыми, а дерьмо умеет разговаривать. Доктору кажется, что мир вокруг просто ахуительный и неузнаваемый. Таким прекрасным он еще никогда не был. Просто великолепные грибы, надо бы отправить того славного малого, как же там его? Кажется, Джексон, или Джейсон? Какая разница? Надо отправить его за еще одной партией. Эрнхардт проходит в дом, через заднюю дверь, поднимается по лестнице медленно, придерживаясь одной рукой за перила, а другой, отгоняя от себя рой мелких, назойливых пташек, у которых, почему-то головы муравьев. Хочется прилечь, и немного поспать. Он приоткрывает дверь своей спальни, и замирает на месте, присматривается, вытягивая шею, и снова замирает.

— Кажется, у кого-то сегодня был секс, ну и ладненько, ну и славненько, - доктор разворачивается и уходит, в конце концов, поспать можно и в теплице, в окружении прекрасных, великолепных грибов.

Кит сладко посапывает уткнувшись лицом куда-то в шею Броди, губы замерли в изгибе мягкой, мирной улыбки, рука Джейсона покоится на его голове, дыхание у обоих ровное. На фоне общей изнеможенности они не замечают того, что хозяин дома вернулся, да и какая к черту разница? Кит счастлив, что ему в кой-то веке, не снится мерзкая рожа Бака, а Джейсон, а что Джейсон? Джейсон рад тому, что излечил раны Кита, и кажется, нашел замену сварливой, вечно чем-то недовольной Лизе.

@темы: слэш, Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Far Cry 3, Jason Brody, Джейсон Броди, slash, fanfiction

---

Mission impossible

Автор:  Mondays
Фэндом: Far Cry 3
Основные персонажи: Ваас Монтенегро, Джейсон Броди
Пэйринг или персонажи: Ваас/Джейсон/пират, Ваас/Джейсон, Сэм и Уиллис (упоминаются)
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Стёб
Предупреждения: OOC, Насилие, Изнасилование, Групповой секс
Размер: Мини, 11 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: миссия "Танцор", или "Никогда не верь агентам ЦРУ". Сказ о том, как Белоснежка, стала принцессой Жасмин, о том, что не стоит слушать поддатых патриотов, и амбициозно зажигать около шеста, так как это грозит тем, что на тебя обратят излишнее внимание.

Темная, непроницаемая и невероятно удушливая ночь укрыла Рук бархатистым покрывалом, на темном полотне которого виднелась россыпь самых разных созвездий. Южный остров сегодня не спал, звуковые частоты сотрясались от кульбитов клубной музыки, которая доносилась из темных окон двухэтажного, обширного здания, которое было примечательно не только тем, что горело всеми цветами радуги, а так же тем, что было оцеплено со всех сторон наемниками. Площадка для вертолетов была забита небольшими, пассажирскими «вертушками». У Хойта Волкера наклевывался party hard, который использовался для того, чтобы собрать вместе крупнейших контрабандистов южного полушария. И об этом знаменательном событии знала едва ли не каждая собака, потому что пропустить мимо своих глаз россыпь цветных лучей, а мимо ушей звуки музыки – было банально невозможно. Об этом же узнал и Уиллис Хантли, который с озадаченным видом изучал документы, и то и дело отпивал из высокой фарфоровой чашки, что-то пахучее и кисловато-горькое на вкус. Настоечку, запасы которой он самозабвенно уничтожал вдали от чужих глаз, как-то раз он отобрал у кого-то из местных, этот же человек слил и факт того, что местный грибной самогон гонит какой-то доктор с абсолютно дурацкой фамилией. Ровно после этого Хантли, дабы не сойти с ума, и не забыть о том, что он истинный и исключительно патриотичный гражданин Соединенных Штатов, решил заправляться грибным самогоном всякий раз, когда перед ним вставала сложная задача. Очередная задача, достойная дедуктивного метода небезызвестного сыщика, встала перед ним и сейчас. Разведка с южного острова донесла о том, что на побережье, в ближайшем поселении, планируется масштабное мероприятие для приближенной братии Хойта. Среди оной братии был так же человек, от которого ему, Уиллису требовалось получить некоторые важные сведенья, которые мир, может быть, и не спасли, но ему самому понадобились бы изрядно. Он бы с радостью и сам бы стал вражеским засланцем, только вот если он отведает свинца, то ничего хорошего не случится, как минимум потому, что местная звезда и истинный эталон мщения останется без столь нужной информации, кою мог предоставить ему только Хантли. Путем недолгих соображений было принято единоличное мнение отправить Броди в тыл врага, так как у парня и опыт имелся, и жажда жизни, о втором можно судить потому, что Уиллис его хоронил уже около трех раз, каждый раз выпивая за упокой, и уже на следующий день Броди возвращался пусть и не невредимый, но как минимум живой, он был эдакой местной легендой – которая умирать не хотела и даже не думала. На вызов Джейсон ответил быстро, и недолго думая согласился на встречу, скорее из меркантильных побуждений, относящихся к сфере того, что чем больше он работает, тем ближе становится тот момент, когда он сможет покинуть осточертевший ему остров. Недолго объясняясь агент, скинул вызов и принялся ждать, продолжая изучать полученные документы и прихлебывая настоечку. Джейсон появился на пороге незаметной, серой тенью, и, услышав громкое покашливание, Уиллис аж дернулся от неожиданности, едва не опрокинув стакан с рыжеватого цвета жижей.

— Колокольчик себе на шею вешай, Джейсон, больно тихо ходишь. Настоечки хочешь? – Сначала процедил, а после заботливо поинтересовался американец, и покосился на объемистый термос, туда же покосился и вечерний визитер, на термос Броди смотрел подозрительно, и отрицательно покачал головой. Хантли отмахнулся, ссылаясь на то, что молодое поколение банально не ценит натуральных продуктов, и, не теряя времени даром придвинул к краю стола пачку документов, а сам полез в ближайший ящик из которого достал черный, брезентовый вещмешок.

— Казуара где припарковал? – Джейсон отвлекся от бумажек и с долей непонимания уставился на Хантли, агент, конечно, скомандовал ему «оседлать синюю курицу», но Джейсон и не думал, что все настолько серьезно. Подавив в себе желание поинтересоваться, сколько же все-таки выпил отставной работник ЦРУ, Броди пожал плечами и оставил выбор ответа за самим Хантли. Тот нарочито тяжело вздохнул.

— Да уж, да уж, а перья нам понадобились, - покосившись на Уиллиса, как на долбоеба, Джейсон тряхнул головой и вновь углубился в чтение. Из всего прочитанного он понял только то, что предстоит забраться куда-то далеко, где будет много врагов и мало шансов на выживание. А задания с каждым разом становились все сложнее. Положив документы на стол, он вопросительно посмотрел на вещмешок, не имея никаких представлений о том, что там может находиться.

— Это твое, можешь посмотреть, в этом ты сегодня будешь работать, - Уиллис снова приложился к чашке, Джейсон поставил мешок на стол и дернул за завязки, на стол вывалились голубые трусы, пояс с цацками, полупрозрачные штаны и пара наручей (для того, чтобы скрыть татау). Вся, так называемая, «амуниция» была выполнена в голубых тонах и наводила на неоднозначные мысли. Джейсон покосился на агента взглядом плотоядного василиска, если это шутка, то абсолютно не смешная.

— Нет, ну такой ты умный. Вот как ты, даже с твоими умениями, пройдешь через целый кордон наемников незамеченным? Там все строго, Броди, даже мой человек тебя туда не протащит. А вот в роли работника, ты вполне себе гармонично впишешься во все происходящее, - мужчина с деловитым видом протирал зеленоватые стекла своих очков краем белого, видавшего виды пиджака, и шутить явно не собирался, - Так что собирай манатки, и вперед, на запад. Там, на территории приморского аванпоста тебя будет ждать мой человек, его ты точно узнаешь, он тебя проинформирует и все объяснит. Джейсон, я не прошу тебя убить Голиафа, или поймать единорога – просто переоденешься и будешь танцевать, а там, в нужный момент подсуетишься где надо и все будет в порядке.

— Да какого черта я, воин, мать его, Ракьят, должен плясать перед наемниками в одних труселях?! – Захлебываясь от гнева грубовато поинтересовался взбудораженный Броди, отрезвить которого смог только рассчитанный удар по уху, а потом и по другому, профилактики ради.

— Потому, что у тебя судьба такая, все, заканчивай детский сад, машина ждет на выезде из Бэдтауна. Удачно добраться, - дав понять, что разговор закончен, Хантли продолжал истреблять запасы грибного самогона, а Джейсон, с ворчанием сложив все вещи в сумку, дернулся в сторону входа. В конце концов, в кой-то веке все может пройти и без потерь, убедив себя, что страдать он будет ради благого дела, Джейсон, летящей походкой вышел, хотелось бы, что бы за водкой, но нет, вышел и бодро потрусил к ожидавшей его машине.

* * *

Встал Джейсон явно не с той ноги, потому что в водители ему подали редкостного лихача, который мало того, что подвывал какую-то ему одному известную мелодию, так еще и стремился срезать везде, где это было возможно, и даже невозможно. «Скавенджер» в котором они добирались до места был напрочь лишен лобового стекла, а посему продувался всеми ветрами. Отсчитав задницей не менее пятидесяти кочек, и около восьми раз приложившись башкой о железную балку над своей головой, Джейсон все еще терпел, но когда особенно наглый лист местной буйной растительности немилостиво хлестанул его по щеке, терпение Броди лопнуло и аккомпанементом к завыванию водителя, стал отборный мат со стороны горе Воина, который набирал ярости всякий раз, стоило им подлететь. Шофер самозабвенно выл, Броди матерился, машина скрипела, а в ушах свистел ветер. На очередном повороте с грохотом отлетела передняя подвеска, водитель взвыл громче, Джейсон вцепился пальцами в дерматиновую обивку сиденья и выдал очередной словесный вираж, суть которого сводилась к тому, что он всех глубоко ненавидит. Когда впереди нарисовался ряд столбиков, кои были обтянуты сеткой с пущенной поверху колючей проволокой, Джейсон вцепился одной, рукой в ручку двери, а другой в край сиденья, что спасло его от кратковременного полета через отсутствие лобового стекла. Когда машина полностью остановилась, парень моментально из нее выскочил, не забыв прихватить вещмешок и «Скорпион». Караульный заботливо подсказал где расположился провожатый, описанный такими прилагательными, как: грубый, злобный и нехороший, и Броди, полный решимости за то, что после поездки с ветерком ему больше ничего не страшно, вломился в главное помещение аванпоста. Встретил его поток отборной немецкой ругани, и дуло крупнокалиберного пистолета, Джейсон вцепился пальцами в цевьё «Скорпиона».

— Wer zum Teufel sind Sie? – Поинтересовался абсолютно лысый, крайне бородатый и расписанный чуть ли не под хохлому индивид, занявший боевую позицию на кровати. Броди туповато улыбнулся, понимая, что между ним и потенциальным провожатым вырастает неприступный языковой барьер, так как парень знал только родной английский и набор мата на самых разных языках. И все-таки, припомнив, что лучшая защита – это нападение, он решил переть напролом.

— Моя твоя не понимать, по-человечески говори, - парировал Джейсон, и дернул «Скорпионом». Бритоголовый аж приподнялся на локтях, явно недоумевая от факта того, что кто-то решился ему дерзить, тут же щелкнул предохранитель, и отнюдь не на оружии Джейсона.

— Я тебе по-человечески и говорю, Dummkopf. Чьего племени будешь? – Прорычал сориентировавшийся мужчина и прищурился пуще прежнего.

— Человеческого. Джейсон я, Джейсон Броди, меня Хантли послал, - решив, что затеять сейчас потасовку будет не лучшим решением отрапортовал Джейсон, и расцепив пальцы выпустил из них оружие. Человек сделал тоже самое и поднялся на ноги, приблизился, и решив, что-то для себя, хлопнул Броди по плечу и улыбнулся.

— Ja, теперь понял. Отлично, времени у нас мало, поговорим по дороге, ты пока что переодевайся, а я пойду лодку заведу, - не ожидая реакции со стороны Джейсона, мужчина удалился за дверь. Парень с деланной брезгливостью покосившись на вещмешок принялся раздеваться, и раздевался он куда дольше, чем надевал «одежду», потому что от так называемой одежды, было одно только название. Закончив с перевоплощениями, Броди покинул главное здание и бочком-бочком, как можно незаметнее направился в сторону тарахтящей и чихающей черным дымом лодке. Мужчина озадаченно оглянулся в его сторону, и в тот же момент прыснул со смеху, заставив Джейсона нахмуриться.

— А ведь не врут слухи. Ни дать, ни взять – принцесса, только не Белоснежка, а Жасмин, - ввинтил бритоголовый и заржал еще громче. Ловко заскочив на борт, Джейсон, от души приложил наемнику по хребту, данная манипуляция, как и ожидалось привела его в чувства.

— Ладно-ладно, пошутил и хватит, поехали, а то если задержимся, начальство будет недовольно, - о каком именно начальстве говорил мужчина, Джейсон не взялся судить, да и ненужно ему это было. Забившись в самый дальний угол с видом нелюбящего всех и вся хорька, Броди сжался, пытаясь спрятаться от соленого, морского ветра, что удавалось ему с попеременным успехом, и в итоге он все равно промерз до костей. Видя неудобство пассажира, мужчина накинул на плечи Воина-который-будущий-танцор, свою куртку, которую Джейсон демонстративно откинул в сторону, но после, думая что его никто не видит, все равно забрал и накинул на голые плечи.

— Как тебя хоть зовут? Кстати, Хантли говорил, что ты меня проинформируешь, - как бы невзначай начал разговор Джейсон в это время смотря куда-то вперед, туда, где уже начинала рисоваться черная полоса южного побережья.

— Сэм Бекер, твое имя я знаю, его все знают. По поводу информации – если проберемся на территорию без лишних запарок, то тебе надо будет какое-то время выждать, потом подошлем тебя к «клиенту», накапаешь ему «сыворотки правды», все узнаешь и с умиротворенным видом делай ноги, главное, чтобы панику не подняли, но это уже моя забота. Все понял? Ладно, а вот теперь по поводу того, что надо будет узнать… - Всю оставшуюся дорогу Сэм оглашал список вопросов, после каждого ссылаясь на то, зачем это надо и как это поможет самому Броди, который, конечно же, за просто так работать не собирался. За сим обсуждением прошел последний отрезок пути, и уже вскоре перед ними вырос южный остров, а лодка заскребла дном по отмели. Напоследок, Сэм отобрал у Джейсона «Скорпион», и вручил ему маску сделанную местными умельцами, о том, что делали ее именно местные, можно было судить потому, что изображала она морду Великана, только окрашена была не в красный, а в темно-синий, что, впрочем, мало смущало. Так же Джейсон получил пузырек с пентоталом натрия, той самой «сывороткой правды», которая обладает рядом крайне интересных эффектов и, выслушав все ценные указания из серии: тех не трогай, на этих не смотри, до таких-то не доебывайся, спрыгнул на берег и потрусил вперед. Бекер шел сзади и вошел в роль плохого парня, а посему подгонял он Джейсона, который по легенде был как бы рабом (потому что туземцев Хойт не любит, а его наемники только и умеют, что стрелять) не только раздраженными окликами, но и тычками пистолетного ствола в спину. Матерясь, но уже про себя, они проходили мимо присвистывающих наемников, которые косились в сторону Джейсона жадно и оценивающе, а на Сэма с неприязнью и долей зависти. Чем ближе они подходили к разноцветному клубу, в котором уже вовсю играла музыка, тем больше становилось наемников, которые помимо всего прочего отличались еще большей внимательностью и подозрительностью. У черного входа их остановил здоровенный детина.

— Кого это ты приволок, Сэм? – Покосившись на Джейсона пробасил охранник малоприятной наружности и перевел взгляд на коллегу. Бекер пожал плечами.

— Хойт говорил, что там место есть вакантное, вот я и притащил человека, всяко лучше чем пустое место, начальство то хочет, чтобы все было чинно и красиво, - ответил наемник. Охранник, подумав, все-таки отошел в сторону освобождая дорогу, Броди юркнул в открывшийся проем и Сэм последовал за ним следом. В помещении воздух был жарким и душным, Джейсон зажмурился, чувствуя, как тепло обволакивает и согревает его кожу, а после посмотрел на Сэма, ожидая очередных указаний. Мужчина показал в сторону невысоко пьедестала, на котором сиротливо стоял одинокий, никем не занятый шест. Поняв все без слов, Джейсон пошел вперед, только по дороге соображая, что было глупо соглашаться на всю эту авантюру, только вот отступить уже не получится, и путь один – идти до конца. Прикоснувшись пальцами к холодному металлу, Джейсон повел рукой вниз, в голове замелькали картинки того, что он мог видеть в фильмах, или при посещении питейных заведений, где девицы показывали чудеса стриппластики. Боязни сцены у Джейсона не было, к тому же голубоватый свет, бивший в глаза не давал рассмотреть возможных зрителей, а посему, Броди предпочитал думать, что ни одной человеческой души в ближайших пятистах метрах не имеется. Обхватив шест руками, он обогнул его, и остановился – вроде бы ничего плохого, осталось только втянуться в это дело, и все пойдет, как по маслу.

— Это еще че за лебедь?

— Какой к хренам собачьим лебедь? Это хуй пойми что!

— Какую хуйню вы обсуждаете, олухи? Я вас зачем сюда притащил? – Ваас отодвинул от себя зеркало, на котором были выложены три дорожки кокаина и свирепо взглянул на подчиненных, те замерли, зароптали и мгновенно рассосались по своим делам. Начальник пиратского воинства фыркнул, осознавая факт того, что на него работают идиоты и повернул голову в сторону броневика, который каменным изваянием стоял около входа.

— Вот скажи мне, Андре, каким образом вы заживо не варитесь в этих костюмах? – Почесав бритый затылок, поинтересовался пират, кинул взгляд в сторону кокаина и, поняв, что желание погружаться в эйфорию исчезло окончательно, отодвинул зеркало к дальнему краю стола.

— По уставу вариться не положено. Кто тогда службу нести будет? – Из-под забрала тяжелого шлема на Вааса смотрели два ничего не понимающих глаза. Андре, за последний год был самым удачливым, доходчивым, дельным и живучим работником, а посему был удостоен особой чести – гнев Монтенегро на него почти не распространялся. Пират поднялся на ноги и неспешно подошел к ограждению, оперся об него руками и закурил, задумчиво рассматривая расположенное ниже помещение.

— Кого это они обсуждали, а? – Броневик оказался рядом, перекинул пулемет в одну руку и опустил его дулом в пол, приподнял забрало и внимательно осмотрелся, после указывая пальцем в сторону одного из шестов.

— Вон тот типчик, больно интересный, - пират кивнул и присмотрелся к объекту недавних обсуждений. Двигался индивид действительно необычно, топорно, совершенно не пластично, но с неуемным энтузиазмом. Пират криво улыбнулся, под ложечкой неприятно кольнуло, Ваас моментально огляделся, надеясь найти подозрительных лиц, или как минимум увидеть чей-нибудь злобный взгляд, но никого вокруг, кроме его же людей и не оказалось, он вновь взглянул на необычного танцора, и вновь почувствовал, как кольнуло под ложечкой.

— Андре, вот бывало у тебя такое, что на незнакомого человека смотришь, а кажется, что ты его хорошо знаешь? – Задумчиво поинтересовался пират, и не слыша ответа, повернулся в сторону броневика.

— Привести его сюда, что ли? – Неуверенно поинтересовался он, и увидев положительный кивок со стороны начальника, вскинул пулемет на плечо и уже было собрался идти и выполнять поручение, как его остановили жестом.

— Ты останешься тут. А вот вы, точнее ты, - пират повернулся в сторону одного из двух пиратов и указал на него пальцем, - пойдешь исполнять возложенную на тебя миссию, усек? Метнешься вниз, заберешь балерину и прихватишь по дороге виски. На все про все – семь минут, опоздаешь – мозги вышибу. Цель ясна? Отлично, а теперь беги, Форест, беги! – Рыкнув напоследок, Ваас еще какое-то время наблюдал за спешно удаляющимся силуэтом.

На самом деле, на этом празднике жизни быть его не должно было, но в виду того, что пирату стало скучно, было принято решение вероломно ворваться на праздник жизни организованный Хойтом и постараться не поломать ему всю малину. Волкер, конечно, заартачился, мол не положено, и вообще «Идите, говорит, нахуй! У меня тут важное совещание», с одной стороны спорить с начальством чревато, с другой стороны капитулировать в присутствии своих людей, как-то неправильно. Посему пришлось идти на мировую, а так как дипломат из Вааса, как из аскорбиновой кислоты - тяжелые наркотики, вся миротворческая миссия накрылась хуем. Все уже было подумали, что отдых отменяется, как неожиданно все вроде как наладилось, сошлись на том, что взамен, Ваас на месяц делает Хойту пятидесятипроцентную скидку на рабов, и увеличивает объем следующей поставки анаши вдвое. Это уже по ходу дела они узнали, что один из особенных гостей не смог приехать на прием, ввиду того, что лететь на богом забытый остров не захотел, но открестился, конечно же, крайне важными делами, а посему, было решено отдать одну из вип-комнат Ваасу. Так же снабдили шайку-лейку парой шлюх, пакетом кокаина и грантом на почти халявное разграбление местного бара, чем все и пользовались, Ваас – открыто, а остальные трое пиратов – тихорясь, не пил только Андре, он вообще был странным парнем.

Докурив, и выкинув сигарету куда-то вниз, даже не задумавшись о том, что он может кого-то прижечь, пират вернулся обратно в комнату и задумчиво посмотрел на двух шлюх, которые любовно лизались в центре комнаты. Усмехнувшись, он окликнул их.

— Эй, сучки, развлеките меня, что ли, а то скоро у вас появится крайне амбициозный конкурент, - путаны, посмеиваясь, поднялись на ноги, и, покачивая бедрами, направились в сторону пирата, перед которым плавно опустились на колени. Андре тихо фыркнул и отвернулся в сторону танцплощадки, продолжая наблюдать за тем самым амбициозным кадром.

Не наблюдая вокруг оживления, не слыша свистов и наблюдая за тем, что никто не пытается докопаться до горе Воина, Джейсон почувствовал себя уверенней. Самозабвенно извиваясь вокруг шеста, перехватывая его пальцами, и обходя по кругу, он успевал чередовать полученные на острове навыки ловкости и подделывать их под топорный, экспрессивный танец, в большинстве своем Джейсон мог погордиться если не грацией, то, как минимум поджарым телом. Напевая какую-то мелодию, он в очередной раз крутанулся вокруг шеста и выгнулся в спине, от чего на груди выступила пара нижних ребер, а под натянутой кожей, ярко обозначился рельеф мышц. Не сразу он различил начавшуюся неподалеку суету, но стоило слуху поймать несколько слов, как он, не отрываясь от своего занятия, сосредоточился на чужом разговоре.

— Тебе тут вареньем намазано, Scheißkerl? Уматывай, говорю, быстрым шагом, - гаркнул знакомый голос, но неизвестный нарушитель порядка, судя по всему удаляться, не собирался. Разглядеть лицо страждущего не давал голубоватый свет, подсвечивающий откуда-то снизу и настойчиво бивший в глаза таким образом, что как не посмотри, а зал перед тобой был только абсолютной тьмой с редкими всполохами света.

— Не выебывайся, уважаемый, я по делу. Начальство требует балеруна в студию, ничего сделать не могу, так что мне бы мальчика забрать, - вторил ему бодрый голос, который с уважительных ноток, то и дело перескакивал на хамские. Броди мог бы поклясться, что слышал, как щелкнул затвор штурмовой винтовки, которую успел раздобыть Бекер где-то в своих закромах.

— Какое нахуй начальство? Номер комнаты назови-ка мне, а там посмотрим, как сложится.

— Девятый, - после нескольких секунд раздумий отрапортовал нежданный визитер. И Джейсон, в очередной раз извернувшись змеей услышал, как Сэм приблизился к подиуму, а после и различил его смутную фигуру. Выпустив из рук полюбившуюся палку, парень подошел ближе.

— Собирайся, наш клиент. К труду и обороне готов? Молодец. Вещество влей ему в выпивку, а там видно будет, ну, удачи тебе, что ли, - Джейсон кивнул, и особо не волнуясь о предстоящей миссии, спрыгнул на пол, и зашуршал в сторону парламентера, от вида которого Джейсону подурнело, а сам он побледнел и отшатнулся назад. Он обернулся к стоявшему позади Сэму.
- Так это же пират Вааса! – Наемник прищурился как подслеповатый, и присмотрелся.

— Хм. Ну, Ваас же на Хойта работает, а значит, людей тоже выделять должен. Не парься ты, иди уже, у нас все ходы записаны, - голос наемника подействовал ободряюще, и все еще с плохо скрываемой подозрительностью он приблизился к индивиду, который помимо прочего сжимал в руке бутылку «Amaro Montenegro», от названия битера Броди передернуло. В последний раз боязливо обернувшись в сторону наемника, который решил помахать ему на прощание ручкой, Джейсон засеменил за своим новым провожатым уже на ходу строя план дальнейших действий.

Ваас приподнял голову на звук шагов, Андре на этот же звук приподнял пулемет, отодвинул в сторону тяжелую штору и выглянул наружу, судя по тому, как он расслабился, опасности не было. На пороге появился отправленный на стратегически важную миссию парламентер, который, отступив в сторону, явил прекрасное зрелище. Ваас окинул танцора хищным взглядом и жестом дал понять шлюхам, чтобы они прервали процесс увеселения его величества, и уползли восвояси. Пират требовательно вытянул руку, но вместо виски получил битер. Сморщившись, он гневно посмотрел на подчиненного.

— Это еще что такое, блять? Я что просил мне принести, а? А ты что принес, паскуда? Поразвлечься захотел? Ща развлечемся, это мы умеем! Андре, сверни-ка уебку шею, - грузный Андре приставил пулемет к стене и подойдя к попятившемуся пирату, который не знал от чего будет хуже – если он будет стоять на месте, или вздумает ретироваться, схватил того за голову и крутанул ее по часовой стрелке. В позвоночнике жертвы хрустнуло, и тело обвалилось на пол безвольным мешком. Ухватив неудачника за ногу, броневик отволок тушу в темный угол комнаты и вновь занял свою позицию. Джейсон наблюдал за всем происходящим с пониманием того, что он попал в жопу, по другому и не назовешь, и пусть он не видел хозяина комнаты, но мог трижды поклясться, что знал его, голоса своих врагов Броди не забывает. Из полутьмы на свет высунулась крепкая рука, пальцы которой поманили Джейсона ближе.

— Подойди-ка сюда, - елейно раздалось из темноты, и пересиливая позывы инстинкта самосохранения, Броди сделал несколько неуверенных шагов вперед, в это же время борясь с желанием разбить что-нибудь стеклянное и всадить осколок в глотку пирата, а там уже черт бы с ним, что будет дальше. Очертания мужского тела проступали смутно и медленно, понадобилось несколько минут для того, чтобы лицо Монтенегро стало различимым в темноте, у Джейсон дернулся глаз.

— Сюда, говорю, иди, - уже более грубо рявкнул пират, и Броди сделал один широкий шаг вперед, подходя к начальнику пиратов совсем близко. Джейсон непроизвольно дернулся в сторону, когда шершавые пальцы прикоснулись к низу его живота, боязливо посмотрев вниз, он едва поборол в себе желание отступить и дать отсюда деру. О таких неприятностях его никто не предупреждал, и дай бог он выберется отсюда живым – пиздюлей огребут все кому положено, и кому не положено. Ваас плотоядно улыбнулся, и надавил на гладкую кожу кончиками пальцев, продавливая ее, после выпрямился на диване, и рука его поднялась выше, обводя грубо зарубцевавшийся шрам в районе ребер, мелкими и не очень шрамами было покрыто все тело неизвестного танцора.

— Откуда это у тебя? – Выдал пират весьма закономерный вопрос. У Джейсона в голове истерично хохотнуло, так как шрам был получен после сражения за какой-то аванпост, но кому-кому, а пирату об этом знать не положено, а то неприлично, как-то получится. Броди закусил губу, прекрасно зная о том, что под маской этого не видно.

— Долгая история, - понизив голос, отозвался он, и почти не соврал. Пират хмыкнул, резко схватил его за кисть руки, поверх наруча, и потянул вниз. Джейсон упал на пирата, и почувствовал себя идиотом, как минимум потому, что в живот упиралось нечто двусмысленное.

— Я надеюсь это пистолет, - Броди дернулся в сторону, попытался вывернуться, но ничего своими телодвижениями не добился. Пират театрально тяжело вздохнул, - ну ты можешь называть это пистолетом, мне вообще все равно. Кстати, может быть покажешь лицо, мне интересно… - загребущие руки Вааса потянулись вперед, к уродливой маске, но Броди дернулся в сторону и на пол, со звоном выпала ампула с «сывороткой правды», неловкая пауза.

— Че за байда, ну ка ся, че это такое? – Откинув ни живого, ни мертвого танцора на диван, пират встал на ноги, и, подойдя к ампуле поднял ее с пола и придирчиво осмотрел со всех сторон. То ли он недалекий, то ли это был не наркотик. Монтенегро состроив свирепую рожу повернулся к балеруну и взмахнул ампулой.

— Спрашиваю же, блять, че за хуйня из тебя сыпется? Отравить меня вздумал, сука? – Прорычал пират, и Джейсон отрицательно мотнул головой, - А мы это сейчас проверим. Э, ты, ну ка оставь свою подругу в покое, и иди сюда, - откупорив бутылку битера и плеснув его в стакан, Ваас вылил туда же содержимое ампулы. Шлюха покорно, но без энтузиазма выпила предложенное, и застыла на месте с видом невинной овцы. Не происходило ровным счетом ничего. Пират вновь тяжелой тенью навис над жертвой, и не долго думая зажал шею Джейсона в своей руке.

— Слышь, шкура, по-хорошему спрашиваю - что в пробирке было? Быстро отвечай, а то рассвета ты сегодня не увидишь, - рокотал пират в то время, как Джейсон ощущал на себе все прелести кислородного голодания.

— Пентотал натрия, - просипел Джейсон, когда хватка немного ослабла, ровно для того чтобы он мог говорить. Ваас обернулся через плечо, и вновь покосился в сторону сонно потирающей глаза шлюхи.

— "Сыворотка правды", значит, очень интересно, и чем же засланцем ты приходишься? - Джейсон на этот вопрос отвечать не собирался. Пират жестом подозвал к себе броневика, тот вновь приставил пулемет к стене и пошел к начальнику, - ну ка, Андре, давай посмотрим на того, кто прячется под маской, - Джейсон заелозил по дивану, дернулся, извернулся и все-таки ушел из захвата, отскочил к дальней стене и загнанно осмотрелся по сторонам ища окно через которое можно было бы прорваться наружу, но оного тут не было. Броди злобно покосился на пиратов, которые, в конце концов, загнали его в угол. Ваас завел руки жертвы за спину, и, удерживая их одной рукой, второй оглаживал ломаный изгиб ребер, бока и бедра. Когда он прикоснулся коленом к внутренней стороне бедра юркого ублюдка, тот в ответ сдавленно зашипел, явно выражая свое недовольство на этот счет.

— Заткнись, блять, окей? Ты крутой парень, да, мне это нравится, блять, - Джейсон аж весь сжался, и попытался врасти в стенку, но попытка обернулась точно таким же крахом, как и мысль пробиться с боем, казалось, что все пространство впереди загородил собой массивный броневик. Горячий шепот коснулся уха:

— Не дергайся лишний раз, так надо, амиго, и знаешь... - Джейсон непроизвольно дернулся от прикосновения влажного, горячего языка к изгибу своей ушной раковины, по спине пробежали мурашки, - я, кажется, догадываюсь, кто ты, - усмешка, Броди сдавленно рычит, чувствует, как его хватают за загривок и волокут в сторону дивана, Монтенегро с довольной улыбкой шествует рядом. Пират занимает свое место на диване, Джейсон валится на пол около его ног, приподнимается на руках, хочет подняться на ноги, но удар тяжелого ботинка под живот нарушает все его планы.

— Полегче, Андре, - в голосе слышен деланный укор, - я хочу убедиться, покажи мне его, быстрее, блять, - нетерпеливо говорит Ваас. Джейсона сгребают охапкой и обхватывают одной рукой под живот, спина упирается в чужую грудь, кожей Джейсон чувствует все шероховатости бронежилета, каждую заклепку и выступ. Рука тянется к его лицу, горе Воин дергается, но будучи зажатым в тиски ничего сделать не может. Никакой паники, только неприятная горечь во рту. Броневик быстро стягивает маску с жертвы, откидывает ее в сторону и, ухватив Джейсона под подбородок, поднимает его голову вверх. Броди смотрит с ненавистью и раздражением, зубоскалит и глухо рычит, Монтенегро выглядит более чем удивленным.

— Ну нихуя себе, сказал я себе. Вот так встреча. Броди, я, конечно, подозревал, что ты ебанутый, но ты, однако, пошел до победного. Ты теперь из Белоснежки в принцессу Жасмин переквалифицировался, на восточные штучки потянуло? - Ваас почесал бритый затылок, впервые в жизни не зная, что делать, выходка недруга ввела в немалое недоумение. Пират мог ожидать чего угодно вплоть до нашествия древнекитайских самураев, но не того, что у него встанет на человека, который доставлял ему массу проблем и неприятностей. Пират нахмурился.

— Вот какого хуя ты постоянно лезешь туда, куда не просят? Заколебал, вот правда, только вот во второй раз я отпускать тебя не буду, - Ваас желчно усмехнулся, Броди вновь дернулся, пытаясь изобразить попытку саботажа, которая мгновенно была подавлена.

— Андре, как ты смотришь на то, что бы воспользоваться услугами этого амиго? Коль уж по его вине одна из наших красавиц ушла в мир грез, ее кто-то должен заменить, правильно я говорю?

— Правильно, - насмешливо раздалось позади жертвы, трение бронежилета о голую кожу стало еще более ощутимым. К такому повороту событий, Джейсона жизнь не готовила. Ваас протянул вперед руку и впившись пальцами в волосы пленника притянул его ближе к себе, второй рукой он уже расстегивал ремень на брюках, Броди, которому пришлось встать на четвереньки заартачился, вновь завозился на месте, но, услышав, как позади загремел снимаемой броней броневик, оторопел и замер на месте.

— Ваас, блять, лучше убей меня, - прошипел парень, и дернулся, от чего в голове неприятно засаднило.

— Ага, убью, и твой мстительный дух будет преследовать меня всю жизнь, шел бы ты, Броди, нахуй. Сейчас по всем счетам расплатишься, сука суетливая, и это, заметь, не худшее, что могло случиться в твоей жизни, - насмешливо отозвался пират и притянул голову Броди к своему причинному месту. Парень вновь завозился, и в итоге, проникновение получилось более чем неприятным, головка члена вошла слишком глубоко, и Джейсон судорожно закашлялся и попытался сжать зубы, но два просунутых между челюстями пальца не дали этого сделать, слюна, которую было невозможно сглотнуть, потекла по подбородку. Дыхание пирата участилось, Джейсон зажмурился, прикасаясь языком к гладкой, отдающей чем-то терпким и солоноватым коже, Ваас расслабил хватку и терпеливо задавал нужный ему такт, Броди оставалось только повиноваться, и сдерживать себя от желания отрыгнуть съеденную за день еду. Когда рука окончательно убралась с головы, а голова Джейсона двигалась уже по инерции, он позволил себе обхватить член пирата рукой около основания. Приоткрыв глаза, он посмотрел наверх, и, натолкнувшись на внимательный, затянутый похотливой поволокой взгляд, поспешно зажмурился и про себя отметил, что у него сладко заныло в паху. Унизительная, отвратительная ситуация. Уже успевший забыть о еще одном участнике этого действа Джейсон, вновь вспомнил о нем тогда, когда чужие пальцы сдавили одну из ягодиц, отодвигая ее в сторону, по пояснице и дальше, в ложбинку потекло что-то жидкое, Джейсон остановился, отстранился и попытался повернуться, но вновь почувствовал впившиеся в волосы пальцы.

— Команды "отставить" не было, амиго, продолжай, блять, - пророкотало откуда-то сверху. Спустя какое-то время Броди почувствовал как рука незримого штурмовика переместилась с ягодицы к аналу, пара пальцев проникла внутрь, от чего Джейсон дернулся и охнул, Ваас теперь смотрел на то, как развиваются события на заднем фронте и поглаживал Броди по плечу, уже не реагируя на то, что тот вновь остановился. Парень прислушался к своим ощущениям, боли не было даже после того, как к двум добавился еще один палец, было банально неприятно. Прикосновения Вааса к плечам стали более грубыми, менее сосредоточенными, в итоге он просто сдавил плечо парня в своих пальцах.

— Давай, Андре, вот что ты тянешь Машку за ляжку, бля? - Штурмовик глумливо хмыкнул, и без предупреждения резко вторгся в напряженное тело. Броди скрипнул зубами, но не позволил себе кричать, хотя боль и была сокрушительной и умопомрачительной. Вцепившись зубами в свою руку, он зажмурился, чувствуя, как в нем двигается кусок чужой плоти. Монтенегро почти ласково погладил его по голове не отрывая глаз от всего происходящего.

— Расслабься, принцесса, может быть приятнее будет. Давай, не отвлекайся, - член в руке Джейсона чуть дернулся, он попытался отстраниться, но теперь, если он отодвигался назад, то ощущения в заднице становились только неприятнее, пытался соскочить, придвигаясь вперед, натыкался на своего рода кляп. Про себя он уже в десятый раз проклинал все, на чем свет стоит. Сколько продолжалась эта пытка, Джейсон не помнил, он вообще старался не думать, но тот момент, когда штурмовик дернулся назад, обильно заливая поясницу Воина спермой, Броди явственно прочувствовал и скривился. Монтенегро потянул его на себя и опрокинул на диван, краем глаза Джейсон завидел довольную рожу штурмовика, попытался плюнуть в его сторону, но потеряв бдительность, пропустил тот момент, когда Ваас придвинулся к нему настолько, что смог дотянуться до губ. Джейсон отвечал инстинктивно, но поняв, что где-то его наебали, уперся пирату ладонями в плечи и надавил, отстраняя от себя.

— Джейсон, Джейсон, Джейсон... Никогда не перечь мне, блять, - удар кулака пришелся по носу, в котором жалобно хрустнул хрящ, и из которого брызнула кровь, ладонь пирата хозяйски прошлась по внутренней стороне бедра. Джейсон лежал, прикинувшись бревном, и надеясь на то, что если он не будет двигаться, то к нему потеряют всякий интерес, но не тут-то было. Ваас и не думал отступать, увлекшийся своей добычей он и вовсе не замечал ничего вокруг себя, и продолжал самозабвенно кусать, целовать и гладить подмятое под себя тело. Все происходящее казалось Джейсону не таким уж и мерзким. То есть, достоинство было задето, но психика его была чиста и не нарушена, и когда он вернется домой (а он на это все еще надеялся), то пикетов против геев устраивать он не будет. В конце концов, он сам виноват, что ввязался в это, вот теперь и приходится расплачиваться за свои ошибки. Целовал Ваас грубо, покусывая нижнюю губу и с попеременной частотой хрипя то ли от нехватки кислорода, то ли от возбуждения, Броди отвечал неохотливо, постепенно втягиваясь, в итоге он обхватил пирата за шею и притянул ближе к себе. Монтенегро, следуя каким-то своим, незримым правилам, выгнулся и придвинулся ближе, приподняв поясницу Джейсона, он на доли секунды задержав дыхание вошел - плавно и мягко, прислушиваясь к каждому ощущению, пальцы Броди болезненно впились в широкие плечи, оставляя на них красные борозды, пират зашипел и толкнулся вперед.

— Закончи это, пожалуйста, - сдавленно прошептал Броди отворачивая голову в сторону и рассматривая обшивку дивана, пират вышел и вновь вошел, гортанно застонав.

— Я посмотрю на твое поведение, амиго, - отозвался он, и обхватив напряженный член Джейсона пальцами, провел по его длине, сжимая пальцы тугим кольцом у головки, парень зажмурился и выгнулся вперед, пытаясь толкнуться в кольцо пальцев.

— Ненавижу, - прошипел он и подался вперед, насаживаясь и вырывая из глотки начальника пиратов еще один стон.

— Само собой ненавидишь, - Ваас облизнул губы. Движения, как бы не старался Джейсон, не ускорялись, Монтенегро действовал с чувством, с тактом и расстановкой, явно стремясь увековечить этот исторический момент в своей памяти. Своих врагов ему насиловать еще не приходилось, а ведь оказалось, что это так интересно. Навалившись на Броди и окончательно вдавливая его в диван, он все-таки решил смилостивиться, и фрикции стали грубыми и быстрыми, ногти оставляли куда более глубокие борозды, а пот, выступающий на коже неприятно щипал мелкие ранки, самым упоительным было слушать стоны и сбивчивый, нечленораздельный шепот Джейсона, который совсем потерял контроль над своим сознанием, и теперь, кажется, думал скорее не о том, чтобы это закончилось, а пытался чувствовать все от и до. Кончили они далеко не вместе, первым сдался Джейсон, заливший свой живот теплой, беловатой спермой, пират еще какое-то время ожесточенно толкался в податливое, разомлевшее тело, и в итоге залил его изнутри. Тяжело дыша, он отодвинулся в сторону и сел, Броди самым наглым образом вытянулся, вследствие чего закинул свои ноги на бедра Вааса, а получив смачный шлепок по ляжке, недовольно всхрапнул и чертыхнулся.

— Андре, ты зачем до девушки доебался? - Ваас вопросительно приподнял бровь, наблюдая за оргией, творящейся в дальнем конце комнаты, кажется, не только Джейсон потерял контроль. Так и не дождавшись ответа, Ваас опустил взгляд вниз, чужих ног там уже не было, а штора, скрывающая помещение от чужих глаз была неприлично широко распахнута, около нее стоял Броди, который почему-то не спешил уходить и боязливо косился на пирата. Монтенегро на мгновение задумался на тему того, что его сплошь и рядом окружают идиоты.

— Побежал, мудила, или тебе особое предложение нужно! - Прикрикнул на него пират, и Джейсон степным сайгаком умчался прочь. Пират осмотрелся и приметил несколько интересных фактов, во-первых, Джейсон оказался хитрой падлой, ибо спиздил не только бутылку битера, но и амулет, который в целом был красивой безделушкой, но было как-то обидно. Так же находчивый ублюдок прихватил с собой нежно любимый глок, что Вааса окончательно расстроило, и он зарекся, что найдет Воина еще раз, и опять тот будет платить ему по всем счетам.

* * *

— Скажи, видишь ли в предрассветной заре, в проблесках ярких в тьме, чем мы так восторгались? Чьи тринадцать полос в той опасной борьбе, по строжимым валам доблестно развевались? - Уиллис завывал гимн Соединенных Штатов, но звучал он не грандиозно и животрепещуще, а как-то уныло и даже мрачно, дело было в том, что все та же разведка с южного острова совершенно не во время доложила о том, что прилет нужного человека откладывается, а посему получалось, что он отправил черт пойми куда единственного здравомыслящего бойца, которого ему, кажется, подкинула сама судьба. Делать было нечего, а посему приходилось распивать очередной термос с грибной настойкой. Когда агент поднялся на нетвердые ноги и произнес тринадцатый тост за упокой буйной джейсоновой натуры, то дверь его скромного жилища, кажется, снесло с петель, грохот наверху был такой, что мама не горюй. На ступенях послышались грузные шаги, и только теперь агент понял, что, в общем-то надо спасать свою задницу от потенциальных нарушителей порядка. Вцепившись в лежащий под рукой пистолет, он для профилактики сделал несколько выстрелов в район лестницы, дерзкие посетители замерли на месте, а Уиллис вгляделся в темноту.

— Хантли, я тебе глаз на жопу натяну, Luder! - Рявкнул кто-то из темноты.

— А я помогу, - вторил ему второй голос, и агент, опустив пистолет, опрокинул в себя нетронутую, порядочно расплескавшуюся стопку.

— Экась как оно бывает, помогло, - агент обратился к стопке и улыбнулся уголком губы, в очередной раз Джейсон Броди вернулся из опасного приключения после того, как его помянули добрым словом и рюмашкой грибного пойла. Визитеры уже спустились вниз и озадаченно смотрели на пьяного в бурелом агента ЦРУ, которому не то, что вера, ему совесть пить не позволяла. Сэм недоумевающе поскреб ногтями татуировку паука под своим глазом.

— Вот оно что, - в конце концов, ожил Бекер и покосился на Джейсона, который стоял с таким видом, как будто никаких приключений не было вообще, а они просто так, прикола ради, решили довести Хантли до Кондратия.

— Ну-с, давайте-ка по одной и будете рассказывать о своих приключениях, - задорно подмигнув, предложил агент и поставил на стол еще две стопки, разливая в них чудотворную настойку. Джейсон выложил на стол трофейный битер и глок.

— Ахуительное, скажу я тебе, вышло приключение.

@темы: слэш, Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Far Cry 3, Vaas Montenegro, Jason Brody, Ваас Монтенегро, Джейсон Броди, slash, fanfiction

---

Outlast Whistleblower: жанры и предупреждения

Автор:  Mondays
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Крис Уокер, Волрайдер (Уильям Хоуп, Билли), Эдди Глускин, Вэйлон Парк, Элизабет Парк, Фрэнк Манера
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Слэш (яой), Фемслэш (юри), Романтика, Ангст, Юмор, Драма, Фэнтези, Фантастика, Мистика, Детектив, Экшн (action), Философия, Пародия, Повседневность, Даркфик, Ужасы, PWP, POV, AU, Songfic, Эксперимент, Злобный автор, Стёб, Стихи, Омегаверс
Предупреждения: BDSM, Смерть персонажа, OOC, Насилие, Нецензурная лексика, Групповой секс, Мэри Сью (Марти Стью), Мужская беременность, Секс с использованием посторонних предметов, Некрофилия, Смена пола (gender switch)
Размер: Драббл, 5 страниц, 2 части
Статус: закончен

ЧАСТЬ 1.

ЖАНРЫ;

Гет:
Кому-то из пациентов «Маунт-Мэссив» довелось забрести в то отделение лечебницы где держали отпетых нимфоманок, и тут, что говорится, понеслось.

Фэмслеш:
Лиза Парк искала своего мужа, а в итоге нашла нимфоманок.
И тут, что говорится, понеслось. [2]

Слэш:
Когда Глускину удалось припереть шибко шуструю дарлинг к стенке, он задумался о том, что наличие «вульгарности» не так уж и важно, и, отступив от первоначального замысла, перешел сразу к моменту первой брачной ночи.

Романтика:
Вейлон зачарованным взглядом рассматривал окружающую его обстановку: золотистый свет десятков свечей заливал все вокруг мягким, успокаивающим светом, в воздухе же витал чарующий аромат допотопной «Звездочки», а по полу были хаотично разбросаны чьи-то обкусанные конечности, алеющие, словно головки только что распустившихся маков. В треснувшее окно игриво постукивали капельки дождя.
- Романтический ужин, значит, - медленно произнес Вейлон, скептически рассматривая веревку, которой его привязали к столбу.
- Из меня, значит, - еще медленней произнес Вейлон, недоверчиво рассматривая дисковую пилу в руках Фрэнка.

Ангст:
Вейлон уже не мог спокойно переносить все невзгоды, что взвалила на его плечи злодейка судьба. Он всегда считал себя сильным мужчиной, но нервы не выдерживают и у более сильных людей, именно поэтому, когда ему, наконец, удалось отделаться от гнавшегося за ним Криса Уокера он попытался спрятаться под кровать, но обнаружил, что это место уже занято каким-то сумасшедшим. Вейлон горестно вздохнул, едва сдерживая в себе рыдания, и умалишенный, сочувствуя ему и видя насколько он опечален, потеснился, предлагая Вейлону присоединиться к нему.
- Мне так плохо, мне так дурно. За что мне все эти страдания? - прошептал Парк и зашелся горькими рыданиями.

Юмор:
- Оружие Вальридера не берет?
- Не берет.
- Молитвы на латыни Вальридера не берут?
- Не берут.
- Угрозы страшной расправы Вальридера не берут?
- Не берут.
- Значит переходим к крайним мерам, - решительно произносит Парк, вооружившись пылесосом.

Драма:
Настоящая драма начинается тогда, когда у вас заканчиваются батарейки, вот тут действительно – хоть рыдай, хоть бейся в припадке.

Фэнтези:
Осведомитель – эпическая сага темного фэнтези, про молодого мага Вейлона Парка, которого проклятый паладин Джереми Блэр ссылает в глубинны горы Сумасшедших, так же известную как Массивная гора*. На пути к спасению Вейлону придется встретиться с вождем огров Крисом Уокером, вожаком кровожадных гоблинов Фрэнком, и королем темных эльфов Эдди.

Фантастика:
Судя по тому, что голова главного героя имеет свойство разворачиваться на сто восемьдесят градусов, можно смело сделать вывод, что Вейлон это весьма ссыковатый Терминатор.

Мистика:
Съемочная группа канала РЕНтв наведывается в «Маунт-Мэссив» в надежде взять интервью у Вальридера.

Детектив:
Эдди уже давно заметил, что его коллекция мертвых невест начала неумолимо сокращаться. Главным подозреваемым в этом загадочном деле, стал неожиданно располневший Фрэнк.

Экшн:
- Surprise ma’faka, - самодовольно усмехаясь, произносит Парк, щелкая затвором новенького, отнятого у какого-то охранника, автомата.

Философия:
Эдди очень хорошо понял смысл высказывания Фрейда: «Мы никогда не бываем столь беззащитны, как тогда, когда любим и никогда так безнадежно несчастны, как тогда, когда теряем объект любви», ровно после того, как Парк десантировался через окно.

Пародия:
- Я уже говорил тебе, что такое безумие? – задумчиво интересуется Глускин у сидящего в шкафчике Парка, неспешно натачивая лезвие заточки.

Повседневность:
Вейлон собирает батарейки. Вейлон прячется под кроватью. Вейлон снимает голые задницы проходящих мимо психов. Вейлон плачет в туалетной кабинке. Вейлон огребает люлей от умалишенных.

Даркфик:
Are u fucking kidding me?

Ужасы:
Are u fucking kidding me? [2]

PWP:
Вейлон Парк забился в один из железных шкафчиков, в надежде укрыться от преследующих его психов, и не сразу понял, что он тут не один.
- Я так тебя ждал, дарлинг, - страстно прошептал ему на ушко Эдди, и Вейлон почему-то засомневался в том, что нечто твердое и продолговатое, упирающееся в его бедро это фонарик.

POV:
Привет, меня зовут Вейлон Парк, и сегодня мы постараемся не отхватить пиздюлей от каждого встречного.

AU:
Герои в современном мире: Эдди Глускин свадебный модельер постящий в бложике ванильные цитатки про семью и детишек. Фрэнк Манера работает шеф-поваром. Крис Уокер подрабатывает фитнес тренером. Вейлон Парк ведущий программы «Выжить любой ценой».

Songfic:
- О боже-е какой мужчина, я хочу от тебя сына, и я хочу от тебя дочку, - пел Эдди гонясь за Парком,
- О боже-е какая заточка, - подвывал ему Вейлон, время от времени оборачивающийся через плечо.

Злобный автор:
- Как-то хуево получилось, - вполне себе искренне признается автор, зашкеревшись в одной из туалетных кабинок и, запоминая на будущее, что некоторые желания могут быть вполне себе осуществимыми.

Стёб:
Вейлон однажды от Эдди спасался
В лифтовой шахте он потерялся
Долго еще плакал Глускин
Трупик невесты соскребая со стен

* * *

Вейлон однажды в дурдоме гулял
В швейном цеху как-то он заплутал
Глускина радость была необъятной
При виде невесты столь знатной

Стихи:
Ночь. Улица. Дурдом. Вальридер.
Ночной, замыленный режим.
Парк Вейлон и его прерогатива:
Беги вперед – потом умри.

Бежать ты будешь бесконечно,
Но повторится все как встарь:
Check point. Камера. Крис Уокер.
Испуг. Кирпич. И дикий вопль.

Омегаверс:
Кое-что про отчаянные попытки омежки-Вейлона защитить свою текущую задницу, от посягательств толпы бесоебящих перевозбужденных альф.

ЧАСТЬ 2.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ;

BDSM:
- Ну, пиздец, - ошарашено произнес Вейлон, наблюдая за тем, как к нему, покачивая бедрами и постукивая петлей стека по ладони, приближается Эдди, одетый в обтягивающий кожаный костюмчик.
- Нет, дарлинг, теперь ты должна называть меня «Мой господин», - говорит Эдди, проверяя, хорошо ли затянуты веревки бандажа и насильно заталкивая в рот Парка резиновый трензель.

Смерть персонажа:
По трагическому стечению обстоятельств неизвестный и весьма отчаянный буйнопомешанный так и не решается помешать кровожадным планам Эдди по отношению к очередной «невесте».

OOC:
Вейлон месит всех в фарш. Джереми Блэр выпрашивает у Парка автограф. Эдди тискает котяток. Фрэнк Манера вегетарианец. Вальридер переливается всеми цветами радуги. Крис Уокер занимается садоводством.

Насилие:
Всю полноту данного слова Вейлон Парк прочувствовал на своей шкуре тогда, когда слишком близко подошел к Крису Уокеру.

Нецензурная лексика:
- Ебанный душу в рот, чтобы я еще раз, блять, вызвался работать в такой рассадник массового долбоебизма, сука падла, - ползя по вентиляционной шахте сказал Парк и грязно выругался.

Групповой секс:
Многие ведь видели в игре баг с раздвающимся Эдди? Так вот, представим, что это не баг и добавим немножко пидорковатости.

Мэри Сью:
- Не смей трогать его, презренный, - громовым, но все равно очень приятным голосом произнесла появившаяся будто бы из ниоткуда девушка. Она была прекраснее всех женщин на земле – среднего роста, стройная как тростник и грациозная, как дикая кошка, с бездонными глазами небесно-голубого цвета. Черный корсет поддерживал внушительных размеров грудь, упругую попку прикрывала короткая юбчонка, а на стройных ножках красовались высокие кожаные сапожки. За ней десятками ползли сумасшедшие, преклоняющие голову пред ее красотой, а она жестом руки возвращала каждому из них здравый рассудок – и это не единственная ее способность. Сразу было понятно, что она злопамятнее фурии, но в то же время нежнее ягненка.
Красавица нетерпеливо тряхнула своими густыми платиновыми волосами и аккуратно заправила выбившуюся из прически прядку. Она выглядела идеально даже после долгих скитаний по этому проклятому месту. Она с легкостью уклонялась от ударов Глускина, а потом одним точным ударом отправила его в нокаут.
- И запомни, презренный, меня зовут Мэри. Мэри Сью.

Мужская беременность:
«К такой хуйне меня жизнь не готовила» - думает Парк, щупая собственное ощутимо выпирающее брюшко, и недоверчиво поглядывая в сторону довольно улыбающегося Эдди.

Смена пола:
«К такой хуйне меня тем более никто не готовил» - вновь думает Парк, щупая свои заметно прибавившие в объеме груди и недоверчиво поглядывая в сторону ставшего откровенно восторженным Эдди.

Секс с использованием посторонних предметов:
Кое-что о необычных способах применениях заточки, дисковой пилы или видеокамеры в условиях психиатрической лечебницы.

Некрофилия:
В какой-то момент Фрэнк пришел к выводу, что трупы можно не только есть.

@темы: Monday, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction

---

Hate

Автор:  Mondays
Фэндом: Темное дитя
Основные персонажи: Вик, Феликс Докинз (Фел)
Пэйринг или персонажи: Виктор, Феликс
Рейтинг: G
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Психология
Предупреждения: OOC
Размер: Драббл, 5 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: душа художника, душа творца – бесконечная кладовая, где вы не найдете не одной таблички на которую можно было бы ориентироваться, никакой пометки, только равноценный хаос.
Примечания автора: если бы в пункте "Предупреждение" было - отсутствие смысла, я бы поставил на нем флажок.

Это была ненависть – грязная, порочная и всепоглощающая, она текла в нем черной жижей. Черной, потому что это чувство было похоже на деготь – вязкий, тягучий и невероятно омерзительный. Ненависть тоже бывает разной, бывает резкой вспышкой, которая быстро перерастает в ярость и безумие, а бывает вот такой медленной и отравляющей. Его ненависть – это кантарелла, постепенно отравляющая и заставляющая изойтись кровавым потом, заставляющая побледнеть и осунуться, пропитывающая насквозь. Ненависть, развивающаяся постепенно, словно раковая опухоль от которой уже невозможно избавиться. Она медленно и верно опутывает твои органы один за другим, она срастается с твоими венами, она душит тебя до тех пор, пока твои губы не синеют, а мозг клетка за клеткой не отмирает лишенный кислорода. И только стук сердца в груди, истеричный, быстрый, как будто если мешок мышц пробьет грудную клетку, это что-то решит. Тук-тук, тук-тук. Как будто ты должен быть счастлив.

Очередной росчерк по холсту, алеющий штрих, рассекший мужское лицо, штрих который будет приманивать к себе взгляды несостоявшейся публики. Ему казалось, что это должно быть красиво, но спелые яблоки на его картине изъели коричневые пятна гниения, виноградные листья пожелтели, райских птиц общипали, распотрошили и набили опарышами, а человек являющийся центром этой картины оказался покрытым трофическими язвами, уродом, который лежал не на каменном постаменте, а на груде рассохшихся картонных коробок. Убожество, ничтожество, зачем рисовать то, что вызывает в тебе необратимую химическую реакцию, что заставляет норадреналин выбрасываться в твою кровь? Душа художника, душа творца – бесконечная кладовая, где вы не найдете не одной таблички на которую можно было бы ориентироваться, никакой пометки, только равноценный хаос. Он вытягивает руку вперед, утопает кончиками пальцев в вязком, нанесенном густым слоем масле и толкает мольберт вперед. Сердце бьется все так же часто, от ненависти, от чувства, что подобно кислоте, разъедает его изнутри. Чувство, которое не дает забыть. Тук-тук, тук-тук, в груди щемит. Мольберт падает, словно в замедленной съемке, и только тогда, когда грохот становится невыносимо громким, время ускоряется. Он морщится и отшатывается на шаг назад, смотрит бездумным взглядом на то, что только что сделал. Обычно он не делает так, он старается сохранить все хорошо ли это или плохо, а сейчас не выдержал, дал слабину, потому что вокруг творится дьявольщина, а он ничего не понимает, и никто не хочет ничего ему рассказывать, и что он? Он должен продолжать улыбаться, почти сильный, почти счастливый. Он оседает на пол, и обхватывает руками голову, проводит запачканными пальцами по лицу, оставляя на одной его половине четыре голубо-красные полосы. Глаза закрыты, дыхание ровное, кровь слегка шумит в ушах, но почему так бьется сердце? Тук-тук.

— Феликс, это я открой. Феликс, пожалуйста, мне некуда идти, - этот жалостливый голос, смутно знакомый, раздражающий. Точно, пришел виновник торжества, та самая «раковая опухоль», та самая мигрень и асфиксия. Феликс ненавистно смотрит на железную дверь своего обиталища из-за решетки пальцев, приподнимает бровь. Может быть, если смолчать, этот ублюдок подумает, что его нет дома, может быть уйдет? Конечно, нет, очередные четыре тяжелых удара обрушиваются на дверь так, что та вздрагивает, и если бы дверь умела говорить, она бы попросила закончить эти ужасные муки. Если бы дверь в доме Феликса умела говорить, он бы окончательно сошел с ума. В его жизни и без того полно проблем, которые временами почти доводят до белого каления. Феликс поднимается на ноги и умывает лицо, смотрит в зеркало и примеряет на себя выражение брезгливости и равнодушия. Очередные четыре удара.

— Феликс, прошу тебя, я знаю, что ты дома, открой, - человек по другую сторону почти плачет, почти скребет ногтями по металлу, лишь бы вызвать в нем хоть толику жалости, но жалости к нему уже нет, жалость была пожрана ненавистью. Это чувства на примере биологии, и его ненависть – это хищник, это почти верхушка пищевой цепи. Шаг у Феликса уверенный и бесшумный, Феликс похож на поджарую и ухоженную кошку. Он подходит к двери и неуверенно обхватывает пальцами отвертку, которая тут заменяет колышек. Выдох. Посмотрим, что он скажет после всего произошедшего. Дергает рукой вверх, второй отодвигает в сторону одну из деталей замка, хочет открыть дверь, но его опережает пожаловавший визитер.

— Феликс, мне так грустно.

— По тебе видно, Вик.
Вид у гостя не лучший, бровь рассечена, глаза на мокром месте, на лице алеет гематома, которая к завтрашнему дню должна приобрести баклажанный оттенок, одежда в таком состоянии, словно Вика минут десять валяли в грязи, а после полосовали ножами. А еще от гостя исходит тяжелый запах спирта, настолько сильный, что Феликс морщит нос и прижимает к лицу ладонь. Вик не похож на грустного человека, он похож на конченного идиота, которым, между нами говоря, и является.

— Зачем ты пришел, Вик, что тебе нужно? – Голос у Феликса нетерпеливый, холодный и брезгливый, словно он разговаривает не с человеком, а с морским огурцом. Он по привычке складывает руки на груди, как бы закрываясь от собеседника, а тот смотрит на него глазами нежного ягненка, как будто Феликс не знает, что на самом деле этот ублюдок извел его сестру, как будто он не знает о том, какой на самом деле подонок этот Вик.

— Можно я войду, пожалуйста, - и без разрешения делает шаг вперед, даже не дает возразить, отталкивает с дороги и нетвердой походкой направляется к дивану, падает на него. На диван Феликса, на стерильно чистый диван Феликса. Сволочь. С тяжелым вздохом парень задвигает дверь, гремит замком и легким движением возвращает отвертку на отведенное для нее место, а после вновь оборачивается к незваному, и даже более того, нежеланному визитеру. Вик пластом лежит на диване и воет с попеременной частотой, стучит кулаком по сиденью и бормочет, что-то себе под нос. Феликс думает о том, что грязь пережить еще можно, но если ублюдок запачкает обивку своими соплями и слюнями, то диван придется сжечь, как оскверненную дьяволом святыню. Он подходит ближе и останавливается напротив ревущего мужчины, смотрит на него со смесью подозрительности и все той же брезгливости, кривит губы.

— Вик, какого черта тебе от меня нужно? Какого черта тебе нужно у меня дома? – У него все еще поразительно холодный голос, а у Вика все такие же поразительно заплаканные глаза. Плачущий на его диване драгдилер, который довел его сестру до паники и заставил инсценировать собственную смерть. Феликс думает о том, что жизнь слишком жестоко с ним обходится, и совершенно не хочет замечать тонкого строя его души.

— Мне грустно, Феликс, я ничего не могу с собой поделать. Дура, какая же она дура, да ведь я, я же ведь не специально, я же любил ее. Феликс, я любил ее, - этот идиот смотрит так проникновенно, что Феликс почти поверил ему, но успел вовремя себя одернуть.

— Вик, ты налакался в бурелом, и, судя по твоему внешнему виду, сражался с циркулярной пилой. Это, по-твоему, проявление скорби? Этого она хотела? Вик, какой же ты ублюдок, - Феликс всплескивает руками и подходит на шаг ближе, раздраженно щурит глаза, пытаясь прожечь в шапке гостя две дыры, но у него ничего не получается. Феликс протягивает руку вперед, замечает на пальцах остатки масла. Он хочет выцарапать ублюдку глаза, но Вик оказывается не таким уж и конченым идиотом, каким казался на первый взгляд. Он перехватывает его руку и дергает на себя, кажется, даже ноет не так громко, как прежде.

— Что ты делаешь, черт побери? Вик, пусти меня, - голос дребезжит от возмущения, нарушитель спокойствия морщиться, но руку не разжимает, напротив – притягивает к себе еще ближе и сдавливает сильными руками ребра до болезненного хруста. Феликсу тяжело дышать, не то, что говорить.

— Феликс, так грустно, - Вик бормочет куда-то в область шеи, и от его теплого дыхания по пояснице пробегают мурашки, Феликс закрывает глаза и старается дышать как можно глубже, руки сдавливающие грудину мешают этому, и кислорода хватает, но не совсем. Ненависть душит до тех пор, пока губы не синеют, а мозг клетка за клеткой не отмирает лишенный кислорода. Он кладет руки поверх ободранных на костяшках рук Вика, проводит по ним подушечками пальцев, смешивая кровь с маслом цвета циана, жаль, что не с цианидом, тогда все было значительно проще. Рыдания Вика стихают, и теперь Феликс слышит его тяжелое, глубокое дыхание, чувствует его кожей шеи – кислород и спирт жгут кожу, чувствует спиной, как увеличивается его грудная клетка.

— Ты так похож на нее, от тебя так же пахнет. Ты же ее брат, Феликс, правда? – эта фраза, словно кнутом по голой коже, и Феликс дергается, валится вперед на пол, и утягивает за собой Вика, который тяжелой тушей падает на него сверху и вдавливает в пол. Вик зарывается носом в его волосы и втягивает в себя их запах, а Феликс может только лежать на месте, потому что у него ни сил, ни желания поднимать взрослого мужчину на ноги. Мужчину, который, кажется, перевернул не только жизнь его сестры, но и его собственную жизнь. Сара, зачем ты так со мной, любимая моя сестра, что я тебе сделал? Но Сары тут нет, никого нет, кроме него и Вика, который осознав нелепость ситуации, кое-как поднялся на ноги, и даже смог поднять с пола, не упирающегося Феликса. Душа творца – место невероятное, вы не найдете там никакой определенности, это место в котором ненависть смешивается с симпатией, а раздражение с жалостью. Феликс не может понять себя. Стоило лишь на секунду задуматься о том, что Вик не смотря на все его минусы тоже человек, что он тоже умеет чувствовать, умеет любить и сострадать, конечно же, по-своему, как мысли накинулись на него, словно изголодавшиеся вороны, и сколько не отбивайся, проку от этого не будет.

— Феликс… - Вик подступает к нему со спины, обнимает за плечи и упирается лбом в изгиб шеи. Феликс смотрит вперед, на опрокинутый мольберт и незаконченную картину, под таким углом она выглядит весьма красивой.

— Вик, раз уж ты решил донимать разговорами именно меня, то надо привести тебя в порядок, идем, - слова вырываются из глотки самопроизвольно, по крайней мере, Феликсу нравится думать именно так. Он берет Виктора за руку и ведет за собой туда, где у него находится санузел, помимо дивана, придется чистить еще и ванну.

Вик напоминает ему маленького мальчика, маленького, забитого и безобидного, и пусть этот ублюдок кого-то убил, а кому-то загубил жизнь наркотой, сейчас он именно мальчик. Мальчик по имени Ублюдок. Феликсу стоило большого труда избавить Вика от одежды, потому что тот не делал ровным счетом ничего, спасибо на том, что сам залез в ванну. Парень косится на груду грязного белья и отталкивает ее ногой. Вик дергается в сторону и закрывается руками, когда в его лицо бьет горячая вода, но умыть его все-равно надо и Феликс проводит ладонью по мужскому лицу, аккуратно обводит пальцем разбитую бровь, стирая кровь, но стараясь не задевать края раны. Грязь смешивается с кровью, горячий воздух пахнет спиртом и розовым маслом.

— И все-таки, зачем ты пришел, Виктор? – тупо повторяет свой вопрос Феликс, но даже не смотрит в глаза постепенно трезвеющего мужчины. Одной рукой он держит душ, другой проводит по покатому плечу, наблюдает за тем, как влажно блестит смуглая кожа, интерес физический, и интерес духовный, он же, черт побери, творец, он же художник.

— Ты единственный кого я тут знаю, вот я и подумал, что если я приду, то ничего плохого не будет. Ведь мне так…

— Грустно. Да, я знаю, Вик, ты уже говорил. Почему ты решил, что ты знаешь меня? Почему ты решил, что человек, чью сестру ты загубил, примет тебя как гостеприимный хозяин. А, Виктор? Почему ты такой ублюдок, почему не можешь жить, как все нормальные люди? – зло бормочет Феликс и замолкает в тот момент, когда чужие пальцы смыкаются на его подбородке, сдавливают и заставляют поднять голову выше, заглянуть в темные глаза.

— И все-таки ты так на нее похож, она говорила так же. Она говорила, что надо закончить, что не стоит этим заниматься. Хотя мы были почти на вершине, мы были почти королями мира, - взгляд у Вика стремительно разгорается, и так же стремительно тускнеет, он разжимает пальцы, и Феликс прикасается к своему лицу рукой, он все еще чувствует это прикосновение. Вода шумит не громче крови в висках. С каких пор художник успел стать святым отцом? С каких пор он принимает чужие исповеди? Вик уже не рыдает, Вику хочется говорить, и Феликс почему-то терпеливо слушает его, того, кого считает врагом, того, кто погубил Сару, или не погубил? Улыбка Феликса неуместна, но он вдруг вспомнил, что сестра еще жива, пускай и носит теперь имя самоубийцы. Ложь такая интересная штука, чем чаще ты говоришь о лжи, тем сильнее и сам веришь в нее, а в итоге и вовсе перестаешь понимать, что из сказанного тобой было правдой, а что нет. Он дергает головой и продолжает обхаживать мужчину, смывать с него грязь и усталость, а Вик смотрит на белоснежное дно ванной, по которому струится грязная вода.

— Знаешь, я, правда, любил ее и сейчас люблю. Никто так ее не любил, как я, не вру. Вот ты думаешь, что я плохой парень, ну да, есть такое, только ведь у меня тоже сердце есть, чувства есть. Она мне снится, очень часто, это ее бескровное лицо, я вижу каждую венку, вижу каждый мелкий шрам, и каждый раз я жду, жду того, что она проснется, что поднимется на ноги, что все будет, как прежде. С ней я был счастлив, с ней мне было за что бороться, было к чему стремиться. Вот ты думаешь, я ее использовал, а все не так, я ее любил, Феликс, никогда так никого не любил. А она была особенной, неповторимой, второй такой уже не будет. Говоришь, что я ее загубил? Может быть и я, но мне больно, очень больно. Плевать мне на то, что она сперла кокаин, плевать на все остальное, лучше с ней, чем без нее, Феликс, было бы лучше, если бы я хотя бы просто знал, что она жива, - Вик говорил полушепотом, его слова смешивались с шумом воды, и постепенно растворялись. Он все говорил, выворачивался наизнанку, потому что больше не было того человека, который смог бы его выслушать, а Феликс терпеливо слушал, и с каждым новым словом все больше раздражался на то, что не может ненавидеть, как прежде, теперь вся его брезгливость будет слишком наигранной, все будет слишком наигранным.

— Слишком поздно ты это понял Вик, ее уже нет с нами, и никогда не будет, - отрезает Феликс и вслушивается в образовавшуюся тишину, плечи Вика вновь мелко подрагивают. Ему нравится отыгрываться, нравится мучить, но не всех, только одного конкретного человека, который портит им все карты. Феликс думает о том, что даже если было бы можно, он бы все-равно не рассказал Вику, что Сара жива, не потому, что он ее недостоин, а просто потому, что это причиняет ему тяжелые душевные страдания. Каждое слово о смерти Сары заставляет его вздрагивать как от удара, кто бы знал, что укротить матерого, злобного драгдилера так просто. Феликс знает, но он не будет делаться этими знаниями, он не учитель, он всего лишь художник.

— Почему ты на нее так похож? – Раздается откуда-то снизу, парень переводит взгляд на темные глаза мужчины и хмурится, Виктор смотрит на него почти с обожанием, и кто знает, что стало этому причиной: истерика, алкоголь или латентный гомосексуализм. Виктор тянется к нему руками, и Феликс почему-то не двигается, он, словно не может управлять своим телом.

— Ты должен успокоить меня, Феликс, ты ведь хороший, я знаю, что хороший, она рассказывала мне про тебя, я знаю тебя Феликс, Сара не могла мне врать, - Вик похож на одержимого, потому что он не говорит, он шепчет, и Феликс многое отдал бы, чтобы заглянуть в его воспаленное сознание. Вик встает на колени, и обхватывает широкими, горячими и влажными от воды ладонями узкое лицо своего благодетеля, тянет к себе и не закрывает глаз, он смотрит внимательно, он изучает, и Феликс не сопротивляется, он и сам толком не понимает, что происходит. Просто вытягивает шею вперед, просто чувствует, как его губы сминают в поцелуе. Так вот, как по-твоему, Вик, выглядит успокоение. Феликс упирается ладонью в плечо, отстраняется и отступает к покрытой кафелем стене, вытирает губы боковой стороной руки, щурит глаза. А говорит все-равно Виктор.

— Ты же ведь ненавидишь меня, да? За нее, да и вообще? – и как на это ответить? Никак. Просто кивнуть головой, за Феликса все скажут его глаза, он не умеет врать, это ему чуждо, хотя все творчество – обман. Феликс отступает к двери, он не может сейчас говорить, потому что может рассказать все, сболтнуть то, чего говорить нельзя под страхом смерти.

— Знаешь, Вик, ты был бы неплохим парнем, но только в том случае, если бы не лез к Саре. Нам всем было бы лучше, если бы вы не были знакомы, а сейчас прости, но да, я обязан тебя ненавидеть, - Феликсу хочется огрызнуться, но ничего не получается, и вместо этого он ретируется, выходит за дверь и прижимается спиной к холодной деревянной поверхности.

Феликс не знает, ненависть ли грызет его, или какое-то другое чувство, но он уверен, что ему будет лучше только тогда, когда ему позволят выбраться из этой мрачной истории. Феликс смотрит на выброшенный в окно холст, ему, как и тому, кто на нем изображен лучшее место только там. Подальше от него. Подальше от его территории. Потому что нельзя пускать ненависть на свою территорию, потому что она удушит тебя. Он чувствует ладони Виктора на своих плечах и даже не пытается обернуться, это все-равно ничего не решит.

— Мне тоже есть за что тебя ненавидеть.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, fanfic, фанфик, Orphan Black

---

Неоспоримый аргумент

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: DmC: Devil May Cry
Основные персонажи: Вергилий, Данте
Пэйринг или персонажи: new!Вергилий/new!Данте
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Предупреждения: OOC, Инцест, Нецензурная лексика
Размер: мини, 10 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: есть причина тому, что склочный Данте решает проигнорировать провокационное заявление Вергилия, озвученное им на подходах к Мундусу.
Посвящение: по заявке Klodwig Lichtherz

Собственно говоря, если подумать и вернуться в начало, то можно сказать, что все это дерьмо началось с Мундуса. С чего началось, тем и закончится – это как-то в порядке вещей, да и к тому же, имеются веские причины низвергнуть этого мудака в глубины той задницы, из которой он и вылез со своими агитационными лозунгами за власть и правое дело. Но проблема даже не в этом, проблема заключалась в том, что двум относительно габаритным нефилимам приходилось делить комнату, которую и комнатой было назвать стыдно. Ладно Вергилий - он как обычно занят тем, что бороздит виртуальное пространство и не уделяет реальному миру должного внимания, концентрироваться на чем-либо у него получается недурственно. А вот для Данте заточение в четырех стенах стало настоящим испытанием: молодой нефилим никак не мог найти себе места в этом мелком, изрядно захламленном всяческим антиквариатом, помещении. Усугубляло положение еще и недавнее похищение Кэт, что сделало Данте чрезмерно беспокойным, а от того и невыносимым.

В то время, как старший брат сохранял предельное, в чем-то даже ужасающее для данной ситуации спокойствие, младший же метался из угла в угол и постоянно мельтешил перед глазами, чем изрядно надоедал. Какое-то время Данте елозил на диване, потому что никак не мог найти комфортную для него позу: то садился, то ложился, в один момент даже вниз головой перевернулся, на этом вроде как успокоился, но потом вновь начал вертеться, как центрифуга. Потом, вскочив на ноги, принялся наворачивать по комнате круги, словно акула, почуявшая кровь. Терпение Вергилия иссякло в тот момент, когда комок нервозности, называемый его младшим братом, запнулся нога об ногу, и навернулся на пол с таким грохотом, словно решил сманить всех демонов в округе, и закончилось все это действо потоком отборнейшего мата. Вергилий прекрасно понимал состояние Данте, но, в отличие от него, старший сын Спарды умел держать свои эмоции под контролем и не выставлять их на общее обозрение.

— Сколько можно, Данте? Ты не можешь просто сесть и сидеть на месте? – у всякого благоразумного человека кровь бы застыла в жилах от того тона, каким задал два этих вопроса Вергилий. Но Данте, к счастью, или же, к сожалению, человеком не был, да даже если бы и был, то это вряд ли бы произвело на него ожидаемый эффект. Брюнет, процедив воздух сквозь стиснутые зубы, поднял голову и уставился на брата, как баран на новые ворота, тут даже ничего не надо было говорить – все было понятно по одному только взгляду.

— Нет, не могу. Я уже битый час мечусь в этой сраной комнате, и все потому, что у тебя не хватило ума защитить нашу общую подругу. Зато у тебя хватает наглости сидеть на месте и нихуя не делать, - огрызнулся Данте, попутно поднимаясь на ноги и отряхивая штаны.

— Я тебе уже объяснял, почему мы ничем не смогли помочь Кэт в тот момент, но ты настойчиво отказываешься меня слушать и видишь только то, что тебе хочется видеть, совершенно не пытаясь вдуматься в ситуацию и мыслить логически! На тот момент мы с тобой были в измерении Лимбо, и помочь Кэт не могли, как бы не старались. Да, мы могли бы ей как-то посодействовать, но у нас бы просто не хватило времени, оперативники все-равно нашли бы ее рано или поздно. И сейчас я как раз пытаюсь придумать, как мы можем ей помочь, но твое неугомонное поведение мне мешает, - Вергилий продолжал говорить все тем же сдержанным, ледяным голосом, таким образом, пытаясь хоть как-то остудить напавшую на Данте горячку. Но брат сдаваться не собирался, он уже было намеревался выдать очередной словесный пируэт, для убедительности даже руки развел в стороны, и это стало его ошибкой. Данте задел один из антикварных стульев и тот обрушился на ногу нефилима всем своим нехилым весом. В итоге, вместо того, чтобы выкрикнуть очередной взывающий к совести лозунг, брюнет издал некий крякающий звук и высказался в совершенно ином направлении.

— Нахуй. Я больше не могу находиться в этой чертовой конуре! Так что я сваливаю отсюда куда-нибудь, где много девок и бухла. Счастливо оставаться! – красиво сделав ручкой, Данте накинул на плечи свой плащ и развязной походочкой удалился, что говорится, «в закат», а на деле же просто вышел за порог. Вергилий, не сдержавшись и выругавшись не хуже брата, громко хлопнул крышкой ноутбука, закрывая его, подскочил на ноги, схватил с дивана свое пальто и тоже покинул осточертевшее помещение.

Да, Данте взрослый мальчик, но он имеет совершенно фантастическую привычку влипать в самые пренеприятнейшие ситуации даже тогда, когда подобных целей не преследует. А в связи с тем, что с каждым днем битва с Мундусом все ближе и ближе, Вергилий просто не может позволить Данте сдохнуть какой-нибудь нелепой смертью в темной подворотне. Это, конечно, преувеличение, но смысл от этого не меняется. Ко всему прочему, с недавних пор Данте для демонов что красная тряпка для быка – цель номер один, которую нужно уничтожить любыми силами и средствами, что придает ситуации еще большей остроты.

* * *

Вергилий шел за братом незримой тенью, он не знал, заметил ли его Данте или все еще пребывал в блаженном неведении, думая, что оставил старшего братца в чертовой комнате с чертовым ноутбуком. Со стороны младший брат выглядел как человек, который просто ищет себе питейное заведение подешевле и совсем не обращает внимания на окружающее его пространство. Вергилий думал о том, что время от времени, забываясь в эмоциях, Данте становится слишком невнимательным и позволяет себе это только потому, что считает себя невероятно сильным. Да, он силен, однозначно, но где-то всегда существует тот, кто превзойдет тебя. Хотя, что об этом думать? Данте вырос таким, каким он вырос – его воспитывали трущобы и грязные улицы, сейчас его уже бесполезно перевоспитывать, в душе он навсегда останется бунтарем, даже если для этого ему придется стать изгоем. Нет, у Данте всегда будет он, Вергилий, почти идеальный старший брат, который всегда будет рядом с ним, который всегда разделит с ним и радости и горести, который всегда протянет руку помощи и который никогда от него не отвернется.

Пребывая в тяжелых, в чем-то даже несколько поэтичных думах, Вергилий чуть не упустил из внимания тот момент, когда Данте завернул в какой-то бар. Выждав немного для приличия, старший нефилим тоже вошел в увеселительное заведение и брезгливо сморщился от запаха табачного дыма и жженой марихуаны, дым которых застилал это место плотной пеленой так, что казалось, что ты не идешь, а плывешь сквозь отвратительно пахнущий кисель. Вергилий, обнаружив Данте за барной стойкой, сам занял место (а точнее будет сказать – наблюдательный пункт) поближе к вытяжке, полутени скрывали его лицо, а дым размывал силуэт так, что найти его можно будет, только если очень внимательно всматриваться в лица посетителей. А Данте никогда не будет заниматься подобным, Данте никогда не страдал паранойей, хотя бы потому, что у него весьма удачно получается хук с правой. Да и, если честно, Данте всегда было плевать на то, смотрят за ним или нет, пока не лезут и не нервируют излишним, неприкрытым вниманием – пусть себе наблюдают. По крайней мере, так думал Вергилий, внимательно рассматривая широкую братскую спину, но его внимание не осталось незамеченным – Данте чуть повернул голову, смотря через плечо боковым зрением, выглядывая того, кто на него так внимательно пялится. Со стороны могло показаться, что он просто обращается к сидящему рядом собеседнику, но Вергилий знал, что это только для отвода глаз, Вергилий временами думал о том, что они с Данте, бывает, и думают одинаково и именно поэтому спешно отвел глаза и отклонился подальше в тени. Вергилий знал, что Данте его заметил и отметил, как подозрительный объект, «подозрительный» - потому что не смог разглядеть, если бы разглядел то, скорее всего, подошел бы с вопросами. Вергилий знал и не оскорблялся, он бы на месте брата поступил бы так же.

Нефилим забыл о том, что существуют все-таки люди, которые заметили бы его в любом случае, и дернулся в сторону тогда, когда слащавый голосок местной напомаженной официантки обратился к нему с вопросом: «что вы будете заказывать?». Он отметил и то, как непроизвольно потянулся рукой к оружию, которое не взял с собой, не видя в этом надобности. В последнее время он стал слишком нервным, он не показывал этого другим, но чувствовал, как день ото дня в нем крепчает подозрительность и гипертрофированная внимательность. Он видел буквально все, непроизвольно отмечал каждый объект и характеризовал его. Треклятый Мундус и его прихвостни, чем скорее он с братом засунет эту ораву обратно в Ад, тем лучше. Замешательство длилось не долго, несколько секунд от силы, и, выпрямившись, Вергилий попросил принести ему… ликер? Да, молочный ликер. Почему бы и нет? Не очень высокоградусный, не очень горчащий, почти идеальный вариант для тех, у кого нет аллергии на лактозу, у Вергилия ее не было. У него вообще не было ни аллергий, ни патологий, ни врожденных заболеваний, ничего из человеческих заболеваний, он ведь не человек.

Пока Данте находился в поле его зрения, нефилим решил отвлечься от пристальной слежки, которая могла привлечь внимание и предался очередной сессии размышлений на тему, которая мучила его с того момента, как он познакомил Данте с Кэт. Это смешно, но сотрудничество между ними ему не нравилось. И дело тут не в Кэт – дело в Данте, которым он не хотел делиться. Это было бы нормально, если бы не имело несколько… ненормального подтекста. Вергилию не нравилось то, что Данте слишком печется о девчонке, ему не нравилось то, как успешно и стремительно развиваются их товарищеские отношения, ему не нравились жесты, слова, даже мимика обоих не нравилась ему в те моменты, когда они общались между собой. Можно было бы списать все на собственничество, которым Вергилий никогда не страдал, можно было все спихнуть на излишнюю заботу, спихнуть все это можно было на что угодно, вплоть до трижды проклятых демонов, но обмануть самого себя - сложная задача даже для нефилима: сколько перед собой не оправдывайся, а истину ты знаешь.

Ликер из стакана исчез неприлично быстро. Вергилий повторил заказ и только сейчас заметил то, что Данте общается с девушкой, на его взгляд, не столь уж приятной наружности. Нет, все-таки бывают моменты, когда он совсем не понимает своего брата. Хотя, может быть, все дело в том, что Данте в своих стараниях уже дошел до состояния: «я только с виду пьян, а на самом деле на многое способен»? Такие, как они, вообще могут запьянеть? Вергилий не проверял, у него никогда не было времени на пьянство, но про себя уже отметил, что в рамках научного интереса эксперимент, скорее всего, провести стоит. Черт с ними, общаться пусть общаются, это не смертельно.

Так вот, на счет Данте. Вергилий подозревал, что брат ему нравится – нет-нет, не было тут никаких сладких мыслей, вроде «мы должны умереть в один день» или чего-то подобного. Просто Вергилий хотел быть рядом с братом, чувствовать его, ощущать, не на «братском», а на совершенно ином, куда более близком уровне. Это совершенно иррациональное чувство отторгалось им довольно длительный период времени, но в итоге разум был побежден, и эту истину пришлось принять к сведению. Не то, чтобы Вергилий был ярым приверженцем гетеросексуальных отношений. В целом, он вообще не рассматривал физические отношение, как нечто важное в своей жизни, у него и без этого проблем хватало. А вот Данте задел за живое, это было чем-то вроде «никто не поймет меня лучше брата» или чем-то вроде «брат меня не бросит, ему можно доверять». Это было странно – это Вергилий понимал явно. «Странно» - потому что он и сам не мог объяснить себе, в чем кроется причина подобных мыслей. А понять, надуманно ли это воспаленным сознанием или же является абсолютной истинной, можно, только если он попробует, что говорится, «перевести их отношения на новый уровень». Но с такой просьбой разве подойдешь к Данте? Минимум он покосится, как на ненормального, максимум - попытается проверить тело вопрошающего на прочность посредством меча и пистолетов. А лишние проблемы, опять же, Вергилию не нужны. Вот так и получалось, что мучиться мыслями, ему приходилось в гордом одиночестве – с одной стороны снедаемому чувством вины и стыда, а с другой - непомерным интересом естествоиспытателя.

Ошибкой старшего нефилима было то, что он забыл о том, что Данте его заметил и запомнил, а он сейчас своим немигающим, задумчивым взглядом уже минуту третью проделывал в плаще брата дыру, что того окончательно доконало. Так что факт того, что он наткнулся на внимательный взгляд Данте – стало для него полной неожиданностью, еще большей неожиданностью стало то, что во взгляде брата явно прослеживалось негодование, раздражение и предвкушение скорого боя. Хотя последнее очень даже вряд ли, нехорошо получится, если сам шел защищать, а в итоге искалечил. Тем временем младший сын Спарды весь подобрался и напрягся, как хищный зверь, готовый в любой момент броситься на обидчика. В такие моменты Данте нравился ему еще больше: раздражение - это вообще всегда некое откровение со стороны человека, обнажение истинных чувств и так далее, а взъяренный Данте со стороны выглядел внушительно и притягательно одновременно, хотелось проверить, сможешь ли ты успокоить этого зверя или он вырвет тебе руку вместе с куском плеча? Вергилий замер на месте в ожидании продолжения действа, про себя надеясь на то, что все обойдется и брат опять все спустит на тормозах, но нет, видимо Данте не нравилось предупреждать дважды.

— Эй, ты. Да-да, человек-загадка, я к тебе обращаюсь. Какого хуя ты на меня пялишься? У тебя какие-то проблемы? Страдаешь аутизмом? – Данте не скупился ни на слова, ни на жестикуляцию, руками он размахивал, конечно, не так же лихо, как в квартире, но так, чтобы было заметно издалека. Из людей в баре кто-то притих, в ожидании интересного зрелища, а кто-то не обращал на чужие разборки внимания и продолжал заниматься своими делами, иные и вовсе мирно спали, уткнувшись мордой в стол.

— Если проблемы, иди сюда, разберемся в два счета, - и ведь говорил Данте не с угрозой, а скорее с вызовом, как человек, уверенный в своих силах и заранее гарантирующий то, что одними разговорами все не кончится. Данте вообще не был склонен к дипломатии, вот шашкой помахать – он первый, а нормально разговоры разговаривать не умеет, что говорится: «сила есть – ума не надо». Вергилию все эти вопли нравиться перестали так же быстро, как и начали. Махом опустошив стакан, он неспешно поднялся со своего места и вышел в свет к уже стягивающему с себя плащ Данте, который был серьезно намерен драться – то ли он не хотел плащ кровью заляпать, то ли он ему как-то мешал, черт его знает. На лицо младшего брата, когда тот увидел своего якобы противника, было смешно смотреть. Ненадолго, но выражение из серии «какого хрена лысого ты тут забыл?», отразившееся на вытянувшемся лице Данте, было запечатлено в памяти Вергилия и быстро стерлось.

— Только попробуй сказать, что ты за мной следил, и я… - Данте приблизился на шаг и прищурился, естественно, все он прекрасно понял, но все-равно даровал шанс отовраться.

— Я за тобой следил, - буднично подтверждает Вергилий, не обращая внимания ни на шансы, ни на возможности, ни на то, что вполне возможно может нарваться на склоку. Дразнить Данте довольно забавно, главное не заиграться и всегда помнить о том, что он хищник от природы. А вот Данте, как и любому порядочному хищнику очень не нравилось, когда его принимались дергать за усы, еще немного, и он точно бы взъерепенился, но Вергилий вовремя заметил освободившийся бильярдный стол. Подступившись ближе к брату, он заговорил так, чтобы его по возможности слышал только Данте.

— Хочешь помериться силами – давай, только не на кулаках. Видишь бильярдный стол? Сыграем на желания, только серьезно и без отговорок. Кто забьет восьмерку – тот и победитель, тот и «музыку заказывает». Как тебе предложение? – Вергилий улыбнулся уголком губы. Насколько он знал, Данте в бильярд играть умел, да и он сам, Вергилий, тоже в этом кое-что смыслил, так что проблем возникнуть не должно. Младший брат внимательно посмотрел на обитый зеленым сукном стол, подумал, что-то прикинул в голове, и все-таки согласно кивнул, соглашаясь на такие условия, а судя по искре азарта, которая мелькнула в его глазах, предложение Вергилия сумело его заинтересовать.

— На желания значит… Абсолютно любые? – Данте уже примерялся к раскиданным по столу шарам, заранее составляя в голове наиболее выгодные стратегии игры и наверняка заранее чувствуя себя победителем в этом маленьком братском «соревновании».

— Какие только в голову придут, главное, чтобы они были осуществимые и не слишком затратные, - с легкостью подтвердил Вергилий, наблюдая за сменой эмоций на лице брата: сначала сомнение и задумчивость, потом вновь интерес, азарт и уверенность.

— Думаю, это будет интересно, не вечно же воевать, - усмехнулся Данте и провел языком по верхнему клыку, выражая свое нетерпение. Пожав друг другу руки и тем самым заключив неписаный договор друг между другом, они направились в сторону столов, куда так же подтянулись и случайные зеваки, некоторые из которых наблюдали развитие «конфликта» с самого начала, а некоторые просто мимо проходили и выхватили парочку заинтересовавших их слов. Наличие зрителей не смущало ни Данте, ни Вергилия, так что прогонять скучающих зевак никто из них не стал. Взяв себе по кию, они подошли к столу с разных сторон, Вергилий оперся о кий и кивнул в сторону сложенных треугольником шаров.

— Ты начинаешь на правах зачинщика конфликта, - с едва уловимой насмешкой в голосе констатировал Вергилий. Данте уговаривать дважды не пришлось, брюнет поудобнее перехватил кий, склонился ниже, едва не легши грудью на стол, и принялся прицеливаться и рассчитывать силу удара. Резкий выпад, и шары защелкали, катаясь по столу, соприкасаясь друг с другом и ударяясь о бортики, трое из них упали в лузы, но черная с белой полосой «восьмерка» сиротливо пристроилась почти около бортика. Вергилий поморщился из-за неудобного положения шара, Данте раздосадовано чертыхнулся тому, что не загнал шар в лузу с первой попытки, хотя шансы у него были.

— Твой выход, несостоявшийся детектив, - с издевкой в голосе отозвался Данте, и, махнув рукой, поменялся с братом местами. Настал черед Вергилия прицеливаться и бить. Вновь защелкали шары, но восьмерка все так же, словно издеваясь над спорщиками, продолжала лежать на своем месте, сдвинувшись разве что на пару сантиметров к центру стола. Данте и Вергилия всякий раз постигала неудача, но в итоге шаров на столе практически не осталось за исключением «восьмерки» и битка. Настал черед Вергилия бить, Данте поджал губы в ожидании удара. Щелчок. «восьмерка» ударятся об один бортик, о другой, зигзагом подходит практически к лузе и… замирает в сантиметрах от нее. Траурно-тоскливые эмоции на лице Данте сменяются мрачным торжеством, он уже вскидывает свой кий, чтобы закончить игру и получить обещанный приз, и тут Вергилий, не придумав ничего более умного, как можно более незаметно бьет ногой по ножке стола. «Восьмерка» дергается назад, потом катится вперед и… падает в лузу. На лице Данте отражается почти детская обида, а потом он впадает в состояние близкое к бешенству и костеря все, на чем свет стоит, ломает кий об колено, отбрасывает обломки в сторону бегущего в его сторону охранника и от души бьет бильярдный стол по ножке так, что тот сдвигается с места. Вергилий наблюдает за братом с усмешкой на бледных губах и думает о том, что на войне все средства хороши.

— Полная хуйня, - подводит итог Данте, которого сей момент, подхватывают под белы рученьки и волокут в сторону выхода, Вергилий следует за этим своеобразным конвоем, но останавливается на полпути, чтобы расплатиться за счета: свои и брата, а так же заплатить за сломанное имущество. Принеся извинения за причиненные неудобства, блондин выходит на улицу и с интересом смотрит на Данте, который вальяжно, с очень важным видом расположился на ступенях лестницы.

— Поднимайся, нам надо возвращаться, - Вергилий набрасывает на плечи брата его плащ, но Данте не двигается с места.

— А как же наш спор, надо довести это дело до конца, а то нехорошо получится, - мрачно бубнит младший брат, чем вызывает только улыбку.

— Сначала дойдем до квартиры, а потом подумаем. Поднимайся на ноги, и идем, ты ведь не хочешь, чтобы нас заприметили какие-нибудь ублюдки? – Вергилий даже не оборачивается, чтобы убедиться в том, что Данте следует за ним, сначала не слышно ничего, а после за спиной раздаются грузные, спешные шаги и за правым плечом слышится обиженное сопение. Да, проигрывать всегда обидно, но что поделать – это не мы такие, это жизнь такая. До квартиры они доходят довольно быстро, выпустивший пар Данте, швырнув плащ куда-то в угол, с ногами ложится на диван и, подложив под голову руки, наблюдает за братом, который, как и всегда, менее спешен и куда более последователен и педантичен.

— Ну и? Ненавижу ходить в должниках, так что разберемся с этим сейчас. Потом, может быть, уже некогда будет, - мрачно напоминает нефилим, хотя мог бы и промолчать, понадеявшись на то, что брат по дороге домой все забыл и выкинул из головы.

— Раз ты так решительно настроен, то ладно, только не забывай о том, что мы говорили про «абсолютно любые желания», - замечает Вергилий и, подойдя к дивану, низко склоняется к лицу брата, чувствуя его теплое дыхание на своих губах, правда недолго, потому, что от неожиданности у Данте перехватывает дыхание. Не дав ему опомниться, Вергилий склоняется еще ниже и прислоняется губами к губам брата, прислушивается к себе и, не чувствуя отвращения делает попытку углубить поцелуй, но на этот момент Данте уже приходит в себя и рукой оттесняет Вергилия от себя. По Данте видно, что у него слов нет, а все мысли и те матом, он даже удивиться нормально не может и сказать ничего тоже не в состоянии.

— Ты забываешь про правила, не сопротивляйся. Или хочешь ходить в должниках? – слушать ответ Вергилий не стал, вновь склонился, рукой вжал Данте в диван, а другой перехватил его руку. Эта попытка увенчалась успехом – нефилим не сопротивлялся то ли из-за шока, то ли по каким-то своим соображениям, потому что совести у Данте не было и он ей никогда не мучился. Губы Данте, пропитанные алкоголем и табачным дымом, на вкус были точно такими же – терпкими и горькими, а еще они оказались неожиданно мягкими. Вергилий сначала целовал мягко и неспешно, действуя аккуратно и в чем-то даже, можно сказать «деликатно», вновь прислушиваясь к своим ощущениям, а потом избрал более жесткую тактику в попытке раззадорить: целовал более грубо, прихватывая за нижнюю губу и прикусывая его язык. Данте поддался, попытался перехватить инициативу, в своем безумном порыве он забылся настолько, что даже сгреб Вергилия за воротник и притянул еще ближе к себе, вынуждая упереться коленом в край дивана. Так как удерживаться Данте на месте уже не было смысла, помимо прочего Вергилий уперся одной рукой в спинку дивана, а другой сжал неровно остриженные волосы Данте в своем кулаке, сдавленно зашипел, чувствуя, как клыки брата прокусывают мягкую кожу нижней губы. Забывая дышать носом, он не сразу почувствовал, что воздуха стало катастрофически мало, и, отстранившись от искусанных губ Данте, переключился на его шею, исследуя ее на предмет эрогенных и болевых точек.

— Никогда бы не подумал, что в тебе проявятся такие наклонности. Уговор, так уговор, - соглашался Данте подозрительно быстро, видимо и не подозревая, на что подписывается, но это не беда. Не растрачиваясь на слова, Вергилий запустил руку под футболку Данте, пальцами прощупывая линии очерченных мышц, упиваясь запахом и теплом кожи. Брать нахрапом – привилегия Данте, ему же было интереснее исследовать и прислушиваться, изучать, искать точки соприкосновения, слушать тяжелое, глубокое дыхание и при этом чувствовать, как рука брата бесстыдно треплет его волосы, то пропуская их сквозь пальцы, то остервенело сжимая в кулаке.

— Ты в курсе, что за домогательство полагается уголовная статья? – Данте не перестает отпускать дебильные шуточки по поводу и без. То ли у него такая своеобразная психологическая защита, то ли он хочет скрыть свое волнение посредством шуток, что вряд ли. Игнорируя и даже не прислушиваясь к словам Данте, Вергилий стягивает с себя водолазку, разрывая контакт не более чем на несколько секунд, и успевает обратить внимание на потемневшие от возбуждения, разгоревшиеся охотничьим азартом глаза Данте. Вергилий оставляет на ключице брата лунки от своих зубов, тот шипит и цедит воздух сквозь крепко стиснутые зубы – шутить меньше будет.

— То есть, ты настроен серьезно, - из-за шума крови в ушах Вергилий не может понять вопрос ли это, или констатация факта. Вместо того, чтобы ответить, он проводит ладонью по внутренней части бедра Данте и по паху, ткань джинс в области которого недвусмысленно встопорщена. Ну да, братец же искал себе пассию на ночь – в итоге нашел не совсем пассию, конечно, но разрядку свою он получит, наверное.

— Ты, я погляжу, тоже, наконец-то, - насмешливо отзывается Вергилий, и вновь, через грубую ткань джинс, оглаживает эрекцию Данте, чем вызывает у него очередной поток не самых лестных ругательств и шипения. Брат набрасывается на старшего нефилима со звериным рычанием, дергает его к себе за волосы и грубо впивается в губы, целует, кусает, чувствуя, как Вергилий вдавливает свои ногти в кожу на его груди и отвечает так же пылко, быстро, резко. Данте, не отвлекаясь от поцелуя, сначала расстегивает свои штаны, а после с заминкой, штаны Вергилия – жить сразу становится проще. Не дав брату и шанса на передышку, Данте запускает руку в штаны старшего брата и грубыми пальцами сжимает его подергивающийся от напряжения член, проводит подушечкой большого пальца по головке, размазывая каплю выступившей смазки. Свободной рукой он удерживает Вергилия за шею, не давая ему отстраниться от себя, усмехается ему в приоткрытые губы и ловит ртом приглушенный горловой стон, сорвавшийся скорее из-за неожиданности. Сам Вергилий думает о том, что брат заигрался.

Отстранив от себя руки Данте, Вергилий стаскивает брата на пол, седлает его бедра и смотрит на него снизу-вверх. Данте приподнимает бровь, облизывает раскрасневшиеся губы и убирает со лба пряди волос. Он ждет, ему интересно, что будет дальше. Вергилий склоняется ниже, кожа к коже, он телом чувствует участившееся сердцебиение, касается губами сначала шеи, после плеча, солнечного сплетения, мажет языком по животу, оставляя глянцево блестящую полосу. Подцепив пальцами край штанов, он тянет их вниз, стаскивая вместе с бельем, а после, сплюнув себе на ладонь, проводит ею по члену брата от головки к основанию, которое ощутимо сдавливает, не желая, чтобы Данте кончил раньше времени. Младший нефилим часто дышит, хотя со стороны это выглядит так, будто он задыхается. Сделав один глубокий вдох в попытке выровнять дыхание, Данте приподнимается на локтях и жадным, затуманенным похотью взглядом смотрит на брата, и взгляд этих потемневших глаз продирает до самых костей, а может и куда глубже. Губы Вергилия изламывает едва заметная усмешка, и он, не отводя глаз от глаз Данте, проводит языком по его члену, медленно и неспешно, чувствуя каждую выступившую вену.

- Пиздец, - коротко и емко характеризует все происходящее Данте, и, перенеся вес тела на один из локтей, пальцы освободившейся руки запускает в кипельно белые волосы брата, пытается контролировать все происходящее, и направлять Вергилия. Братец, конечно, не так умел, как шлюхи или плохие девочки из клубов, но тоже кое-чего стоит, и именно поэтому Данте дышит часто и неглубоко, и постанывает на грани слышимости, нервно облизывает губы и сильнее сдавливает волосы Вергилия в своем кулаке. А еще его смущает взгляд брата, он смотрит снизу-вверх, но все-равно успевает усмехаться, ему явно нравится наблюдать его, Данте, беспомощность. Ублюдок белобрысый.

Вергилий болезненно шипит, когда Данте сначала дергает его вверх, отстраняя от себя, а после за волосы притягивает к себе, чтобы впиться в губы в новом поцелуе. Вергилий все так же не чувствует в себе отвращения, но прекрасно осознает то, что завтра у них будет нервный день, так что заходить в своих экспериментах слишком далеко не стоит. Он разрывает этот очередной отчаянный поцелуй, проводит языком по искусанной, нижней губе брата и отстраняется, садится на диван и сдергивает с себя штаны, отбрасывает их в сторону.

— Иди ко мне, - пальцами он манит Данте к себе и тот, неохотно, но, судя по всему, помня про их уговор, поднимается на ноги, ленивой походкой приближается к Вергилию и, упершись коленами в диван по обе стороны от его бедер, усаживается на них. Руки Вергилия жадно изучают его тело, касаются тут и там, ерошат и без того растрепанные волосы, царапают бедра, оглаживают укусы на ключицах.

— Если ты хотел меня потискать – мог бы так и сказать, - в очередной раз язвит Данте, но воздух из его легких выбивает словно после удара только от того, что пальцы брата вновь принимаются ласкать его истекающий смазкой член. Вергилий сохраняет молчание, улыбается насмешливо и смотрит мрачно. Действительно, шутка, конечно не очень, но что поделать – что выросло, то выросло. Данте склоняется вниз, упирается лбом в изгиб шеи брата, и опаляет жарким дыханием его кожу, чувствуя, что еще немного, и он не выдержит этих сладких истязаний. Свободная рука Вергилия то царапает, то гладит его широкую спину. Данте же одной рукой обнимает брата за шею, а другой дрочит ему. Вергилий тяжело дышит, и то и дело облизывает сохнущие губы, сглатывает слюну, чтобы хоть как-то промочить глотку, и вслушивается в горловые стоны, срывающиеся на рычание, которые издает Данте. В его голове, впервые за несколько месяцев, абсолютная блаженная пустота, и это прекрасно. В какой-то момент тело не выдерживает напряжения и он, с протяжным стоном кончает себе на живот, вздрагивает всем телом, его мелко потряхивает и он с силой впивается зубами в плечо Данте, который тоже изливается, пачкая его и свой живот еще сильнее. Вергилий чувствует, как сильно сжимаются пальцы брата, стискивая в кулаке волосы на затылке, вынуждая расслабить хватку зубов и откинуть голову назад лишь для того, чтобы в очередной раз наткнуться на губы Данте, который целует слепо и яростно. Когда это сиюминутное безумие отступает, тяжело дышащий Данте отстраняется, вытирает губы тыльной стороной руки и смотрит вниз, на мутно-белые блестящие подтеки спермы, растекающейся по коже Вергилия.

— Будь так любезен, принеси полотенце, - Вергилию хотелось бы произнести эту фразу с нажимом, может быть даже с отголоском раздражения, но его голос звучит измученно, устало и по-своему удовлетворенно. Данте оттягивает уголок губы в сторону, усмехается, кивает головой и на несколько секунд исчезает из поля зрения лишь для того, чтобы уже вскоре кинуть в руки старшего нефилима кусок белой махровой материи. Вергилий, с едва различимой брезгливостью, оттирает от себя начинающую подсыхать липкую сперму, в то время, как Данте натягивает на себя нижнее белье и штаны, майку он игнорирует. Вергилий лениво плетется в душ, стоит под ледяной водой приводя в порядок мысли и смывая с тела остатки недавнего буйства, и выходит уже одетым и посвежевшим, Данте вновь с ногами лежит на диване, пьет баночное пиво и с преувеличенным интересом изучает потолок, Вергилий же занимает свое место у ноутбука, надеясь на то, что после всего произошедшего младший брат хотя бы какое-то время будет вести себя спокойно.

— Ты ведь тогда смухлевал, - низким голосом с едва заметной угрозой говорит Данте, и Вергилий поводит плечами назад, чувствуя взгляд брата направленный ровно между его лопатками – неприятное чувство.

— Тогда я выиграл, используя грязный прием – это разные вещи, Данте, - отвечает Вергилий и продолжает щелкать по клавишам. За спиной слышится смешок, а после рука брата ложится ему на плечо, горячее дыхание касается шеи и уха, руки старшего нефилима замирают над клавиатурой, а сам он жмурит глаза.

— Это одно и то же, Вергилий, но… Я не жалуюсь, это было интересно и поучительно, - Данте говорит медленно, растягивает слова и голос у него бархатный и вибрирующий. Вергилий дергает головой в сторону, вновь слышит смешок. Странно, он ожидал, что Данте, как минимум, попытается размазать его по стенке тонким слоем, ан нет, нашел все-таки для себя какую-то истину, даже к себе подпустил, это странно, ну и пусть, лишь бы на рожон не лез.

— Знаешь… - договорить он не успевает, ноутбук издает звуковой сигнал, а в нижнем углу монитора загорается и принимается мигать иконка конверта. Внутри – сообщение от Мундуса, херня полная. Вергилий с опаской смотрит на брата – как и предполагалось, тот уже сосредоточен и готов идти войной на весь мир хоть сейчас. И все-таки Данте может успокоить только хороший бой с достойным противником, если так, то пусть идет, так будет только лучше.

* * *

Он наконец-то добрался до генераторной. Данте появляется несколькими минутами позже, выглядит потасканным и взъерошенным, но Вергилий уверен в том, что стоит появиться врагу, как братец устроит настоящий ад на земле, хотя есть точнее – настоящий ад в Лимбо, хотя в Лимбо и без того жарко.

— У тебя получилось, - с одобрением говорит Вергилий, и Данте кивает головой, всем своим видом показывая, что по другому и быть не могло.

— Из нас получилась хорошая команда, - вновь говорит старший брат с улыбкой на губах, и, наблюдая насмешку в глазах Данте, готовится к очередному словесному выпаду с претензией на юмор.

— Я сильнее.

— Я умнее.

— А я симпатичнее, - на губах Вергилия насмешка. Этот спор может продолжаться бесконечно долго, как минимум потому, что упорства Данте не занимать. Вергилий разрывает зрительный контакт с братом, и выглядывает из-за укрытия, рассматривает обширное помещение генераторной и крепкую дверь на другой стороне.

— Мундус за этой дверью. Давай не будем заставлять его ждать, - говорит Вергилий, и Данте коротко кивает головой на его слова. И вот именно сейчас, когда нужно сосредоточиться и быть по максимуму внимательным в голову Вергилия приходит мысль, неоспоримый аргумент и он, направляясь к блокам питания вскользь, с усмешкой на губах говорит.

— А у меня хер больше, - и Данте ничего ему не отвечает, Данте думает о том, что этот белобрысый засранец теперь до гробовой доски будет напоминать ему об этом.

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, DMC, фанфик, Devil May Cry, Dante, fanfiction

---

Утро начинается не с кофе

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Watch_Dogs
Основные персонажи: Эйден Пирс (Мститель, Лис)
Пэйринг или персонажи: Пирс/ОМП
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Предупреждения: OOC, ОМП
Размер: Мини, 10 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: - Твой кофе. Как я и обещал. Без сахара, без сливок, без отравы. Просто кофе, с которого начинается каждый твой день, - незнакомец кивает на стол, на краю которого стоит бумажный стакан.
- Мой день начинается не с кофе, - намек в голосе Пирса не услышал бы только глухой, и следящий усмехается, хакер слышит его хмыканье. Глоток. Кофе до сих пор горячий и жжется, Пирс морщится, но пьет так же, как пил вчера, и позавчера, и еще два дня назад.
Примечания автора: это просто апогей понятия "обоснуя нет, не было и не будет". Но это и не совсем секс ради секса.

Вот уже четвертый день подряд каждое утро Эйдена Пирса начинается со стакана чёрного горького кофе, за которым он целеустремленно направляется в ближайшую закусочную, в которой ему неизменно приходится игнорировать попытки флирта со стороны какой-нибудь юной напомаженной особы, попутно списывая со счетов ее родителей кругленькую сумму, потому что свои «карманные расходы» эти девицы тратят настолько молниеносно, что Эйдену ничего не остается. На самом деле, если игнорировать некоторые неурядицы, ему нравится то положение вещей, которое сложилось за последние несколько дней. Странно, наверное, но ему в чем-то даже нравится делать изо дня в день одни и те же вещи. Когда ты постоянно находишься в центре внимания, куда-то и зачем-то спешишь, сломя голову, за кем-то охотишься и что-то выискиваешь – несколько дней постоянства помогают тебе расслабиться, помогают осознать, что цель твоего сегодняшнего утра не пресловутый душегуб, находящийся по показаниям GPS на другом конце Чикаго, а бумажный стакан черного кофе, который даже не надо отслеживать с помощью смартфона и спец.программ, помогают понять, что единственная твоя проблема - это навязчивая девица за стойкой, о которой ты знаешь больше, чем она сама.

Но жизнь Эйдена Пирса, мужчины, чье имя не имеет явного веса в народных массах, но является значимым в среде хакеров и киберпреступников, была бы смехотворно сказочной, если бы время от времени не заставляла его расплачиваться за свою известность, когда кровью, а когда головной болью и суетой. Пирс понял, что пришло время платить по счетам, когда очередное его утро началось не с кофе, а с надписи на мониторе компьютера – «Привет, парень». Возможно, он бы испугался, не знай он о том, что он заведомо сильнее многих хакеров Чикаго, в конце концов, на его стороне представитель DedSec и некоторые смекалистые ребята, помогающие ему время от времени. Единственные чувства, которые испытал Эйден в тот момент, когда увидел это приветствие, были задумчивость и оскорбленность проявленной кем-то фамильярностью. Пирс спускает ноги с кровати, протирает пальцами глаза и тянется рукой к лежащему рядом телефону. Судя по всему, против него сговорились, потому что телефон вибрирует от входящего вызова, а на экране высвечивается ник Клары: «Хулиган17».

— Это не моих рук дело, Пирс, - спокойно говорит Клара, а потом столь же спокойно, предугадывая мысли Эйдена, добавляет: - Я присматриваю за тобой. Только сейчас заметила вторжение в сеть и решила избавить тебя от труда звонить мне и тратить свои деньги, - в ее голосе звучит насмешка. Клара знает, что денег у Пирса столько же, сколько их во всем мире. Спасибо Профайлеру за неограниченные возможности утоления своих материальных и информационных запросов.

— Кто? – все еще вялым, после восьмичасового сна, голосом спрашивает Эйден, и в его тоне нет ни намека на то, что деланная забота и шутки Клары пришлись ему по вкусу. Как показала практика, он вообще не склонен к такому понятию, как «релакс», а если и склонен, то лишь на какие-нибудь жалкие несколько часов.

— Интересный вопрос, но ответа на него у меня, к сожалению, нет, - говорит Клара, и после этого Эйден обрывает их разговор нажатием сенсорной клавиши. Как показала практика, он не склонен вести долгие беседы. Когда смартфон опять вибрирует, он даже не трудится посмотреть на экран, потому что знает, что там сообщение от этой юной девы, в котором она упрекает его в невоспитанности и отсутствии манер. Пирс позволяет себе натянуто улыбнуться при мысли о том, что малолетняя фриковатая девчонка учит его такту и приличиям, впрочем, мозгов у этой девицы куда больше, чем у многих ее одногодок, что и является решающим фактором их длительного общения и делового партнерства. Пирс решает, что не будет предпринимать ничего серьезного до тех пор, пока вся эта ситуация не начнет выходить из-под контроля, потому что он относится к тому числу людей, которые начинают работать наиболее продуктивно только тогда, когда проблемы из надуманных становятся реальными. Накинув на плечи пальто, он следует в ближайшее кафе, чтобы забрать свой кофе, смерить неодобрительным взглядом очередную баристу и продолжить свое спокойное существование.

* * *

Следующий день Эйдена Пирса начинается с sms-сообщения, посланного со скрытого номера: «Доброе утро. Не игнорируй меня». Попытка вычислить отправителя, к удивлению Пирса, дает свои результаты, и уже спустя несколько минут он загружается в габаритный пикап, настраивая GPS-навигатор.

Район Поуни всегда нравился ему за счет отсутствия высоких домов и чертовой прорвы людей. Колеса машины слегка пробуксовывают на размытой загородной дороге, и Эйдену приходится покинуть уютный кожаный салон, не забыв прихватить с подставки для стаканов свой кофе и две сотни долларов из бардачка. Дорога до точки назначения, в любое другое время длившаяся бы десять минут, занимает у хакера полчаса, потому что идти приходится в гору по размытой дороге, в которой вязнут даже берцы с рифленой подошвой. Когда ему удается взобраться на чертову гору, его потряхивает от холодного осеннего ветра, который на такой высоте и на таком открытом пространстве чувствуется еще сильнее. Кофе уже давно остыл и стакан приходится выкинуть в ближайшие кусты. Пирс надеется на то, что увещевания рекламодателей об экологической ценности подобной упаковки - не очередной миф, и стакан не приведет к какой-нибудь техногенной катастрофе, о которых так любят говорить в нынешние времена.

— Не разочаруй меня, - шепчет Эйден и прикрывает растянутые в тени усмешки губы краем шарфа, скрывая свое лицо наполовину. Когда он все ближе подходит к трейлеру, к которому его привел сигнал GPS и собственный интерес, он уже предполагает безуспешность своего поступка. Накрутив на пистолет глушитель, он мыском ботинка толкает незапертую дверцу и та, со скрипом открывшись, открывает ему доступ в темное помещение трейлера, освещенное лишь бледным голубоватым мерцанием работающего ноутбука. Пирс не сразу обращает внимание на то, что встроенная в крышку ноутбука веб-камера игриво помигивает зеленым индикатором. «Улыбнись и помаши ручкой, тебя снимает НЕ скрытая камера» гласит заставка на ноутбуке, и, раздраженно поморщив нос, Эйден нажимает на спусковой крючок, разнося устройство в пластиковую щепу. Индикатор веб-камеры затухает, и вместе с тем затухает надежда Пирса на спокойный «отпуск».

* * *

Он перебрался из отеля «Сова» в другое свое убежище в районе Мэд Майл: менее габаритное, более укромное и, как ни странно, лучше защищенное. Его расстраивает только то, что теперь за чертовым кофе приходится ходить в кафетерий, находящийся через квартал от ящика, маркированного логотипом «Блюм», которое Пирс переоснастил в одно из десятка своих убежищ. Эйден не обделен чувством юмора, потому что он живет в «Блюм» в буквальном смысле этой фразы. Пирс открывает глаза и осматривается по сторонам. Нигде ничего не написано. Никаких новых сообщений. Никаких сюрпризов. В его сознании смесь интереса, подозрения и едва различимого разочарования - ведь он только начал входить во вкус. Тяжелые капли дождя, бесперебойно отбивающие дробь по крыше ящика, нагоняют на хакера тоску. Небеса над Чикаго рыдают вот уже третий день, и его огорчает то, что он не может хакнуть свинцовые, нависшие над городом тучи. Скорее всего, так всем было бы легче, но это было бы слишком смешно и даже нелепо. Натягивая на себя пальто, Эйден попутно проверяет почту, обновляет новостную ленту и заранее совершает и оплачивает заказ на стакан большого, черного и горячего кофе, к которому он так привык за последние несколько дней. До кафетерия он движется быстрым шагом, задевает плечом случайных прохожих и морщится на их недовольные возгласы и оскорбления, летящие ему в спину. Все люди по природе своей эгоистичны, тогда почему только его хотят упечь за решетку за проявляемый им «эгоизм»? Никогда не верьте новостям, никогда не верьте журналистам, никогда не верьте документальным фильмам про особо опасных преступников – в этом мире вы можете верить только себе.

Когда он плечом отталкивает дверь кафе, вода с него льется в три ручья. Никки давно говорила, что ему стоит обзавестись зонтом, но он постоянно забывает про этот совет. Возможно, сегодня он найдет время заглянуть на eBay. Он принимает пакет, маркированный логотипом кофейни, из рук молодого парня и от пакета терпко пахнет свежим кофе. Ему желают доброго утра и хорошего времяпрепровождения, а потом выказывают надежду на то, что он еще заглянет в это кафе. Эйден не слушает этого щебечущего восемнадцатилетнего подростка, он смотрит на плазму висящую за его спиной.

«Поверил в то, что я отстал от тебя? Нет. Я все еще НАБЛЮДАЮ за тобой, мститель».

— Ублюдок, - раздраженного говорит Пирс, и парень за стойкой замолкает в замешательстве. Он извиняется и обещает заглянуть сюда завтра. Оставив на стойке двадцатидолларовую купюру, хакер покидает кофейню, надеясь как можно скорее укрыться от злополучного наблюдателя.

«Сам такой», - появляется надпись на плазме в кафетерии, но Пирс уже не видит этого, он думает о том, что скоро он обзаведется еще более тяжелой формой паранойи. Он думает о том, что следящего надо найти и постараться не убить в первую же секунду. Он думает о том, что, как ни странно, он рад возвращению этого наблюдателя в свою жизнь. Он думает о том, что кому-то удалось заинтересовать его, и это признание раздражает. Кофе жжет губы и язык, но согревает продрогшее нутро. Ему просто нужны силы и время, и все как обычно сложится само собой.

* * *

На следующий день в дверь его убежища стучат, и в этом стуке слышится что-то нервозное. Эйден не понимает, какого черта кому-то потребовалось в девять утра стучать в ящик «Блюм», стоящий в темном переходе. Разве что этот кто-то знает о том, что он здесь. Когда Пирс рывком открывает дверь контейнера, под его раздраженный взор попадает неряшливо выглядящий старик, по внешнему виду которого можно с точностью сказать, что постоянного места жительства у него нет. Старик протягивает ему бумажный пакет, ровно такой же, какой вчера ему дали в кафетерии. Подозрительно, слишком подозрительно. Старик разворачивает пакет, там – стакан кофе и пластмассовый, одноразовый телефон с приклеенным на него стикером.

— Кто дал тебе это? – в голосе Эйдена нет даже намека на дружелюбие. И в ответ на его слова, старик показывает на свои рот и горло, а после показывает пальцами крест. Немой, значит. Прежде чем Эйден успевает, что-либо сделать, бомж скрывается в темных переулках, особенно темных из-за пасмурной погоды. Присев на кровать, хакер достает из пакета стакан и телефон. На стикере: «Включи меня». Это не кончится ничем хорошим, но, тем не менее, он все равно нажимает на кнопку активации. Заставка, звуковой сигнал, вибрация – все как обычно, никакого намека на взрывное устройство или еще какой-нибудь неприятный сюрприз. Он не успевает даже сделать глотка, как телефон издает мерзкую трель входящего вызова, который Эйден не думая принимает.

— Доброе утро, - говорит ему искаженный, роботизированный голос. - Уже попробовал мой подарок на вкус? Я ничего не перепутал? – Пирсу все-таки удается сделать глоток, и он надеется на то, что подарок следящего не сдобрен парой таблеток цианистого калия.

— Я пью без сахара, - говорит Эйден и все же делает еще один глоток.

— И это все, что ты мне скажешь? – кажется, он слышит обиду.

— Не люблю тратить свое время на навязчивых мошек, - равнодушно говорит Пирс, сохраняя на своем лице выражение спокойствия. Он знает, что за ним могут наблюдать. Он знает даже то, что человек на другом конце провода прямо сейчас может замерять его пульс и сердцебиение, но это в себе он не может контролировать.

— Ты волнуешься. Не надо. Я безобидная мошка, - одноразовый мобильник насмехается над ним. Это почти обидно.

— Думаю о том, с какой стороны буду дырявить твою черепную коробку, - очевидная ложь, Эйден не любит мараться в чужой крови, и тем более в чужом мозговом веществе. Но на все могут быть исключения.

— Как грубо, - разочарованный вздох звучит слишком наигранно, - я ведь сделал тебе такой хороший подарок, тебе даже не пришлось сегодня тащиться несколько сот метров под проливным дождем.

— Сахар. Его слишком много.

— Я просто стараюсь сделать твою жизнь хоть немного… «слаще», но так и быть, в следующий раз сделаю все так, как надо.

— Следующий раз?

— Завтра в Парк-Сквер, в том твоем очаровательном укрытии, которое ближе к реке. До скорого, и на этот раз не верь GPS, только зря потратишь время, - Эйдену кажется, что человек на другом конце провода беззлобно усмехается над ним. На дисплее его телефона сигнал GPS ведет за угол переулка, в котором он сейчас находится. На стене переулка он находит еще один стикер. «Испытание чужого терпения можно считать успешным, если оно лопнуло. Крутиер Б». Пирс глухо рычит от раздражения и, смяв в руках желтоватый квадрат бумаги, выкидывает его и пустой стакан из-под кофе в мусорное ведро. Одна из камер медленно проворачивается, следя за ним до тех пор, пока он не скрывается в нутре контейнера.

* * *

Он до последнего не мог поверить в то, что ему удастся посмотреть в глаза того, кто так ловко обводил его вокруг пальца все эти несколько дней. Судя по тому, как быстро открылся следящий, никаких неприятных фокусов он выдавать не намерен. Впрочем, Эйден Пирс уже давно разучился верить людям на слово, именно поэтому, поставив блестящий наполированными боками мотоцикл на подножку, он вновь накручивает глушитель на пистолет и зажимает в руке генератор помех. Просто так, на всякий случай, ему надо позаботиться только о том, чтобы не нажать на спусковой крючок раньше времени. Обойдя контейнер со всех сторон и не заметив ничего подозрительного, он медленно подходит к двери. Нетерпение, интерес, азарт – давно мертвые, но вновь разбуженные чувства. Вокруг ни одной живой души, в такой ранний час люди предпочитают спать. Солнце только начинает проглядываться на горизонте и окрашивает улицы шумного, но такого далекого сейчас города в оттенки кроваво-алого и рыжеватого. Свежо, влажно и прохладно. Пирсу тяжело дышать в густом тумане, скопившемся около реки, его потряхивает в плечах, но оружие он держит крепко. Дверь поддается со второго раза, отодвигается с надрывным скрипом и щелкает, встав в пазухах. Внутри пахнет горячим пластиком, пылью и терпким черным кофе.

— Доброе утро, - приветствует его темнота, Эйден видит лишь очертания фигуры, проступающие в свете мобильного телефона в котором копается следящий, сидя на краю его койки. Он полностью игнорирует возможность нападения, он не боится за свою жизнь, он контролирует себя, полностью уверенный в своих расчетах. Эйден убирает пистолет в кобуру и щелкает тумблером света.

— Сегодня холодно, - говорит он так, будто они знакомы с этим человеком уже очень давно. Отношения, построенные в сети, всегда кажутся такими – весьма длительными, хотя на самом деле им всего пара дней.

— Твой кофе. Как я и обещал. Без сахара, без сливок, без отравы. Просто кофе, с которого начинается каждый твой день, - незнакомец кивает на стол, на краю которого стоит бумажный стакан. Эйден, кажется, впервые в жизни чувствует себя несколько неловко. Вся эта ситуация сбивает его с толку. Он не привык к тому, что кто-то так с ним общается, он привык к тому, что кто-то сразу начинает угрожать, кто-то объясняет, кто-то пытается казаться симпатичным, кто-то флиртует. А тут абсолютное непонимание происходящего: то ли равнодушие, то ли насмешка, то ли доброжелательность. Но кофе он все-таки берет.

— Мой день начинается не с кофе, - намек в голосе Пирса не услышал бы только глухой, и следящий усмехается, хакер слышит его хмыканье. Глоток. Кофе до сих пор горячий и жжется, Пирс морщится, но пьет так же, как пил вчера, и позавчера, и еще два дня назад. Он отворачивается для того, чтобы закрыть дверь контейнера, чтобы не запускать в помещение утренний холод. Неизвестный отрывается от своего смартфона и Пирс чувствует, что сейчас он стоит у него за спиной, одна рука Эйдена лежит на поверхности двери, а другая держит стакан с кофе.

— Я безобидная мошка, не забыл? – насмешливо говорят ему практически на ухо, от чего по спине пробегает легкая волна мурашек. Слишком близко. Пирс чувствует, как следящий забирает у него кобуру с оружием, раскладную дубинку и телефон. Аккуратно и неспешно, не желая провоцировать слишком резкими или грубыми действиями. Все изъятое он откладывает на стол.

— Просто безобидная мошка не хочет стать мертвой, понимаешь? – чужие руки прикасаются к нему сквозь ткань одежды, прощупывают в поисках неприятных сюрпризов. СВУ и «глушилки» следящий оставляет ему, потому, что сейчас эти примочки Эйдену не помогут, да и нужна ли будет эта помощь? Он кивает головой на риторический вопрос, а после медленно поворачивается, тоже не желая провоцировать.

Парень, хотя скорее мужчина, на глаз чуть старше двадцати пяти, может быть двадцать восемь или двадцать девять, без профайлера трудно сказать. Одного роста с Пирсом, комплекция стандартная. Из-под капюшона утепленной толстовки видны выбеленные, сухие волосы и выбритые виски. Глаза серые, хотя, скорее всего это линзы, выглядит слишком неестественно. Татуировка на шее, из-за легкого шарфа не видно, как именно она выглядит. Весьма примечательная личность, хотя Пирсу до этого встречались и еще куда более яркие индивидуальности, на фоне которых следящий блекнет.

— Как кофе? – Эйдену почему-то очень хочется врезать этому человеку по лицу, он раздражает его своей прямолинейностью и тем, что недоговаривает, тем, что ведет себя не так, как множество остальных до него.

— Что тебе от меня нужно? – прямолинейно интересуется Пирс, полностью игнорируя вопрос незнакомца. Он все еще слишком близко, рассматривает его без всякого стеснения, хотя хакер предполагает, что следящий уже давно изучил его со всех сторон.

— Просто… хочу помочь тебе расслабиться. Как тебе такой вариант? – Пирс думает о том, что даже гематомы на этом лице будут смотреться уместно и привлекательно, а потом мотает головой, отгоняя от себя неуместные мысли.

— Слабо верится, - с каждым сказанным словом в голосе Эйдена все больше раздраженных ноток. Следящий морщится и отступает на несколько шагов назад, отходя к стеклянной перегородке, за которой находится душевая кабина, уступает клочок свободного пространства.

— Ты мне нравишься, Пирс, ну… в прямом смысле этого слова, ага? – клин клином, как говорится. Эйден может понять то, что неизвестный отвечает прямолинейностью на прямолинейность, но такого поворота он не ожидал, хотя вариант был, но в подобном раскладе следящим была девушка. Эйден молчит и ошарашено смотрит на стоящего напротив него блондина, противоречивые чувства, сталкивающиеся в нем, мешают думать и анализировать.

— И… и что ты мне предлагаешь делать? – Пирс разводит руки в стороны, а в его голосе звучит смесь непонимания, удивления и растерянности. Блондин тихо посмеивается, наблюдая за ним.

— Ну, ты можешь или уйти, или присесть и продолжить общаться со мной, - следящий сначала показывает на дверь, а потом вытягивает руку в сторону дивана в приглашающем жесте. Эйден садится на диван, в его жизни подобное происходит не часто, и к тому же он уверен в том, что сможет уйти в любой другой момент, когда все происходящее ему наскучит. Блондин садится рядом, сохраняя личное пространство.

— Меня зовут Кайн. Безобидный хакер, иногда взламываю чужие счета, чтобы как-то жить, ну и вот в последнее время начал влезать в чужую частную жизнь, как ты мог заметить, - он говорит так, что ему хочется верить, и Пирс ему верит. Это странно, хотя после всего произошедшего действительно странно то, что он до сих пор чему-то удивляется.

— Я слышал о тебе в новостях, а потом кое-кто дал мне на тебя наводку. Они составили кое-какой психологический портрет на тебя, и мне захотелось тебя… развлечь, - паузу между последними двумя словами блондин делает нарочно, и Пирс это понимает. Забавный человек, пусть и несколько странный.

— Развлечь в смысле… - Эйден не договаривает потому, что не знает как сформулировать свою мысль, но интонации его голоса звучат куда более понятно.

— Да, в том самом. Я понимаю, что звучит просто чудовищно и, может быть, отвратительно, но, раз последние несколько дней твоей жизни похожи на дурдом, зачем отказываться? Тебе от этого не станет хуже, да и вынуждать я тебя не буду. Наверное, я просто слишком прямолинейный, да? Просто я не знаю, как объяснить, - Пирс слышит в голосе Кайна растерянность и смущение, его доводы в чем-то смешны и абсурдны, но все-таки этот человек смог его заинтересовать, смог сделать это крайне изощренным способом и, если честно, Эйдену интересно, что будет дальше.

— Что мне надо делать? – если бы он не умел контролировать себя, то, скорее всего, смутился бы. Не каждый день грозный хакер Чикаго чувствует себя юной девственницей. Кайн перестает бубнить и смотрит на него с удивлением, скорее всего, он ожидал того, что мститель выкинет его отсюда, поддав пинка для ускорения. Пирс любит неожиданные маневры.

— Просто сиди. Можешь закрыть глаза и представлять что-нибудь приятное, типа того рейтингового ролика, который ты смотрел неделю назад. Хм… это лишнее да? Окей, - слишком спешный, сбивчивый, сейчас он не похож на того невозмутимого и самодовольного человека, каким был несколько минут назад. Эйден поднимается на ноги и раздевается, оставшись в одной футболке и штанах, он усаживается обратно на кровать и прислоняется спиной к стене. Значит, историю его посещений он тоже смотрел. Интересно. Весьма щепетильный и дотошный подход к делу. Ему это нравится. Пирс откидывает голову назад и закрывает глаза, а потом чувствует, как опускается ему на бедра вес чужого тела.

— Расслабься. Безобидная мошка, ага? Я не сделаю ничего, чтобы тебе не понравилось, просто, если что-то придется тебе не по вкусу, скажи об этом, - раздается у самого уха. Чужие пальцы забираются ему под футболку, очерчивают мышцы пресса. Спокойное, теплое дыхание над ухом пахнет мятой и цитрусом. Пирс напрягается, когда язык Кайна оставляет на его шее влажную дорожку. Непривычно. Гладит по животу и бокам, медленно, неспешно, с интересом, как исследователь. Ищет точки соприкосновения, находя – улыбается в изгиб шеи. Визг молнии на толстовке, шорох ткани. Подцепляет пальцами его футболку и тянет вверх, Эйден помогает избавить его от верхней одежды. Стена контрастно холодная по сравнению с горячими ладонями, неспешно изучающими его тело. В голове пустота, никакой картинки, все ощущения сосредоточены на осязании. Он приглушенно шипит, когда на тонкой коже его шеи сходятся крепкие зубы. Кайн замирает, и Пирс пальцами прикасается к коротким, колючим волоскам на его выбритом затылке, успокаивая и призывая к дальнейшему действию.

Ладони оглаживают его по плечам, в то время как руки Эйдена ложатся на непривычно широкую и крепкую талию. Девушки утонченнее и мягче. От кожи сладко пахнет молоком и медом, банально, но приятно для обоняния. Цепочка поцелуев от прикушенных ключиц, до шеи, потом до губ. Поцелуй мягкий и ненавязчивый, Кайн ждет, и хакер поддается, приоткрывает губы. Ему нравится тонкая боль, когда блондин прикусывает его язык, неспешно сдавливает до того момента, пока Эйден не начинает сопеть. Теперь он плотно прижимает его к себе, обнимает за талию и целует чуть более яростно, окончательно убивая всю нежность. Пирс никогда не был любителем «сладкого», его язык пропитан горьким кофе, и он разделяет этот вкус на двоих. Спину жжет от оставленных чужими ногтями полос, которые моментально проступают алыми бороздами на бледной коже. Эйден гортанно и низко рычит. Кайн отникает от его губ, сползает ниже, оставляя смазанные поцелуи на его щеке, шее, груди и животе. Прикасается пальцами к прорисовывающейся под тканью джинс эрекции, Пирс шумно втягивает в себя воздух сквозь сомкнутые зубы и нетерпеливо дергается на месте, наблюдая за тем, как следящий расстегивает пуговицу и молнию его штанов, а потом аккуратно стягивает все это с него. Непривычно. Кайн внимательно смотрит на него.

— Все в порядке, - охрипшим голосом говорит мститель и кивает головой. Странно, но приятно, он не чувствует отвращения или нежелания. Он забывает, как дышать, когда мягкие губы обхватывают головку его члена. Он приподнимается и кладет руку на голову блондина, гладит его пальцами по затылку. Кайн принимает его максимально глубоко, замирает на несколько секунд и сглатывает, на мгновение сдавливая головку члена глотательными мышцами. Эйден бы кончил, если бы не пальцы, плотно обхватившие основание его члена. Все движения следящего издевательски плавные и неспешные. Хочется большего, хочется чего-то более жесткого. Кайн умеет читать язык тела.

— Постарайся сдерживать себя хотя бы первые десять минут, хорошо? Не хочу потом отлеживаться от чужого чрезмерного старания, - Пирс кивает головой, сквозь пелену одурманивающего его желания сложно различать слова, но смысл он понимает. Теперь его глаза не закрыты, наблюдение лишь разжигает интерес.

Хакер сдерживает порывы своего тела до тех пор, пока Кайн полностью не опускается на него. Пальцы следящего сдавливают его плечи до белизны на костяшках, боль отрезвляет. Пирс гладит его по спине и шепчет что-то бессвязное, просит, успокаивает. Улыбка на губах Кайна выглядит вымученной и неестественной. Хакер низко стонет, когда чужие мышцы плотно сдавливают его член, его потряхивает от нетерпения. Ему хочется большего, но он ждет, пока чужое тело привыкнет к его размерам, пока привыкнет к чувству наполненности. Порывистый вздох при первом толчке звучит облегчением и благодарностью. Жарко, узко, искушающе. Он приподнимается, прижимается головой к груди блондина, прикусывает терпко пахнущую кожу, слизывает проступившие капли пота.

— Я хочу… по-другому, - бессвязно шепчет он и, плотнее прижав тело Кайна к себе, переворачивает его на спину и укладывает на кровати. Когда он резко вторгается в его податливое тело, он смотрит ему в глаза и не видит там боли. Еще раз, и еще, с каждым разом все жестче и резче, до исступления. Блондин просовывает руку между их телами и, лаская себя, шумно дышит, реже – стонет, когда Пирс вторгается в него до основания, проникая максимально глубоко и заполняя собой. Дыхание на коже горячее, но не горячее покрытых испариной тел. Руки дрожат от перенапряжения, и Эйден припадает на локти, оказываясь максимально близко, он тянется за поцелуем и получает его. Кайн стонет ему в рот, и это окончательно срывает всякую попытку быть мягче. Пирс редко бывает искренним в своих порывах, сейчас, не контролируя свой рассудок, он максимально честен. Он вколачивается в тело под собой с остервенением и жестокостью, не контролируя себя, ловя губами, чужое дыхание и несуразные слова, смысла которых даже не стремится понять. Кайн под ним дышит еще чаще и теперь его редкие стоны похожи на скулеж, в уголках глаз скопились слезы. Еще несколько движений, мгновение на понимание близкого исхода, и он выходит из блондина, обхватывает ладонью свой член и спешно доводит себя до оргазма, заливая смуглую кожу следящего мутно-белым семенем, которое потом смешивается с семенем самого блондина.

Пирс едва находит в себе силы для того, чтобы оттолкнуться от кровати и лечь рядом на бок. Кайн прижимается к нему спиной, и Эйден обнимает его, прижимая еще плотнее, целует в покатое плечо, слегка прикусывая.

— Это было… сильно, - шепчет мститель и кривит губы в натянутой усмешке, Кайн тихо хмыкает.

— Придется подарить тебе новые простыни, - как бы между делом констатирует он, и теперь приходит пора Пирса посмеиваться.

— Для двоих душевая кабинка слишком маленькая, так что я пойду первым, - вновь заговаривает блондин и, собравшись с силами, поднимается и направляется в душевую. Эйден наблюдает за ним до тех пор, пока стекло окончательно не запотевает. Он слышит скрип, какой бывает при соприкосновении кожи и стекла. «Ко мне», проступают буквы на запотевшем стекле, и Пирс легко срывается с места, переступает порог стеклянной перегородки и вжимает тело блондина в кафельную стену, впиваясь в него с новой яростью и нетерпением. Где-то снаружи солнце заливает пробуждающийся город теплым светом, но им нет до этого дела.

* * *

— И все-таки, кто дал тебе наводку? – Пирс поворачивает голову к плечу и смотрит на сгорбленную спину Кайна, который увлеченно пытается обойти систему безопасности на его компьютере исключительно из спортивного интереса. Эйден следит за его действиями в системе со смартфона, кем бы он ни был, он не даст ему зайти слишком далеко.

— Ну, знаешь… это вроде как тайна и все такое, - бубнит блондин, щелкая клавишами и цокая языком всякий
раз, когда на экране загорается красная табличка запрета.

Трель входящего видео вызова звучит неожиданно для обоих, на мониторе компьютера отражается ник: «Хулиган17». Пирс про себя отмечает тот факт, что Кайн как-то слишком суетливо отъехал на стуле подальше настолько, чтобы не попадать в зрачок веб-камеры. Хакеры скрытны по своей природе, но есть что-то подозрительное и странное в его поведении. Не утруждая себя сборами Эйден принимает вызов, лицо Клары на экране выглядит задумчивым.

— Пирс, кажется, я нашла твоего клиента. Не поверишь, он сейчас находится в одном из твоих убежищ, - увлеченно щебечет девушка, а потом поднимает глаза на транслирующуюся картинку. - С тобой все нормально? – Клара не то удивлена, не то чем-то возмущена.

— Да, а что такое?

— Просто ты сейчас расслабленно валяешься в том самом месте, где ошивается индивид который, как ты помнишь, надоедал тебе фактом своего существования на протяжении нескольких дней?

— Этот? – Пирс с помощью смартфона переводит зрачок камеры на забившегося угол блондина.

— Кайн? Какого хрена лысого… Постой… Так, это… а почему… Где твоя толстовка, или футболка, или рубашка, или что ты там носишь? Хотя нет, стой… только не говори, что… - до Клары наконец-то доходит понимание того, что она только что увидела. - Сукин ты сын, да ты издеваешься! Когда я говорила «развлечь» я не имела в виду…

Клара так и не успевает довести свою мысль до логического завершения потому что свет в убежище вырубается. В окружающей темноте слышно только гневное сопение Эйдана.

— Кажется, тебе есть, что мне рассказать, Кайн, - голос у хакера такой, будто он только что вышел на тропу войны.

— Разве? Может быть лучше… выпьем по чашечке черного кофе без сахара?

@темы: слэш, Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Watch_Dogs, fanfiction

---

Lap dance

Автор:  Mondays
Беты (редакторы): adfoxky
Фэндом: Mass Effect
Основные персонажи: Кайден Аленко, м!Шепард
Пэйринг или персонажи: Шепард/Кайден; мимоходом: Гаррус и Джейкоб
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Размер: Мини, 13 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Шепард, согласившись с тем, что даже героям нужно отдыхать, идет с товарищами в стриптиз-бар. Коммандер даже предположить не мог, что звездой вечера станет его хороший знакомый.
Посвящение: Выражаю благодарность своей бете adfoxky - за исключительное терпение, подбадривание и мотивации.
Примечания автора: Как ни странно я полностью удовлетворен проделанной работой и собой в частности. Буду очень рад любым отзывам к этой работе.
Большая часть фика писалась под треки Kosheen, сцена основного танца написана под песню Kosheen – Recovery koshin.
Тайм-лайн: вторая часть, после миссии в колонии "Горизонт".

Цитадель — это центр нашего мира. Несмотря на то, что станция висит где-то на отшибе Млечного пути, она все-таки отвоевала для себя пальмовую ветвь первенства. Посоревноваться с Цитаделью могла разве что Омега, но пристанище относительно благородных и честных сманивало к себе куда больше самых разнообразных посетителей, в отличие от огромного бандитского притона. Шепард поочередно рассматривал лепестки приближающейся станции задумчивым взглядом. Думал коммандер о том, что Гаррус и Джейкоб подозрительно быстро спелись, хотя черт бы с ними, больше, чем завязавшаяся между оперативником и снайпером дружба, его волновало их совершенно вопиющее предложение — отправиться в какой-нибудь бар на нижнем уровне Цитадели. Знал Шепард, какие там бывают бары, и был полностью уверен в том, что подчиненные не обманут его опасений. На нижних уровнях Цитадели нашли для себя место такие бары, каким, наверное, и Омега бы позавидовала, как ни крути, а грязи место найдется везде. Пока владельцы притонов платят работникам службы безопасности немаленькие деньги, они будут закрывать на это беззаконие глаза, потому что как существовала коррупция, так она и будет существовать, и на девять моралистов найдется один раздолбай — закон подлости в действии, к тому же, за всем все равно уследить невозможно.

— Шепард, что решил? Или боишься получить выговор от Удины? Я тебя уверяю, пока он тебя не увидит на пороге своего кабинета, ему будет глубоко все равно, - Гаррус подпирал плечом стенку каюты, и, насколько можно было судить по не шибко богатому на эмоции турианскому лицу, он беззлобно насмехался. Вакариану, как сложилось, вообще было позволено куда больше, чем всей остальной команде, правда, турианец не спешил пользоваться своим положением «друг капитана» и дни напролет откалибровывал боевые орудия, не высовываясь даже во время обеденного перерыва. Зато сегодня проявил себя в полной мере. Где-то за спиной Гарруса топтался на месте Джейкоб, то и дело косящийся на неподвижно стоящего на своем месте коммандера. Несмотря на то, что Шепард в свое время помог Тейлору с его личной просьбой, темнокожий церберовец все равно предпочитал не нарушать субординации и культурно помалкивал, не желая ввязываться в диалог старых приятелей.

— Шепард, вряд ли ты отвяжешься от нас своим молчанием, я ничего не имею против, но и тебе надо отдыхать. К тому же, задумайся, нам предстоит ответственная миссия, при исполнении которой мы, вполне возможно, сложим свои головы за правое дело. Не можем же мы вечно колесить по галактике по прихоти то Призрака, то сторонних нанимателей. И вообще, ты себя в зеркало видел? Вся рожа бледная! Коммандер, настоятельно рекомендую вам провести хотя бы один вечер в компании друзей и расслабиться, - турианец выдохнул и впился в коммандера испытывающим взглядом. Сзади подступил Джейкоб.

— А если вам нужен повод — отметим успешное выполнение миссии и прибытие Тали на борт, - Тейлор пожал плечами с таким видом, как будто он днями напролет уговаривает строптивого Джона Шепарда сходить с ним и Гаррусом в какое-нибудь питейное заведение. На самом деле коммандер прекрасно понимал, что от подчиненных ему отвязаться не получится, да и не очень хочется, хотя бы потому, что Гаррус прав — возможно, они доживают последние месяцы своей жизни. Погружаться с головой исключительно в работу было бы смешно, даже невзирая на то, что Джон подходил к своим обязанностям со всей строгостью и серьезностью, чего так же требовал и от своей команды. Уже натягивая на плечи форменную кожаную куртку, коммандер подошел к терминалу.

— Джокер, сколько у нас времени до прибытия? – поинтересовался коммандер, через плечо поглядывая на скалящего в улыбке треугольные клыки Гарруса и на довольно ухмыляющегося Тейлора. Состроив подчиненным наигранно-гневную гримасу, он вновь отвернулся к терминалу.

— Десять минут, капитан.

— Если быть точным, восемь минут и сорок шесть секунд, - внесла свою лепту СУЗИ.

— Святые угодники, я же уже отключил звук у этой хрени, где была эта злосчастная кнопка?!

Дабы не ввязываться в перебранку пилота и искусственного интеллекта, Шепард спешно отключился от голосовой связи и повернулся к переминающимся с ноги на ногу товарищам, которые усердно давили лыбу и вообще выглядели преувеличенно веселыми и жизнерадостными, и это вот эти представители разумной жизни минуту назад втирали ему о самоубийственной миссии? И все-таки Шепарду определенно нравилась его команда, таких бойцов нет ни у Альянса, ни у Цербера, ни у кого бы то ни было во всей галактике.

С борта «Нормандии» они ступили на твердую землю едва ли не в обнимку, так сказать, «для храбрости» Шепард и Джейкоб приняли на душу еще перед выходом, Вакариан подобным развитием событий остался недоволен, потому что ему выпивки не нашлось, а пить человеческий алкоголь не позволило чувство самосохранения. Впрочем, он собирался кардинально изменить ситуацию в течение ближайшего получаса. Пока Джон и Джейкоб, сидя на заднем сидении, усердно рвали глотки, распевая гимн Соединенных Штатов Америки в настежь открытые окна, Гаррус с тем же усердием управлял машиной и недовольно косился через плечо, благо автопилот позволял не так тщательно следить за управлением. Виски из крови бравых певцов и патриотов выветрился только к концу поездки, можно даже сказать, что в бар все трое зашли, прибывая в трезвом уме и твердой памяти, что, само собой, надо было исправлять. Шепард лишь на миг поднял глаза наверх, но фосфоресцирующая неоном вывеска с названием заведения расплылась в сплошное бело-голубое пятно.

— Что это за место? – перекрикивая тяжелые, мощные кульбиты музыки, чуть ли не проорал коммандер на ухо Джейкоба, церберовец мотнул головой в сторону устраивающегося на своем месте Вакариана, тем самым предлагая допросить на эту тему турианца, Джейкоб явно не был силен в сфере знаний нелегальных питейных заведений Цитадели. Шепард повторил свой вопрос, теперь уже пробасив его в слуховое отверстие турианца, Гаррус поморщился, кажется, у представителей его расы слух был куда лучше, нежели у людей.

— «Логово Иштар», стриптиз-бар для тех, у кого карман шире. Владелица — одна прекрасная леди из числа людей, приятная личность ровно до тех пор, пока кто-нибудь не попытается устроить беспредел на территории ее бара, беспредельщикам она и сама глаза выцарапать может. Владелица гарантирует полную конфиденциальность, не разглашает информации о своих посетителях и поддерживает порядок на должном уровне. Приличное заведение по стандартам этого места, но со своими секретами, впрочем, пока Иш платит, СБЦ хоть охрану выставит по всему внешнему периметру, - Гаррус явно знал о баре и раньше, скорее всего, узнал еще тогда, когда служил на благо Цитадели. Турианец успевал говорить и одновременно листать прайс-лист, нажав несколько кнопок на датападе, он передал гаджет в руки подошедшей азари и широко усмехнулся, наблюдая за тем, как Тейлор едва ли не исходит слюной, наблюдая за парой танцовщиц.

Шепарду в этом месте нравилось, по крайней мере, тут он не так напрягался, как, например, в «Черной Звезде», где его, вполне возможно, могли бы выследить репортеры или другого рода интересующиеся. Само «Логово Иштар» представляло собой скорее клуб, нежели бар — отсутствие направленного света мешало хорошо рассмотреть лица проходящих мимо их столика людей и ксеносов, тут и там тьму прорезали разноцветные лучи, по полу стелился молочно-белый, чуть отдающий в голубизну дым. На общем фоне выделялись зарешеченные, подсвеченные голубоватым светом ниши под потолком заведения, где извивались в причудливых танцах одна, а то и две танцовщицы. Так же присутствовали несколько не зарешеченных пьедесталов с шестами, вокруг которых сноровисто и умело извивались симпатичные стриптизерши. Пустовал только подиум-сцена, в конце которого также располагался шест, скорее всего, там выступают только признанные танцоры, так сказать, любимцы публики, ради которых посетители бара и платят баснословные деньги за вход. Компания коммандера расположилась на втором ярусе «Логова», тут, можно сказать, была вип-зона для гостей особого порядка, а его, фактически восставшего из мертвых СпеКТРа, вряд ли можно было отнести к какой-либо другой категории. Прелесть данного места заключалась в том, что оттуда был виден каждый уголок клуба, будь то бар или танцплощадка, на которую, при желании, они могли бы легко спуститься, и, конечно же, самый лучший вид открывался на центральный подиум.

Занятый осмотром места дислокации, Джон упустил из вида тот момент, когда всё та же симпатичная азари, при любом удобном случае подмигивающая и растягивающая в улыбке напомаженные губы, принесла им несколько стаканов с алкоголем и какую-то закуску. Положение исправил пихнувший его под ребра Гаррус, настроенный хорошенько сегодня выпить в компании приятелей.

— Ну, Шепард, выпьем за твое воскрешение и здоровье, - отвесил лаконичный тост церберовец и поднял стакан. Чокнулись. Выпили. Заказали еще, и не стаканы, а несколько бутылок. Команда «Нормандии» не только капитально зачищает местность от неприятеля, но и так же капитально отдыхает.

Последующий час прошел за душевными беседами, распеванием песен, тратой денег на выпивку и разниманием Джейкоба и какого-то расиста из человеческого числа, который весьма неудачно пошутил. Несмотря на потуги коммандера (невозмутимый обычно Гаррус в это время заходился в приступах смеха, наблюдая за тем, как бравый и явно перебравший оперативник «Цербера», непроизвольно мотаясь от одного края поля боя к другому, махал кулаками почем зря) и прискакавшей к середине потасовки охраны, Тейлору все-таки удалось намять бока обидчику и даже пнуть его под мягкое место «для ускорения», как оправдался церберовец. «Дорогим гостям» сделали устное предупреждение и с поразительной для кроганской расы вежливостью попросили более междоусобиц не устраивать, ради того, чтобы не приводить дело к неприятным последствиям и не злить госпожу Иш. Тейлор, было, вознамерился показать «кто тут главный» и кроганам-охранникам, но, словив подзатыльник от Вакариана и гневный взгляд от Шепарда, сник и уткнулся в свой стакан с видом нашкодившего мальчишки. Джон принес извинения за беспокойства, и компания, быстро оправившись от мелкой неприятности, вновь вернулась к разговорам.

Они настолько привыкли к громкой музыке, что мгновенно обратили внимание на то, что биты, заставляющие вибрировать пол под ногами, стихли, буйное светопреставление тоже стало менее хаотичным, сделалось более медленным и плавным, разговоры в зале сошли на нет. Посетители устремили свой взор на главную подиум-сцену, в сторону которой бил направленный белый свет прожектора, в ореоле которого уже появился приятного вида ведущий.

— Дамы и господа, многие из вас сегодня пришли в «Логово Иштар», дабы усладить свой взор искусством эротического танца, - ведущий широко улыбнулся и чуть переждал, пока довольное улюлюканье и гул толпы стихнет, и вновь продолжил. - Сегодня для вас выступит молодой, но наверняка запомнившийся многим из вас танцор. Дамы и господа, встречайте — Космопех! – ведущий вышел из-под света прожектора, и тот моментально погас, толпа зашлась в истеричном повизгивании, крике и аплодисментах, отдельные личности пытались скандировать имя танцора. В «Логове» стало совсем темно, музыка набрала громкости, но теперь это было не бессмысленное чередование кульбитов, от которого закладывало уши, а плавный, приятный мотив с незначительными агрессивными и таинственными нотками.

В один момент подиум вспыхнул слабой, пульсирующей в такт мелодии синей подсветкой, с каждой секундой свет набирал яркость, и теперь можно было различить плавно вышагивающего по подиуму, словно идущего по одной прямой полосе танцора. Его плавные, чуть ленивые движения не могли скрыть своей толики опасности и агрессивности, рассмотреть его внешность было невозможно, потому что, следуя своему псевдониму, танцор был закован в среднюю броню фирмы «Совет Серрайса» сине-белого цвета и, кажется, емкостный шлем — качество обмундирования наметанный глаз коммандера определил моментально. Стриптизер все так же неспешно дошел до конца подиума, который обошел по краю, внимательно рассматривая стоящую внизу и разинувшую свои рты толпу, а после медленно приблизился к шесту, по хромированной поверхности которого лишь пробежался пальцами. Непривычно резко после былой неспешности он опустился на колени и, склонившись вниз, прикоснувшись грудью к лакированному покрытию подиума, выгнул спину. Будто царапая пальцами пол, он плавно подался назад, вновь поднимаясь на колени, и обхватил пальцами оставшийся за спиной шест. Первыми с него слетели наплечники и рукавицы. Шепард обратил внимание на усилившееся у себя слюноотделение. Этот Космопех определенно умеет заинтересовать даже неискушенную толпу. Далее на пол упал и был отодвинут скользящим движением ноги фирменный нагрудник. Обворожительно улыбнувшись, танцор крепко ухватился пальцами одной руки за пилон и крутанулся на месте, после зацепился за шест ногой и сделал еще один оборот. Коммандер по мере продвижения шоу начал улавливать какие-то смутные сигналы собственного мозга, кажется, выступающий отдаленно ему кого-то напоминал, но разум отказывался понимать, кого именно, вот будь Джон менее пьян, он бы наверняка моментально бы понял, но не сейчас. С танцора тем временем понятным образом сгинули поножи.

В это время Космопех, обхватив ногами пилон, плавно продвигался к верхней части шеста, успевая ленно выгибать спину после каждого рывка выше. Вновь скрестив ноги вокруг шеста, одну из которых он вытянул, а вторую согнул в колене, стриптизер выпустил из пальцев металлическую поверхность и откинулся назад, переворачиваясь головой вниз. На некоторое время он застыл в таком положении, дав публике жадно осмотреть крепкое тело, под натянутой кожей которого хорошо просматривались связки мышц. Чуть расслабив бедра, танцор заскользил по пилону вниз, спустившись до середины, перехватил шест пальцами и, теперь полностью расслабив ноги, перевернулся и коснулся подошвами ботинок пола. Звуки музыки стали жестче, и вместе с тем движения неизвестного любителя эротического танца приобрели агрессивный оттенок и резкость, в какое-то мгновение на кончиках его пальцев вспыхнул голубой огонь биотики, постепенно охвативший его руки, а после и заискрившийся на шесте, который Космопех обнимал пальцами. Переступая ногами, он обходил пилон вокруг, то и дело чуть подпрыгивая, цеплялся за него пальцами, делая несколько оборотов вокруг. Скользящее движение ногой по полу, смешение грации и агрессии в одном сосуде, взгляд под голубоватой пластиной так и не снятого шлема — внимательный и цепкий, будто ищущий. Очередной скачок музыки и вновь искусный переворот. Джон сглатывает, Гаррус и Джейкоб уже давно едва ли не висят на ограждении яруса, свесившись через перила едва ли не наполовину. Коммандер жадно изучает глазами изгиб спины и шеи, цепляется взглядом за грациозное движение кисти, впитывает мимолетную улыбку и скользит языком по нижней губе, наблюдая за тем, как танцор откидывает голову назад, а после, перебирая руками по пилону, вновь встает на колени и выгибается назад всем телом, встав на неправильный мостик. Перекат по полу, переворот и, упершись руками в пол, он сначала приподнимает таз, а после, скользя пальцами от лодыжек до бедер, неспешно поднимает верхнюю часть тела. Звуки музыки сходят на нет, и вместе с тем затухает пульсация подсветки подиума, толпа жадно рокочет и тянет руки вперед, к сцене. Космопех вновь подходит к шесту и, заведя одну руку, объятую голубым свечением биотики, за спину, обхватывает пальцами пилон, который послушно вспыхивает едва ли не ярче подсветки, освещая все вокруг и выгодно подсвечивая полуобнаженное тело, другой же рукой танцор берется за нижнюю часть шлема и тянет его наверх. Шепард таращит глаза в сторону подиума, Гаррус нетерпеливо щелкает мандибулами, Тейлор едва ли не подпрыгивает на месте. Шлем неспешно поднимается, обнажая сначала линию изогнутых в манящей улыбке губ, после прямой нос и после внимательные, светящиеся голубым светом глаза. Музыка окончательно утихает, подсветка гаснет, и пульсирующее пламя биотики растворяется, будто бы его и не было вовсе.

Шепард сидит ни жив ни мертв, стакан в его кулаке грозит лопнуть осколками с минуты на минуту. Вакариан отшатнулся от ограждения и налетел копчиком на край стола, в который моментально вцепился когтистыми пальцами — для устойчивости. Оба со смесью ужаса и непонимания смотрят в сторону сцены. Один только Джейкоб свистит и улюлюкает, как и беснующаяся внизу толпа. Коммандер поворачивает голову в сторону верного товарища, смотрит с немым вопросом, и Гаррус медленно кивает головой, а после садится на стул.

— Мне показалось или это… - Вакариан все так же таращится в сторону подиума и слепо шарит рукой по столу в поисках стакана с выпивкой, который ему в итоге придвигает Шепард.

— Ага, именно «или это…» или у нас массовая галлюцинация, - бормочет коммандер, пока что приглушенная музыка позволяет ему говорить негромко. Покосившись на скачущего у парапета Тейлора, он вновь смотрит на турианца. - Это же был Аленко? – Вакариан молча кивает головой и залпом допивает остатки выпивки.

— Он, родимый, ну или, как ты сказал, у нас массовая галлюцинация, в чем я сомневаюсь. До чего же его нелегкая довела, ничего не имею против «Логова», но, как по мне, видеть тут лейтенанта несколько странно, я бы даже сказал «очень», - Гаррус пожимает плечами, Шепард всем своим видом выражает согласие с мнением друга. Или произошло что-то экстраординарное, или Шепард многого не понимает в этой жизни.

— А ведь неплохо танцует, мне понравилось, - резюмирует свои ощущения коммандер, и приходит теперь черед Гарруса с ним согласиться. Шепард редко когда был озабочен любовным вопросом, ввиду своего не слишком категоричного и открытого характера, он спокойно относился к однополым связям, но ранее сам за этим замечен не был, разве что когда проходили учения, в их взводе было мало женщин, зато были однополчане, готовые «помочь, если что», никто никого не презирал, никто не трепался и не намекал, хотя нет, конечно, были свои уроды, но основная составляющая предпочитала не выдавать чужих секретов и тем самым сохранять свои. У всех были тайны, и Джон Шепард не был исключением.

- Знаешь, мне было бы интересно с ним встретиться… в более закрытой обстановке, сможешь устроить? – Джон задумчиво обводил пальцем ободок стакана, а после поднял вопросительный взгляд на Гарруса. Вакариан чуть дернул мандибулами и, на секунду задумавшись, положительно качнул головой.

Когда к ним в очередной раз подошла официантка для того, чтобы заменить опустошенные бутылки на полные, турианец поймал ее аккуратную ручку в кольцо своих пальцев и ненавязчиво потянул на себя. Когда девушка нагнулась, он шепнул ей несколько слов на ушко, азари мягко улыбнулась, стрельнула хитрыми глазками в сторону коммандера и, оставив на столе бутылку качественного турианского виски, скрылась с глаз. На брошенный в его сторону взгляд Шепарда, Вакариан ответил жестом «О’кей». Под еще парочку лаконичных тостов со стороны Тейлора они выпили, по чести говоря, Шепард, кажется, пил для храбрости. На третьем тосте к столу пожаловала женщина, на которую, поначалу, внимание обратил только Гаррус, после в ее сторону посмотрел и сам коммандер. Вряд ли кто-то с уверенностью мог бы дать этой представительнице прекрасного пола какой-либо определенный возраст, тем не менее, женщина была симпатична и прямо-таки излучала собой дружелюбие, властность и некоторую долю загадочности, присущую всем женщинам. Она мягко кивнула и добро улыбнулась Вакариану, после чего обратила взор светлых глаз на Джона.

— Коммандер Шепард, рада видеть вас в добром здравии. Полагаю, вы бы хотели получить некоторую услугу с моей стороны. Я — Иш, владелица этого заведения, идемте, поговорим в более располагающей обстановке, - коммандер все понял быстро и правильно, благодарно кивнув турианцу, он махнул рукой и уверил товарищей, что «отойдет ненадолго».

В кабинете у женщины было непривычно тихо. Весело трещал ненастоящими бревнами искусственный камин, который, несмотря на свою искусственность, пылал жаром. Аудиосистема тихо воспроизводила какую-то классическую инструментальную музыку. Декор помещения удивительным образом совмещал в себе домашний уют и рабочую строгость — сочетание аскетичности и весьма милых глазу деталей, вроде букета алых пионов в вазе причудливой формы на столе Иш или забытой на кофейном столике плюшевой игрушки кота, расслабляли посетителя, вводили его в подобие успокоения, даже некоторой защищенности. Иш в приглашающем жесте вытянула руку в сторону кресла старого, докосмического образца, выполненного из дерева, ткани и синтетического наполнителя. Шепарду сидеть в таком было несколько некомфортно, создавалось такое ощущение, будто ты пришел в музей и решил протереть своим задом кресло какого-нибудь египетского фараона, сталь и кожа все-таки были для него более привычными сочетаниями в отношении меблировки. Иш заняла свое рабочее кресло, уперлась локтями в столешницу, сцепила тонкие пальцы в замок и положила на них подбородок.

— Для начала, позвольте прояснить ситуацию. Несмотря на то, что мы ведем не совсем честный бизнес и наше заведение приписано в число так называемых «притонов», я имею смелость сказать, что «Логово Иштар» является лучшим увеселительным заведением в данном секторе. У нас есть несколько грехов, в том числе торговля психотропными веществами и изготовление очень и очень «экзотических» блюд с использованием органов разумных рас, но в число наших прегрешений, как бы странно это не звучало, не входит проституция. Позвольте закончить, коммандер. Я ни в коей мере не хочу оскорбить вас или ваши взгляды на жизнь, не думайте, что я распинаюсь перед каждым любителем «горяченького», все-таки не каждый день в моем заведении появляется воскресший СпеКТР в компании лучшего стрелка и охотника за головами и работника группировки «Цербер». Сюда вы были приглашены ввиду того, что для вас я могу сделать единичное исключение из правил, конечно же, я надеюсь на то, что могу вам доверять, вы не выглядите как человек, у которого есть время для распускания грязных слухов — оставим это моим конкурентам. Мне бы хотелось услышать ваши пожелания, исходя из которых, я буду делать выводы касательно суммы, - Иш замолчала, изогнув губы в дежурной, благодушной улыбке. Шепард сидел, выгнув бровь и глупо улыбаясь.

— Я не это… Хотя, подождите, у него, получается, и до этого кто-то был? – не то чтобы Шепарда волновала судьба Аленко, он до сих пор был на него несколько обижен после событий на «Горизонте», но все-таки что-то подобное ревности сумело пробраться коммандеру в разум, Кайден, как-никак, был ему несколько симпатичен. Иш улыбалась все так же сдержанно и добро.

— Можно сказать и так, он работает тут несколько недель, небольшой срок, к нему приходили два человека, за остальным мы не наблюдаем, не люблю вмешиваться в чужую личную жизнь при наличии собственной, - Шепард тихо скрипнул сжатыми зубами, но не более. Благо, за несколько лет он научился полностью контролировать себя и свои эмоции. Но явно не свои намерения, потому что в голове уже появилась одна весьма злорадная и интересная мысль. Стоит ли мстить Аленко за проявленную дерзость? Если появился удобный случай, почему бы и не попробовать?

— Если я могу вам доверять, то да, наверное, у меня нашлась бы пара условий. Он не должен меня видеть, предупредите его заранее о том, чтобы он не прикасался к моему лицу. Он не должен слышать мой естественный голос. Думаю, мне понадобятся хомуты и смазка, и… пожалуй, я хочу, чтобы он исполнил для меня приватный танец. Это осуществимо? – Иш задумалась, возведя глаза к потолку, женщина явно прикидывала что-то в голове.

— Да, вполне. Повязка на глаза, хомуты и смазка у нас найдется. Касаемо голоса — у нас есть хорошее приобретение, что-то вроде наушников, чуть перенастроим их для того, чтобы звук вашего голоса слышался искаженным, и готово. На счет танца — вы сегодня сами убедились, что у Космопеха прекрасная пластика, думаю, он не откажет. Я сниму кредиты с вашего терминала, не думаю, что сильно вас ограблю. Подождите за дверью, через две-три минуты, когда все подготовят, подойдет моя помощница, она вас проводит. Удачно отдохнуть, коммандер, надеюсь, вам понравится, и вы нас навестите еще раз.

Провожатой капитана стала молодая и вежливая азари, девушка тронула коммандера за плечо и рукой указала направление. Они вышли в небольшой скудно освещенный коридор, и, миновав несколько идентичных дверей, остановились подле одной из них. Девушка активировала панель управления.

— У вас неограниченный запас времени. Как только зайдете, устройтесь на диване, он будет от вас по правую руку, кровать в левой части помещения, душевая в конце комнаты, затребованные вами предметы и датапад для вызова обслуживающего персонала будут находиться на прикроватном столике. Удачного отдыха, - девушка улыбнулась и, нажав несколько кнопок, отошла в сторону от разъехавшихся дверных створок. Джон благодарно кивнул и, перешагнув порог помещения, как и просила девушка, устроился на диване со всеми удобствами. Пока лейтенанта в помещении не было, Шепард позволил себе осмотреться.

Небольшое помещение скорее было похоже на экономно обставленную квартиру: махровый, наверняка мягкий ковер устилал пол, напротив небольшого дивана располагалась двуспальная, тщательно застеленная кровать, по бокам от которой стояли прикроватные столики, справа от коммандера, в конце помещения располагалась дверь, ведущая в санузел, а в одном из углов расположился мини-бар. Отличительными особенностями можно было считать, скорее всего, приглушенное, не раздражающее глаза, красноватое освещение и установленный между кроватью и диваном пилон. Занятый ожиданием Джон разулся, отставил ботинки к двери и с наслаждением вытянулся на диване, тихо хрустнув парой-тройкой костей — если отдыхать, то с комфортом.

Шепард упустил из вида тот момент, когда в распахнутые двери тихой, едва ли не крадущейся походкой вошел тот, кого здесь привыкли называть Космопехом. Лейтенант спокойно, не задев ничего, приблизился к пилону и пробежался по поверхности пальцами, видимо, этот жест вошел у него в привычку. Коммандер моментально принял сидячее положение. В отличие от шоу, сейчас Кайден был практически полностью раздет, броню на него никто нацепить не додумался, и слава богу - возиться с крепежами у Шепарда не было никакого желания. Некоторое время Аленко весьма интригующе танцевал подле шеста, выполняя одному ему известную связку акробатических и гимнастических элементов. В тот момент, когда опустившийся на четвереньки биотик неспешно и по-своему грациозно стал двигаться в его сторону, Джон вжался спиной в диван и сглотнул набежавшую слюну. Аленко заинтриговывал и дразнил своей леностью и медлительностью, он притягивал взгляд, умел заинтересовать хотя бы потому, что не открывался целиком. Коммандер чуть вздрогнул, почувствовав, как пальцы лейтенанта легко коснулись его бедер. Кайден, а это был именно он, уж с такого расстояния грешно было ошибиться, поднялся на колени и усилил нажим пальцев. Опираясь на колени мужчины, он поднялся на ноги и неспешно опустился ему на бедра. Шепард никогда так отчаянно не желал слиться с диваном в одно целое, но все его потуги оказались бессмысленными. Капитан глубоко вдохнул, почувствовав сквозь футболку холодное покалывание, судя по голубому отсвету руки лейтенанта, вновь обняло сияние биотики. Удивительно ловкие пальцы уже скоро избавили Шепарда от футболки и теперь оглаживали по широким плечам и крепкой груди, Джон боялся, что в один прекрасный момент забудет, как дышать. Аленко строго соблюдал инструктаж — он не касался лица клиента, Шепард, в свою очередь, соблюдал неписанное правило любого приличного стриптиз-бара — не прикасался руками к стриптизеру. Только тогда, когда Кайден крепко обхватил его запястья своими пальцами и положил руки коммандера на свои бедра, Шепард вдруг с удовольствием и едва сдерживаемой спешностью принялся изучать тело бывшего подчиненного при помощи осязания. У Аленко была удивительно мягкая и гладкая кожа, пахнущая едва различимым древесно-хвойным запахом, раньше Джон помнил, как назывался его одеколон, сейчас уже забыл. Он бы никогда не мог подумать, что Кайден, упертый как баран лейтенант Кайден Аленко, может быть таким пластичным и податливым, ластящимся на прикосновения, как верный пес. Биотик, поддерживаемый за спину крепкой рукой коммандера, выгибался дугой и едва ли не по-кошачьи мурчал от скользящих прикосновений к груди и животу. Джон не мог и не хотел верить в то, что все это наигранно, что это лишь часть продуманного шоу, да и разум его сейчас бы не мог вместить в себя столь глобальных мыслей, вместо этого он просто упивался видом сильного тела.

— Кто ты? – голос у Аленко едва дрожал, но даже это позволило бдительному коммандеру уловить ноты заинтригованности и довольства. Нет, пока что не время вскрывать карты, если уж он и решил сделать лейтенанта жертвой, то должен помучить подольше, вряд ли узнав, чьи именно бедра он оседлал, Аленко останется таким же нежным и шелковым. Коммандер улыбнулся, сегодня определенно отличный день.

— Тебе это важно? - тихо, негромко, не нарушая атмосферы. Шепард прикоснулся губами к пульсирующей на шее жилке, провел по ней языком, оставляя влажный след. На кончиках заскребших по груди пальцев на мгновение вспыхнуло пламя биотики, вспыхнуло и потухло, Аленко однозначно было мало.

— Мне почему-то кажется, что мы знакомы, - рука бойца потянулась было к лицу своего клиента, но Джон вовремя ухватил его за запястье и поочередно прикоснулся губами к костяшкам пальцев, оставляя мимолетные, поверхностные поцелуи и беззлобно улыбаясь.

— Возможно. Попробуешь угадать, кто я? – Шепарду нравилась эта игра, медленная, опасная и затягивающая. Он оставлял поцелуи на внутренней стороне запястья, в ямке локтевого сгиба и на покатом плече, чуть прикусил вырисовывающуюся под бледной кожей ключицу, кожа Кайдена отдавала чем-то сладковато-молочным, а неглубокие борозды от его зубов моментально налились кровью. Ногти биотика грубо прошлись по спине, наверняка оставив там несколько памятных багрово-красных полос. Джон сдавленно зашипел сквозь сжатые зубы и зажмурился от тонкой точечной боли. В одно мгновение, обняв биотика одной рукой за спину, а другой придерживая его бедро, коммандер поднялся на ноги и, прижимая к своей груди свою необычную ношу, продвигался в сторону кровати.

— Не люблю неточность, бить надо прямиком в цель, наверняка, точно, сильно. Не думаю, что я справлюсь без подсказки, - Шепард мимолетно усмехнулся, уложил Кайдена на кровать, перевернул на живот и стянул руки за спиной хомутом, так, на всякий случай. Быть припечатанным к стене биотической волной ему хотелось в самую последнюю очередь, вряд ли сломанные кости могут кого-то возбудить. Он прошелся пальцами вдоль линии позвоночника.

— Подсказка? Предположим, я знаю, что вы, лейтенант, - он специально выделил голосом звание Аленко, - сделали на Вермайре, знаю каждый ваш шаг, возможно, каждую вашу мысль в тот момент, - Джон целует его под левую лопатку. А Аленко, явно начиная понимать, что происходит, вздрагивает всем телом, но вместо того, чтобы сыпать словами, говорит четко и лаконично.

— Если вы из командования, то приношу свои извинения, сэр. Я тут по заданию командира Мюррея, сэр, - Кайден пытается перевернуться на спину, но, наверное, очень удивляется, когда в район его лопаток упирается грубая рука, вновь вдавливающая его в кровать.

— Кайден, я не командование, - пальцами свободной руки Шепард снимает с ушей биотика мешающую ему слышать нормальный голос коммандера аппаратуру, - я куда хуже, - заканчивает он начатую мысль и чувствует, как вздрагивает всем телом тугодум Аленко, до которого только сейчас дошло, в насколько интересной ситуации он оказался, и кто зачинщиком этой ситуации был. Как ни странно, лейтенант не стал вырываться и елозить, даже не попытался прибегнуть к биотике, лишь вздрогнул и зябко повел плечами.

— Шепард, - свою фамилию коммандер слышал часто, но таким образом ее не произносил еще никто, Аленко, кажется, вложил в свой голос немного раздражения, насмешки, интереса и какого-то понимания, - давно не виделись, будь добр, развяжи мне руки, объясню тебе популярно, почему не стоит ко мне приближаться, - в голосе Кайдена зазвенела сталь. Джон усмехнулся, его пугать не стоит, пуганный уже и не раз, нервы крепкие, а после восстановления явно стали еще крепче.

— Спасибо, обойдусь, не глупый, - вместо хомута, коммандер стягивает с лейтенанта повязку и тот болезненно жмурится первое время, привыкает к свету. За это время мужчина успевает подтянуть его на кровати, чтобы лег головой на подушки, и перевернуть на спину.

— Ты слишком напряжен, Аленко, расслабься, - Джон усмехается и проводит пальцами по груди и животу лейтенанта, даже если он захочет обмануть Шепарда, ему этого не даст сделать его тело, послушно и нежно отзывающееся на прикосновения. Кайден шумно выдыхает сквозь стиснутые зубы, ему не нравится выглядеть слабым перед тем, кого он решил считать врагом. Вот он, старый, добрый и упрямый как осел лейтенант Кайден Аленко, которого Джон знает уже не первый год.

— Лучше бы твои останки продолжали удобрять грунт Алкеры, или где там нашли твой хладный труп ребята из Цербера? – Аленко оскалился, Шепард фыркнул и натянуто улыбнулся. Джон силой воли подавил желание устроить скуле биотика и своему кулаку долгожданную встречу. Он прекрасно понимал, что раз Аленко занял роль обвиняющего, то он со своего места не сдвинется, потому что это будет означать полную капитуляцию с его стороны и отказ от своих слов, а такого упертый лейтенант допустить не может даже ценой своей жизни, что уж там до мелких ссадин. В таком случае просто надо вести себя преувеличенно спокойно и мягко, возможно, получится смягчить и приласкать ощетинившегося мужчину. Проще было бы просто поставить его на колени и взять то, за что уплачено, но Шепард без сложностей — не Шепард, коммандер легких путей никогда не искал, и сейчас искать не будет.

— Не говори о том, чего не знаешь, Кайден, ты из-за моего вмешательства так и не узнал, что значит смерть. Да-да, ты готов был умереть, и тебе так жалко Эшли. Знаю. Только это не аргументы вовсе, так что будь добр заткнуться и не говорить на эту тему, хорошо? – контраст холодного голоса и добродушной улыбки подействовал на биотика положительно, тот опешил, забормотал что-то невнятное и попытался отвернуться, но маневр был нарушен из-за вмешательства аккуратно ухватившего его пальцами за подбородок Шепарда. Коммандер почему-то никогда не думал о том, что может возбудиться от одного только поцелуя. Кайден ответил неожиданно быстро, без спешности и пылкости, мягко и едва ли не нежно. Наигранно неохотно он удерживал видимость обороны, но стоило надавить большим пальцем руки на подбородок Аленко, тот поддался, приоткрыл губы и сжатые зубы, поддался вверх всем телом, чувствуя изучающий его небо язык капитана, и прикрыл глаза, полностью переключаясь на ощущения тела. Мягкотелость лейтенанта сделала свое дело — Джон скользнул пальцами по его груди и животу и юркнул рукой под выгнутую спину, хомут с некоторой задержкой был ослаблен настолько, чтобы мужчина сам смог выпутать свои руки из его пластиковых тисков. Как только биотик почувствовал свободу, он впился пальцами в шею коммандера, вынуждая его отстраниться с легкой улыбкой на губах. Глаза Аленко моментально вспыхнули циановым, по руке заструилось небесно-голубое свечение, окатившее кожу на шее коммандера холодным и легким покалыванием.

— Что мне мешает убить тебя прямо сейчас? – будучи жертвой обстоятельств, Кайден пытался выглядеть убедительней за счет гневного голоса и угрожающего вида. Получалось у него неважно.

— Если бы ты этого хотел, я был бы уже припечатан, в лучшем случае, к потолку. Ты не хочешь, Кайден, точнее, хочешь, но не моей смерти, - коммандер подался вперед, налег на душащую его руку и склонился ниже к самому лицу Аленко, оставил поверхностный поцелуй на его скуле. Холод схлынул, пальцы с шеи передвинулись на затылок и надавили, вынуждая приблизиться.

— Ненавижу тебя, Шепард, - шепнул он уже в самые губы капитана и почувствовал практически грубый, несколько болезненный, требовательный поцелуй. Одной рукой капитан уперся в кровать, а другой сжал плечо бывшего подчиненного. Ему нравилась детская наивность Кайдена, нравилась его деланная серьезность и нежелание. Кайден не учитывал только того, что за это время коммандер Шепард научился видеть людей, и не только людей, едва ли не насквозь. Аленко хотел его, и понять это позволяли не только исключительные мыслительные способности капитана, но и эрекция биотика, которой он терся о бедро своего надуманного мучителя.

— Я тоже скучал по тебе, Кайден, очень, - Джон позволяет себе смешок, с нежеланием отрывается от зацелованных, заалевших губ Аленко и принимается стягивать с себя оставшуюся одежду, лейтенант смотрит пристально, жадно, разве что не облизывается, но мужчине достаточно того, что есть на данный момент. А есть у него возбужденный до болезненного, пылкий лейтенант, тянущий к его обнаженному телу одну свою руку, а другой стаскивающий с себя трусы. Выглядит смешно, да вот только желания смеяться у капитана нет совсем – не время и не место.

Перехватив протянутую к нему руку, Джон отводит ее в сторону и, прижавшись к телу Кайдена, довольно мычит сквозь сжатые губы, чувствуя, как головка члена скользит по бедру биотика.

— Джон, - собственное имя звучит странно, коммандер не сразу понимает, что Аленко пытается к нему обратиться, - Джон, ляг, пожалуйста, - он прикасается к покрытому сеткой шрамов плечу и кивает на место рядом с собой. Шепард послушно выполняет его просьбу и улыбается, когда лейтенант усаживается на его бедра, предварительно прихватив со столика пузырек со смазкой. Прозрачная, вязкая жидкость тонкой струйкой течет на ладонь биотика и уже оттуда, сквозь его пальцы капает на грудь и живот Шепарда. Коммандер вновь забывает о принципе работы легочной системы в тот момент, когда пальцы Кайдена смыкаются в кольцо вокруг основания его члена, плавно скользят вверх, задевая головку, а после вниз — размазывая смазку по всей длине. В тот момент, когда Кайден, приподнявшись, направляет член капитана в себя, они выдыхают одновременно: Шепард — от объявшего его жара и тесноты, Кайден — от постепенно наступающего чувства наполненности, приятной куда больше, нежели болезненной. Аленко закрывает глаза, откидывает голову назад и прикусывает и без того припухшую губу. Шепард кладет ладони на его бедра, сжимает сильно, по-хозяйски, Кайден же упирается ладонями в широкую, напряженную грудь и все так же мучительно медленно опускается вниз до тех пор, пока не принимает член в себя полностью. Коммандер не может говорить, в его легких не хватает на это воздуха, но взгляд его слишком лаконичен, чтобы не понять с первого раза. Кайден медленно поднимает бедра и вновь опускается, теперь уже быстрее, жестче, и опять медленно, и еще быстрее. Джон немо раскрывает рот, утробно рокочет, одна его рука соскальзывает с бедра, прокладывает себе дорожку по животу, груди, сжимается на плече, оглаживает шею и путается в волосах. Он тянет на себя, вынуждает выгнуться и приблизиться, а после болезненно впивается в губы, целует то глубоко, то поверхностно, зацеловывает лицо, гладит по спине, обводит пальцами мышцы и вздрагивает всякий раз, когда Кайден вновь опускается на его член.

В один момент коммандер обнимает его двумя руками и переворачивает на спину, вынуждает свести ноги за его спиной и входит медленно, щадяще. Кайден пользуясь своим положением, кусает и целует его шею, одной рукой гладит по голове, а другой хаотично по спине. Движение более резкие, жесткие, Джон вторгается в его тело по-первобытному грубо, подчиняет. Боли собственного возбуждения Аленко практически не ощущает, занятый совершенно новыми для него головокружительными ощущениями. В какой-то момент он не сдерживает глубокого стона, а в ответ слышит сдавленное рычание. Джон обнимает его рукой под поясницу, вынуждает прижаться к себе и вторгается еще быстрее, еще сильнее, на всю длину. Воздух вокруг становится невыносимо горячим, Кайден дышит ртом, и его губы и глотка совершенно сухие, обоняние улавливает острый душок пота, слух — влажные хлопки при соприкосновении двух тел, рокот, шумное дыхание и пошлые, гортанные стоны. Еще несколько рывков, и Шепард, простонав что-то нецензурное сквозь зубы, сначала замирает, а после резко выходит из податливого тела лейтенанта и бурно кончает ему на живот. Кайден обхватывает собственный член пальцами и за несколько минут доводит до исступления и себя, он стонет в приоткрытые губы коммандера, выгибается дугой и, рефлекторно ухватив Шепарда за плечо, сдавливает его в пальцах.

Джон отталкивается рукой от кровати и перекатывается набок, обняв дрожащего после сильного оргазма Кайдена, он притягивает его к себе и слабо улыбается, чувствуя, с какой остервенелостью Аленко льнет к нему, только сейчас Шепард обращает внимание на объявший лейтенанта биотический покров, который с каждой минутой мерцает все слабее. Кайден часто и шумно дышит, бормочет что-то явно невнятное и словно подслеповатый котенок тычется холодным носом ему в шею, оставляет спешные, хаотичные поцелуи на смуглой коже.

Еще несколько секунд было потрачено на то, чтобы собраться с мыслями, кое-как отделаться от цепких пальцев биотика и скрыться в ванной. Уже стоя под теплыми тугими струями воды, Шепард чувствует, как его обнимают под живот и целуют в плечо. Джон поворачивается, обхватывает широкими, грубыми от постоянной работы с оружием ладонями лицо Аленко и касается его губ своими. Лейтенант, как и коммандер, выглядит абсолютно довольным всем произошедшим. Уже в постели, рассеянно путаясь пальцами в черной, густой шевелюре Кайдена, Джон усмехается своим мыслям.

— Все еще хочешь меня убить? – он чуть поворачивает голову в сторону Аленко и натыкается на насмешливый взгляд карих глаз.

— Теперь даже сильнее, чем раньше. Не смогу нормально спать, думая о том, что тебя в один прекрасный момент может прикончить шальная пуля. У меня причин для твоего убийства куда больше, чем у пули, - Кайден усмехается и вздрагивает, когда на загоревшийся рыжим светом инструметрон Шепарда поступает входящий вызов. Не выпуская Аленко из объятий, Джон нажимает на кнопку приема.

— Какого хрена ты там дела… А, вот оно что. Привет, Кайден, как дела? С «Горизонта» не виделись, - Гаррус щелкает мандибулами и улыбается во весь свой клыкастый рот. Заалевшийся словно маков цвет лейтенант бубнит нечто неразборчивое и усердно пытается спрятать лицо в изгибе шеи усмехающегося капитана. Внимание Вакариана переключается на искомую и найденную личность.

— Шепард, беспредел! В бар приперся весь состав «Нормандии», СУЗИ вычислила наше местоположение по моему инструметрону! Тейлор клеит азари, Джокер активно пытается танцевать, Чаквас откачивает обнюханного красным песком придурка, Миранда чуть не пристрелила танцовщицу и вовсю резвится около шеста. Шепард, душу твою, что делать-то?! Я не могу их собирать, как маленьких детей, я выпивку охраняю, - Вакариан выглядел неподдельно озабоченным всем происходящим, Шепард давил лыбу, Аленко беззвучно ржал коммандеру в шею.

— Включай камеру, Гаррус, побудь репортером, потом припомним им эти веселые выходные, а пока что… Пусть развлекаются, - турианец хитро улыбнулся, кивнул головой и отключился, судя по всему, серьезно вознамерившись попробовать себя в операторском деле. Коммандер придерживался неписанного правила — чем бы дите не тешилось, лишь бы не вешалось. Голова у него болеть будет завтра, когда Иш предъявит ему счет за нанесенный бару ущерб, а пока что можно расслабиться и не забивать голову дурными мыслями. Аленко, за это время, судя по всему, надумавший себе много интересного, смотрел на него недоверчиво.

— Я знаю о том, что вы собираетесь сделать. Многие знают, но молчат. Надеются на успешный исход. И знаешь что, Шепард? Я не знаю, как ты это сделаешь, но ты не должен, а обязан вернуться живым, про невредимость ничего не говорю — это вряд ли. Я не хочу во второй раз узнавать о том, что твои останки колесят от одной туманности к другой, понимаешь? – Джон улыбается вымученно и сдержанно, треплет серьезного донельзя биотика по мокрым волосам.

— Теперь, когда мне поставили такие грозные условия, я вернусь, Кайден. Вернусь хотя бы потому, что мне есть, к кому возвратиться…

@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, кайден аленко, Mass Effect, джон шепард