Автор: Monday
Беты (редакторы): LadyQueen
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Эдди/Вейлон
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Юмор, Флафф, Драма, PWP, AU
Предупреждения: OOC, Нецензурная лексика, Кинк
Размер: Мини, 27 страниц, 3 части
Статус: закончен
Описание: городское AU. Кое-что о том, что выезды на природу с уже давно "запавшим" на тебя коллегой по работе могут заканчиваться не только шашлыками, но и кое-чем куда более "горячим", а так же про то что случайности далеко не случайны и то, какими идиотами бывают сбитые с толку люди.
Посвящение: for Daenerys dragon, как автору заявки.
Часть 1.Вейлон остервенело трет слипающиеся глаза, и отчаянно пытается сосредоточиться на том, что происходит на мониторе его рабочего ПК. Цифровые строчки расползаются в сплошное бело-черное пятно, и мужчина, испытывая свое терпение в течении еще нескольких минут, сдается, фыркает и откидывается на спинку кожаного кресла. Будь он хоть немного более раскрепощенным, то наверняка бы рявкнул что-нибудь вроде: «Я не могу работать в такой обстановке» и обязательно добавил бы в голос типичных для женщин истерично-стервозных ноток. Кто-нибудь из коллег наверняка оценил бы его шутку, но он не склонен ко всем этим театральным замашкам. Кстати говоря, кресло, конечно, не кожаное, а дерматиновое, но смысла это не меняет. Кто вообще додумался закупить в офис дерматиновые кресла? Идиоты из круга высшего руководства, конечно. Высоколобые дебилы беспокоятся только о своей репутации и стиле своего офиса, а тот факт, что сидеть в этом кресле в такую жару совершенно невозможно, они как-то не учли. У Вейлона такое ощущение, будто он сидит в луже разогретого дегтя – чуть шевельнешься на места, и тут же чувствуешь, как кожа отлипает от дерматина с этим самым противным «липким» звуком.
Убрав со лба и щек липкую испарину, Вейлон тянется к стоящей на столе бутылке, и разочарованно стонет, обнаружив, что вожделенной воды там нет. Вновь откинувшись на высокую спинку кресла, он запускает руку во влажные волосы, и теребит, и без того растрепанную шевелюру. Найдя взглядом белоснежный прямоугольник кондиционера, Вейлон щурит темные глаза и в который раз проклинает эту шайтан-машину, которой нужно было сломаться именно тогда, когда в Денвере начался сезон «адского пекла». Еще немного и по улице начнут бегать черти, и хер пойми – то ли от того, что климат подходящий, то ли от того, что он с минуты на минуту дойдет до перегрева и словит солнечный удар. А на улице, к слову сказать, жарит в стократ сильнее, тут в офисе хотя бы есть чем дышать, в то время как на улице воздух подобен подогретому киселю. В таком пекле даже газ загустеет, фантастика. Вейлон прикрывает глаза и тихо стонет, от жары болит голова, а липкий, струящийся по вискам, спине, и груди пот вообще никак не способствует продуктивной рабочей деятельности. Это еще хорошо, что они, техники, с клиентами напрямую не работают, и их не ограничивают в выборе одежды. Сейчас Вейлону уже не кажется глупой мысль о том, чтобы завтра придти на работу в плавках. Хотя шутка, конечно, начальство этого точно не оценит, да и сидеть голым задом на сраном дерматиновом кресле – так себе удовольствие.
– Парк, пришла заявка на оказание услуг в дизайнерском секторе. Сбегаешь, а? – Вейлон медленно поворачивает голову в сторону голоса и, щуря глаза, смотрит на одного из своих коллег. Взгляд Вейлона говорит все за него, взгляд программиста говорит: «ты, блять, издеваешься надо мной?». Майло, его коллега, смотрит на него круглыми, умоляющими глазами, и сейчас он почему-то напоминает Вейлону мопсика. Не мопса, а именно мопсика – маленького и придурошного, на которого просто нереально ругаться, потому что он слишком милый. Ладно, может быть и будет от этого какой-то толк. Выписав из заявки нужную информацию, прихватив с собой пустую бутылку из под воды и терабайтник с файлами, которые, возможно, понадобятся для работы, Вейлон практически в прямом смысле этого слова «отлипает» от стула и неспешно следует в сторону выхода. Радует только то, что дизайнерский сектор находится на их же этаже, и далеко идти будет не надо. На самом деле, как ни странно, многие технари дружат с чудаками из дизайнерского сектора, хотя бы потому, что им приходится ежедневно пересекаться то в коридорах, то в столовой, которая, к слову сказать, тоже находится на их этаже. Просто нереально игнорировать людей, которых знаешь в лицо. Еще бы, на протяжении года созерцать одни и те же рожи – грех не запомнить, кто и что из себя представляет. Погруженный в свои мысли он неспешно доходит до нужной двери и, приложив пропускную карточку к считывающему сенсору, наваливается на дверь плечом.
– О, не прошло и года. Вейлон, а чего у тебя такая рожа постная? – звук преувеличенно жизнерадостного голоса отчего-то раздражает, наверное, это следствие человеческой вредности, вытекающее в то, что когда страдает один – вокруг него страдать должны все, а всякий положительный объект воспринимается, как чмо и пидорас, которому отчего-то жизнь улыбается шире, чем другим. Впрочем, это все, конечно лирика, потому что, во-первых: с говорящим Вейлон водил крепкую дружбу; а во-вторых: говорящий был не таким уж и маленьким парнем, чтобы на него безвозмездно выебываться, да и не особо хотелось, если честно. Говорящего звали Эдди Глускин и он не так давно стал руководителем одной из дизайнерских групп. На самом деле, Вейлону Эдди, как человек, нравился – хороший парень, даже какой-то нереальный. На таких бабы, обычно, пачками вешаться должны, а этот как был волком-одиночкой, так им и остается. Нет, серьезно, вот он – мужик мечты: не курящий, почти что не пьющий, рослый, широкий, с хорошей зарплатой и наличием чувства юмора. Коня ему только не хватает белого и рыцарских доспехов, тогда бы точно по всем пунктам проходил. Сам Эдди постоянно оправдывался тем, что он едва ли не женат на работе и у него банально нет времени на то, чтобы обустраивать свою личную жизнь, но в то же время от помощи отказывался. Хотя тут Вейлон понять его может, раз мужик – то сам себе женщину и ищи, хорошая позиция, правильная.
– То-то ты не знаешь, а? Кондер сломался, с-сука, сидим там плавимся, никому даже в сортир не хочется – вся жидкость через кожу выходит. Я тебе еще долго ныться могу, но я по другому вопросу. Чего у вас тут сломалось-то? – пожав другу руку, пожаловался Вейлон и тут же переключился на основную проблему, по поводу которой, и пожаловал в это царство гуманитаризма, красоты, и стиля. Эдди усмехнулся уголком губ и Вейлон как-то даже рефлекторно поморщился, наблюдая за тем, как натягиваются шрамы, изрывшие правую сторону лица товарища. Вот он один единственный явный его минус: шрам от ожога. Розово-красное, рябистое пятно, значительно портящее внешность Глускина и сильно бросающееся в глаза, Эдди никогда не распространялся о том как, и где получил это «боевое ранение», а остальные, и не спрашивали, у них своих проблем хватало, чтобы еще и о чужих интересоваться. Первое время, когда Глускин только пришел работать сюда, многие сторонились его и старались сводить контакт с ним к минимуму, и угадайте, кто был тем первым хорошим парнем, который решил завести дружбу с новичком из другого отдела? Правильно, великий и непревзойденный техник Вейлон Парк. Ладно, может быть и не такой уж «великий», и не очень «непревзойденный», но все-таки Вейлон Парк. Вот тогда они с ним и подружились, причем подружились крепко, дай бог кому такой дружбы. Тем временем, ностальгируя, Вейлон дошел до специально выделенного, отдельного кабинета «большого босса» Эдди. Опять, стоит сказать, шутка, «большим боссом» Эдди называл только Парк, потому что ему жутко нравилось наблюдать за тем, как Эдди тихо беситься от злобы, но в то же время не может ничего сделать, потому что маниакально трепетно относится к вопросу построения отношений с другими людьми и не выносит ругани. Вейлон, конечно, поступает как сволочь, но он это понимает и всегда извиняется.
– О, Фрэнк, святой господи, ты все еще жив, малыш! Я-то думал, этот упырь бессердечный голодом тебя тут заморил, - преувеличено радостно защебетал Парк рассматривая стоящую на подоконнике венерину мухоловку, которую он привез Эдди из одного из своих путешествий. Честно сказать Глускин тогда подарок не оценил, но все равно принял, и как ни странно – до сих пор ухаживает за этим забавным, на взгляд Вейлона, растением. Эдди, вообще всегда такой – трепетный и заботливый даже в отношении того, что ему не нравится, вот где-то в этом понятии и кроется секрет того, как ему удалось не уволиться с работы в первое время, когда все его злостно игнорировали.
– Надеюсь, у тебя тут что-то серьезное, хочу повозиться подольше, - блаженно проговорил Парк и, не спрашивая разрешения, опустился в кресло Эдди. Остаться тут ему хотелось по нескольким причинам: во-первых, тут было прохладно, потому что в кабинете Эдди кондиционер работал исправно; во-вторых, тут было тихо, не было слышно постоянного, навязчивого звука щелканья пальцев по клавишам; в-третьих, в кабинете Эдди кресло не кожаное, а тканевое, что заметно приятнее с учетом стоящей вездесущей жары. Вейлон недовольно заворчал, наблюдая за тем, как товарищ скидывает градусы охлаждения кондиционера.
– Вот только не начинай, Парк, сначала ты будешь боготворить мой кабинет, а потом, когда сляжешь дома, с каким-нибудь легочным заболеванием, будешь слать мне гневные sms’ки. Нет уж, мы это уже проходили, - назидательно, с язвительной усмешкой на губах, проговорил Эдди и усмехнулся еще шире, услышав громкое, недовольное фырканье, которое в случае Парка означало то же самое, что и женское: «ну потому что» в споре. И если Эдди не любит быть «большим боссом», то Парк не любил когда последнее слово остается не за ним. Парк вообще не любит когда все идет не так, как он запланировал. Хреновым он был бы генералом: что не так – все пиздец, жмите красную кнопку, ебанем по ублюдкам ядерной боеголовкой. Кажется, кто-то в офисе уже даже анекдот сочинил на эту тему. Но это, опять же, лирика. Глускин товарищу даже объяснять ничего не стал, тот уже самостоятельно начал разбирать и выявлять неполадки системы – вот он специалист во всей красе: раскрасневшийся от жары, с блестящим от испарины лицом, с всклоченными непослушными волосами, в аляповатых плавательных шортах и простой, без излишеств, белой борцовке. На такого посмотришь – примешь за серфера, но никак не за программиста, первое впечатление-то штука обманчивая.
Еще какое-то время понаблюдав за сосредоточенным Парком со стороны, Эдди, не тревожа его взял со стола пустую пластиковую бутылку и наполнил ее холодной водой из-под куллера. Ближайший бак с водой находился именно в их дизайнерском отделе, поэтому вероломный Вейлон носился сюда всякий раз, как обезвоженное животное на водопой, остальные техники подобным не занимались, им видно совесть не позволяла, и ходили за водой в столовую. Стоило Эдди поставить бутылку на стол, как Парк, неосознанно вцепился в нее и присосался к горлышку, как пиявка, выпивая чуть меньше половины, после чего, отставив бутылку обратно, вернулся к своему делу. Еще несколько щелчков и Вейлон хлопнул ладонями по рабочему столу, обозначая этим факт того, что он устранил неполадку, - не велика была проблема, обращайся, если что. Ладно, пойду обратно в свое жаркое царство, - с усмешкой проговорил Вейлон, наблюдая за Эдди, который в свою очередь рассматривал что-то за окном. Услышав голос друга, мужчина встрепенулся и рассеяно кивнул головой.
– Кстати, Парк, я тут посмотрел на твою кислую мину и кое-что вспомнил. Мне тут посоветовали одно хорошее место, хочу съездить туда на выходных, не хочешь присоединиться? Это на природе: лесок, озеро и все такое, а то бетонные коробки уже осточертели. Посидим, поговорим, выпьем, ну как это заведено в нормальных компаниях, - Эдди смотрит на друга, приподняв бровь, и Вейлон подумав, согласно кивает головой. В конце концов, выходные у него свободны, да и рожи старых приятелей видеть уже не так радостно, а тут действительно, хоть пообщаются нормально в кои-то веки.
– С тебя выпивка и тачка, с меня хавчик и…и еще что-нибудь, я потом сам придумаю, - забрав свои вещи говорит Вейлон и махнув рукой на прощание покидает дизайнерский сектор уже заранее предвкушая веселый выходной.
Трель дверного звонка застала Парка в состоянии «я, конечно, проснулся, но все еще отчаянно пытаюсь выползти из-под одеяла». Вздрогнув от резкого звука, приоткрыв глаза и обведя комнату заспанным взглядом, Вейлон усердно, все еще неактивным разумом попытался сообразить, кто же это, сука, такой бесстрашный, что решил донимать его в такой ранний час. Впрочем, ранний ли? Вытянув руку из-под одеяла, мужчина сгреб пальцами пластмассовый прямоугольник будильника и развернул электронное табло к себе. Если глаза не решили вершить над ним злую шутку, то сейчас первый час дня, а это значит…
– Во-от, бля-ять, - растягивая гласные, осипшим после сна голосом, произнес Вейлон и, откинув в сторону край одеяла, выскользнул из теплых объятий мягкой кровати, поправил спальные штаны и, решив, что одеться он всегда успеет, вышел из комнаты. Шаркая ногами, он побрел к входной двери, со стороны которой все еще доносилась настойчивая трель дверного звонка. Ворча типичное для подобный ситуаций: «Да сейчас-сейчас, уже открываю», Вейлон завозился с замком и, провернув защелку, все-таки соизволил открыть дверь. Эдди выглядел чуть более чем недовольным, он как бы всем своим видом говорил: «я пришел выпить чашечку кофе, ну или натянуть кому-нибудь глаз на жопу – как мы видим, кофе тут не предлагают». Именно в этот момент, наблюдая за тем, как во взгляде коллеги сосредотачивается раздражение и тихий гнев, мужчина вспомнил прекрасное выражение о том, что лучшая защита – это нападение.
– Ты мне там «звонилку» не сломал случаем? А то это удовольствие немалых денег стоит, между прочим, - привалившись плечом к косяку двери, сложив руки на груди и нахмурившись, поинтересовался Парк. Все-таки наивно он полагал, что сможет такой смехотворной «атакой» огорошить руководителя дизайнерского сектора. Теперь взгляд Эдди немо говорил, что-то вроде: «это я сейчас тебе «звонилку» сломаю, Вейлон», после подобного IT-шник решил более не выступать и не вставать в позы, и просто посторонился, пропуская товарища в нутро квартиры. Закрыв входную дверь, Вейлон повернулся в сторону разувающегося Эдди, молча наблюдая за ним.
– Я тут уже начал собираться, как видишь. Как доехал? – когда тишина затянулась на неприлично долгий срок поинтересовался Вейлон, глуповато улыбаясь. Эдди посмотрел в его сторону, окинул долгим взглядом с головы до пят, и вновь переведя взгляд на глаза мужчины, беззлобно усмехнулся уголком губ.
– Нет, Парк, вранье – это не по твоей части. Я-то вижу, да вот только не то, что ты тут собираешься, а то, что ты только проснулся. Добрался нормально, как ни странно пробок сегодня не очень много. Ладно, спящая красавица, где тут кухня я вроде помню, пойду чаю дерну, а ты иди, собирайся. Только ты там быстро, как в армии, ага? – высказав последнюю фразу не без издевательского смешка, Эдди удалился в сторону кухни, а Парк, фыркнув, пошел наводить марафет на скорую руку. Приняв душ и умывшись, Вейлон, обмотавшись полотенцем, прошмыгнул в свою сторону и принялся копаться в ящиках шкафа. Выудив оттуда первое, что попалось под руку, он приложил сии предметы одежды к себе, пытаясь понять нормально ли это будет выглядеть. Почувствовав чей-то пристальный взгляд, он скосил глаза в сторону прямоугольника входной двери, отражающегося в зеркале, и вздрогнул от неожиданности, обнаружив нарисовавшегося на пороге Глускина, который едва ли не манерно отставив в сторону мизинчик, заливался чаем.
– Еб твою душу об косяк, - не удержавшись, выругался Парк, сверкая гневными очами в сторону невозмутимого, что статуя с острова Пасхи, коллеги.
– Херня какая-то. У тебя совсем нет чувства стиля, - с наигранным равнодушием отозвался Глускин в ответ, хотя по нему прекрасно было видно, что комичность ситуации его рассмешила. Безо всякого стеснения пройдя в комнату, он отставил чашку с чаем на компьютерный стол, и, потеснив Вейлона в сторону, распахнул дверцы его шкафа для одежды, и заскользил по полкам пристальным взглядом.
– А если бы я там порно-журналы хранил? – насупившись и сложив руки на груди, проворчал Вейлон.
– Ты думаешь, что меня можно смутить куском глянцевой бумаги, на которой изображена обнаженная девушка? – обернувшись через плечо, поинтересовался Эдди, но услышав в ответ смущенную тишину, цокнул языком, и вновь вернулся к своему прежнему занятию. Вейлон раздраженно фыркнул. Опять. Спустя какое-то время мужчина вытащил из шкафа пляжные шорты и футболку в тон с незатейливым принтом. Беспрекословно приняв вещи, Вейлон быстро оделся под бдительным наблюдением со стороны коллеги, пока тот в свою очередь прихлебывал чай и, покрутившись на месте, замер, ожидая вердикта от «превеликого светила моды».
– Хорошо, что хоть у кого-то из нас двоих есть чувство стиля, - не скрывая насмешки, резюмировал дизайнер, и успел перехватить полетевшую в его сторону диванную подушку, при этом как-то умудрившись не расплескать чай по кровати.
– Эй-эй, полегче, парень, я же просто пошутил. Так ведь действительно лучше выглядит, неужели ты со мной не согласен? - приподняв руки в примирительном жесте, наигранно возмущенно сказал Глускин, посмеиваясь, и Вейлон, отмахнувшись, пошел на кухню для того, чтобы собрать заготовленные еще со вчерашнего дня закуски, для пикника на природе.
Всю дорогу до места Вейлон нагло проспал на заднем сидении внедорожника, заткнув уши наушниками и укутавшись в плед, как в кокон. Эдди, то и дело, поглядывая в зеркало заднего вида, невольно удивлялся позам, которые Парк принимал в дремлющем состоянии – все как одна были неудобными и какими-то даже неестественными, только вот этот факт не мешал IT-шнику преспокойно посапывать, и видеть свои сны. Спустя какое-то время шоссе сменилось ухабистой, неровной лесной дорогой, но даже это не помешало Вейлону спать, разве что он в очередной раз сменил позу: перевернулся на спину, закинул одну ногу на спинку заднего сиденья, и другую спустил на пол. Затормозив на пустом берегу озера, Эдди заглушил мотор, поставил машину на ручник и откинулся на спинку кресла. Держа одну руку на руле, другой он поправил зеркало заднего вида, и едва сдержался от того, чтобы не засмеяться в голос. Вейлон видимо окончательно уснул, убаюканный тряской машины, и теперь выглядел одновременно милым и нелепым: в прежней позе, с вывалившимся из уха наушником, сопящий, и с приоткрытым ртом, с уголка которого медленно стекала слюна. Вооружившись смартфоном, Эдди повернулся и запечатлел сей великолепный компромат на память, чтобы потом время от времени в шутку припугивать Парка тем, что он распечатает это фото, и расклеит их по всему офису с какой-нибудь нелепой надписью внизу, вроде: «отдел технического обслуживания бдителен и внимателен».
Растолкав сонного товарища, и объяснив ему, выглядящему после сна осоловевшим, что они добрались до места назначения, Эдди занялся тем, что принялся мало-помалу избавлять багажник от взятой в дорогу «поклажи». Пока Вейлон приходил в себя и вылезал из машины, Глускин уже успел соорудить место для костра, и даже пытался его разжечь, но, видимо, огонь был не по его части, так что за дело взялся Вейлон у которого дело пошло более продуктивно.
– О, а ты все-таки не промах, - с беззлобной усмешкой прокомментировал расстилающий на земле плед Эдди, наблюдая за разгорающимся костром, Вейлон самодовольно усмехнулся коллеге в ответ и подкинул в пока еще слабое пламя небольшое полено. Через какое-то время, разобравшись с огнем и обстановкой, расставив закуски и, наконец, расположившись с комфортом, Вейлон осмотрелся по сторонам, оценивая обстановку.
Картинку, несомненно, можно было назвать, что говорится, живописной. Они сидели на берегу большого, чистого озера, лишь вдалеке на фоне постепенно темнеющего неба, можно было различить другой берег, по отдаленности которого, собственно говоря, Вейлон и судил о величине водоема. С остальных трех сторон – небольшой лесок, недостаточно густой, чтобы его можно было бы назвать настоящим лесом, но наверняка отбрасывающий достаточно плотную тень, для того чтобы укрыть отдыхающих от солнечного зноя, откуда-то оттуда доносится умиротворяющий птичий щебет. Около самой воды густая, низкая трава сменялась песчаной насыпью, постепенно плавно уходящей под ровную, едва ли не кристально-прозрачную водную гладь. Если бы еще не было так душно, то все было бы просто изумительно и великолепно, но свои минусы есть всегда, и везде, без этого никак. Небо чистое, ни тучки, но постепенно склоняющееся к горизонту солнце печет не так сильно, как днем, впрочем, духоты это не отменяло, и Вейлон надеялся только на то, что с наступлением предвечерних сумерек температура упадет хотя бы на несколько градусов, иначе он просто умрет от обезвоживания.
– Хорошо тут, - негромко сказал он, упершись на отставленные назад руки, и откинув голову назад, подставляя лицо под последние, самые нежные солнечные лучи и прислушиваясь к щебету птиц, шороху ворошившей легким ветром травы, и треску поленьев в костре. Умиротворяющая и расслабляющая обстановка, это, кажется, как раз то, чего так настойчиво требовало сознание обоих. Сейчас даже спать нет желания, не то момент упускать не хочется, не то Вейлон уже в машине отоспался. Эдди прилег на плед и, подперев щеку кулаком согнутой в локте руки, согласно кивает головой, и издает мычащий звук вроде «угу», соглашаясь со словами Вейлона. Оба слушают присущую только природе тишину, что в тоже время соткана из многочисленных звуков: легкого свиста южного ветра в ушах, стрекоте кузнечиков, прячущихся в траве, плеска волн и массы других, совершенно разнообразных звуков. Приоткрыв глаза, Глускин наблюдает за расслабленным, замершим на месте коллегой, и мягко улыбается, рефлекторно копируя выражение его лица. Вейлон, даже растрепанный, и «помятый» после сна выглядит очаровательно. Костер громко трещит, выбрасывая вверх сноп рыже-золотистых искр, и оба пробуждаются после наваждения, Вейлон разворачивается лицом к Эдди.
– Мы просто обязаны выпить за этот чудесный вечер, как думаешь? – интересуется Парк и приподнимает бровь, Глускин принимает сидячее положение, и отвечает наиболее лаконично, что говорится: «не словом, а делом», – берет и открывает бутылку виски, который разливает по стаканам, отдельно он наливает газировку, чтобы было чем запивать. Какое-то время они просто сидели и разговаривали о мелочах, выпивали и закусывали, и тут, на полбутылки, Вейлона осенила гениальная, по его мнению, идея.
– Как на счет того, чтобы сыграть в «правда-или-действие»? – с хитрой, пьяной улыбкой на губах спросил он, посмотрев в сторону Эдди, дизайнер махнул рукой и согласно кивнул головой. Простая и незатейливая игра, в которую можно сыграть двум людям это всегда хорошо. Вейлон, как инициатор выбрал Эдди первым ходящим.
– Расскажи про самую неловкую ситуацию в твоей жизни, - спрашивает Эдди первое, что приходит ему в голову и с интересом смотрит на Парка, тот отвечает не долго думая.
– О, ну это слишком просто. Конечно же, тот момент, когда моя бывшая застукала меня с ее подружкой. Действительно неловко тогда получилось. Мне почему-то тогда казалось, что был понедельник, а оказалось, что уже среда, и как раз тогда она вернулась из командировки. Представляешь эту картину? Заходит моя благоверная, а я трахаюсь с ее подружкой около окна, и вот до сих пор понять не могу – то ли она на измену обиделась, то ли на то, что я ее бегонии с подоконника спихнул, в порыве страсти, - Вейлон посмеивается и, чокнувшись стаканами с Эдди, отпивает. Глускин тоже загадывает правду.
– Раз мы начали говорить про ситуации… Расскажи про самую нелепую ситуацию, которая случалась с тобой, - было у Вейлона большое желание поинтересоваться про шрам от ожога, но он решил воздержаться от этого вопроса, боясь испортить Глускину настроение, потому что, насколько он помнил по реакции мужчины, этот вопрос был для него одним из самых нелюбимых.
– Нелепую? М-м, помню нелепо я себя чувствовал еще тогда, когда был подростком, мой отец однажды прознал про то, что я совмещаю секцию борьбы с кружком шитья и был этому не рад, зато вот мама меня тогда хвалила. Да-да, вся эта, как ты говоришь, «муть с шмотками» мне начала нравится еще в подростковом возрасте. Ладно, правда или действие? – Вейлон, жуя, показывает два пальца, выбирая второй вариант, - действие, значит. Хорошо. Выпей полстакана чистого виски, не запивая и закуси лимоном. Как тебе такое?
– Да ты издеваешься, Эдди. Ладно, будь по твоему, но помни, что месть будет страшна, - пьяно посмеиваясь, говорит Вейлон и наливает себе назначенные полстакана. Взяв стакан в одну руку, а лимон в другую, он недовольно морщится, наблюдая за тем, как Эдди спешно достает телефон из кармана, чтобы увековечить этот «подвиг в анналах истории», тем не менее, IT-шник не возражает. Глускин смеется, наблюдая за тем как, кривится Вейлон сначала от вкуса алкоголя, а после от лимонной кислоты, видеозапись на мобильнике получается дрожащей, и все же кое-что там рассмотреть можно. Стоило Вейлону придти в себя, как он подсаживается ближе к Эдди и теперь они смеются вместе.
– Ладно, большой босс, правда или действие? – с издевкой в голосе интересуется Вейлон, и глупо хихикает, чувствуя ощутимый тычок кулаком под ребра.
– Я же тебя просил не называть меня так. Давай действие. Кровь за кровь, так сказать, - Вейлон довольно улыбается и на какое-то время задумывается, пытаясь генерировать не менее коварный план.
– Хорошо, ты лезешь в озеро и там танцуешь мне балет, или слабо? – Вейлон кивает в сторону темной водной глади и Эдди, чтобы не ударить в грязь лицом, поднимается на ноги и стягивает с себя легкую рубашку, скидывает с ног обувь, вытаскивает из карманов разную мелочевку и, оставшись в одной только борцовке и тонких, хлопковых штанах целеустремленно направляется к кромке воды. Вейлон следует за ним, сжимая в руке телефон и победоносно улыбаясь, мужчина слегка пошатывается, явно дошедший до состояния «мне сейчас хорошо, я люблю весь мир и готов говорить с кем угодно, о чем угодно» - самое оптимальное, безболезненное и веселое состояние опьянения. Первое время Эдди топчется на берегу, но спустя какое-то время, привыкнув к воде, заходит в нее все глубже и глубже, на самом деле, нагретая за день вода не такая уж и холодная, и чем глубже – тем теплее. Окунувшись в воду и побарахтавшись в ней какое-то время, мужчина разворачивается к Вейлону и принимается выдавать нелепые балетные «па» и пытаться задирать ноги, что в воде заметно проще, нежели на суше. Парк заходится истеричным смехом и спустя какое-то время отбрасывает телефон обратно на плед, чтобы случайно не утопить его, выронив из трясущихся от смеха рук.
– Какого… - резко и слишком громко вскрикивает Вейлон, чувствуя обрушившийся на него поток воды. Вскинувшись, он осоловело смотрит на заходящегося смехом Глускина, и наигранно-грозно хмурит брови, - ну, блять, спасатель Малибу, ты нарвался на водную битву, - замогильным голосом, достаточно громко, чтобы услышал Эдди, произнес Парк и с низкого старта ринулся в воду, разбрызгивая вокруг себя тучу брызг, преодолевая сопротивление воды, Вейлону все же удалось нагнать улепетывающего Глускина и повиснув у того на шее, слегка притопить. В следующий момент Вейлон чувствует, как Эдди крепко ухватив его за бока, чтобы не увильнул, резко подается назад и погружается под теплую воду, IT-шник от неожиданности не успевает даже задержать дыхание. Наглотавшись воды всем, чем только можно: ртом, носом и, кажется, даже ушами, Вейлон выныривает и принимается неистово отфыркиваться и кашлять. Но стоило обеспокоенному Эдди приблизиться чуть ближе, чтобы, судя по всему, справиться о его самочувствии, как Вейлон резко отошел назад и провел ребром раскрытой ладони по воде, брызгая на Глускина. Так называемая «водная битва» продолжалась до тех пор, пока Эдди не обратил внимания на то, что IT-шника уже потряхивает от холода, не смотря на то, что вода, вроде как, теплая. Насильно вытащив яростно сопротивляющегося и распаленного «битвой» инженера на берег, Эдди помогает ему снять футболку и вскользь пробегается пальцами по натянутой коже, незаметно и едва ощутимо настолько, что техник даже не обращает внимания на этот жест. Усадив Вейлона едва ли не вплотную к костру, Эдди отжимает его футболку и свою борцовку и, разложив вещи на земле рядом с пледом, подсаживается к Вейлону.
– Ладно, это было весело, но злоупотреблять не будем. Кстати, я тут вспомнил, один мой товарищ ездил в Эмираты и привез мне оттуда хорошее разогревающее масло, один черт мне его девать некуда, а вечно таскать с собой в бардачке как-то не очень хорошо получится. Как на счет того, чтобы побыть подопытным кроликом? – интересуется Эдди, склонив голову к плечу. Вейлон приподнимает бровь, и думает о том, что этой действительно нелепой и неловкой картины все равно никто не увидит, потому что других людей тут нет, так что отказываться было бы глупо. В конце концов, не каждый день ему предлагают умастить тело натуральным маслом, а зная друзей Эдди – еще и качественным, так что Вейлон согласно кивает головой и, сдвинув остатки еды и выпивки на землю рядом, растягивается на пледе, и устраивает голову на руках. Эдди ненадолго отходит, чтобы достать масло из бардачка машины, вернувшись он опускается на плед рядом с Вейлоном - ты не против? Просто мне так будет удобнее, – спрашивает Глускин, уже перекинув ногу через бедра друга, впрочем, тот все равно мычит что-то непонятное и Эдди расценивает это как разрешение и согласие.
Когда холодное, приторно пахнущее медом и цитрусами масло, льется на спину и ползет тонкой струей вдоль выемки позвоночника, Вейлон шумно выдыхает через нос, напрягается и поводит плечами назад. Под бледной кожей четко прорисовывается рельеф мышц, оттененные дуги ребер и острые лопатки. В свете костра кожа Вейлона приобретает рыжевато-золотистый, как медь, оттенок. Эдди мог бы завидовать его подтянутому и чистому, без шрамов и меток, телу, но зависти он предпочитает созерцание. Он считает Вейлона прекрасным так же, как наблюдатели считают прекрасной Джоконду. Он растягивает губы в мягкую улыбку, чувствуя, как тело Вейлона расслабляется и млеет в его руках, он улыбается, чувствуя его доверие и беззащитность. Эдди хочется склониться ниже, чтобы оставить мягкий поцелуй на поросшей мягким пушком, задней стороне шеи Парка, но он одергивает себя. Оглаживая и разминая напряженные плечи Вейлона, Эдди прикрывает глаза, улавливая горьковато-древесный запах его одеколона.
– Тебе надо стараться сидеть ровно на работе, - негромко говорит Эдди и проводит ладонями по широкой спине, приминая кожу выпирающих лопаток. Мягко касается кончиками пальцев ребер и боков, и Вейлона передергивает в плечах от этого легчайшего, но острого чувства. Эдди проходится руками вдоль линии позвоночника, постепенно разминая жесткие мышцы. Он прикасается к его плечам и предплечьям, и зарывается пальцами в волосы, массируя кожу затылка, и Вейлон тихо стонет от удовольствия, из-за чего Эдди непроизвольно сглатывает. Глускин мягко втирает масло в раскрасневшуюся кожу Парка, и горечь одеколона смешивается с приторным запахом масла. Он проводит большим пальцем по изгибу позвоночника, пересчитывая подушечкой выступающие позвонки.
– Надо уметь держать спину, чтобы потом она у тебя не болела, - сосредоточенно говорит он и, положив ладонь между лопатками парня, надавливает на нее другой ладонью, будто пытаясь выжать воздух из легких коллеги. Внутри худощавого тела слышен глухой хруст костей. Эдди спускает руку ниже и вновь надавливает, разгоняя застоявшиеся между костьми соли. Мужчина думает о том, что он не отказался бы касаться этого тела, хоть целую вечность, потому что кожа у Парка мягкая и приятная, потому что сам программист податлив и сговорчив, впрочем, скорее всего не то чтобы Парк, а виски в нем. Вейлон вяло, как-то сонно мурлычет и время от времени тихо стонет. Кожа у Парка чувствительна так же, как чувствителен к внешним раздражителям старый холст. Эдди думает о том, что он хотел бы провести языком вдоль его позвоночника и пытается представить, как громко застонал бы Вейлон.
– Перевернись, - шепчет Эдди и приподнимается, давая коллеге пространство для маневра. Мужчина медленно переворачивается на спину, и Глускин вновь опускается ему на бедра. Он прикасается к его шее и мягко улыбается, наблюдая за тем, как податливо Вейлон откидывает голову назад, подставляясь под его прикосновения. Эдди касается выпирающего изгиба ключиц, и промасливает обе глубокие впадинки. Он касается его груди и живота, обводит пальцами рельеф мышц и приминает мягкую кожу. Эдди думает о том, что он обязательно поцеловал солнечное сплетение и прошелся бы языком между кубиками пресса. Чтобы дотянуться до лица, ему приходится склониться очень низко. Хотя, на самом деле, он мог бы просто подсесть поближе. На самом деле, он намерено игнорирует такую возможность. Лицо Вейлона настолько близко, что он губами чувствует пахнущее душком алкоголя и фруктов дыхание. Эдди думает о том, что он хотел бы целовать эти губы. Эдди думает о том, что Вейлон стонал бы ему в рот от удовольствия. Эдди думает о том, как сильно мог бы прогнуться в спине Парк, если бы он действительно приложил бы усилия.
– Эдди? - несколько заторможено говорит Вейлон и открывает глаза, он приподнимает голову и пытается посмотреть вниз, - знаешь…мне кажется, - все так же медленно, как сонный говорит парень и с непониманием выгибает брови. Он смотрит в глаза коллеги и поджимает губы, потому что взгляд Эдди выражает собой простое: «тебе не кажется, Парк». Взгляд Глускина как бы говорит: «да, Вейлон, кажется, у меня действительно возникла «проблема» физического характера». Оторопевший техник не знает что делать, он просто лежит на месте и ждет, грудью и животом чувствуя вес чужого тела, пахом чувствуя чужое напряжение. На самом деле он мог бы просто сказать одно короткое «нет», и они бы обо всем забыли, Вейлон бы краснел всякий раз, когда видел бы руководителя дизайнерского сектора. Эдди знает, что он краснел бы, он очень хорошо его изучил. Эдди знает, что шея у Вейлона чувствительная, именно поэтому он всегда старается прикрывать ее воротником водолазки или рубашки. Он вообще очень наблюдательный, временами, даже слишком.
Парка передергивает в плечах, когда он чувствует мокрое прикосновение мягкого языка к своей шее, он сдавливает ладонями плечи Глускина и поворачивает голову в сторону, подставляясь. Соотношение разумного и безумного, с учетом алкоголя в крови, может быть весьма призрачным и зыбким. Вейлон прогибается в спине, когда язык Эдди очерчивает выступающую мышцу на шее, он поджимает губы, когда Глускин обдает теплым дыханием его ухо, и обводит кончиком языка изгиб ушной раковины. Если бы Вейлон мыслил здраво, то счел бы себя жертвой, но сейчас он чувствует лишь то, что с ним обращаются, как с самым ценным. Если бы Вейлон мыслил здраво, то он, наверное, не допустил подобного. Эдди опасливо замирает, чувствуя, как вздрагивает Парк, ощутив прикосновение его ладони к своему животу.
– Если тебя это пугает, закрой глаза, - говорит Эдди и проводит кончиком носа по его щеке, - просто попробуй довериться мне, - говорит мужчина, и ласково обнимая его под голову, прикасается кончиками пальцев к его животу. Дыхание у техника шумное и хрипящее, как у астматика. Он крепче сжимает в руках широкие плечи Глускина, чувствуя как пальцы оттягивают резинку его шорт. Он прислушивается к себе, чувствуя губы Эдди на своих. Он приоткрывает рот, позволяя Глускину проникнуть в него своим языком. Если бы Вейлон мыслил трезво, он сравнил бы Эдди с умным хищником, который не играет, а боится спугнуть жертву. Только дело в том, что Вейлон понимает, что он далеко не жертва. Он стонет в рот коллеги, чувствуя его пальцы на своем члене, и рефлекторно подается бедрами вперед. Губы у Эдди сладкие от слизанного масла. Лишь поэтому, подавшись вперед, он проводит языком по его губам. «Лишь поэтому» - вот как успокаивает себя Парк. Даже адвокат дьявола не смог бы найти доводов, чтобы назвать его жертвой.
Почему-то именно сейчас Вейлон чувствует себя трезвым. Он пытается отодвинуться, пытается надавить на плечи Глускина и отстранить его от себя, пытается, потому что это «неправильно», пытается, потому что стереотипное мышление берет верх. Пытается, но слишком символично, будто отдавая дань традиции, он пытается отстраниться, лишь потому, что «так надо». Его попытки уйти от всего происходящего, это как красить яйца на Пасху – ты можешь быть атеистом, но все равно покупаешь красители и красишь эти чертовы куриные яйца, почему? Потому что «так надо». Он пытается отстраниться, но слишком слабо, без ярости и раздражения, без желания. Вейлон шеей чувствует усмешку Глускина, чувствует, что тот не отступает, даже не замирает, чтобы поднять голову и заглянуть в его глаза своими, слишком живыми и выразительными. Эдди вылизывает ключицы Парка и мягко прихватывает зубами тонкую кожу, заставляя мужчину тихо, протяжно зашипеть, и сжать пальцы. Глускин целует его под подбородок и в углубление солнечного сплетения. Эдди проводит языком по узкому углублению между мышцами пресса и погружает кончик языка во впалый пупок. Он прикасается губами к дорожке жестких коротких волосков, и чувствует, как эрекция Парка, сквозь тонкую ткань шорт трется об его кадык. Он чувствует пальцы Вейлона на своей голове, и оттягивает в сторону уголок губ, вслушиваясь в его сбивчивые стоны, влюбляясь в протяжный, беззащитный звук его голоса.
Вейлон не знает, почему он не закрывает глаза, как ему советовали. Парк упрямо смотрит вверх, в то время, как мог бы закрыть глаза и представить на месте Эдди кого-нибудь другого, представить какую-нибудь выбеленную девицу из последнего порно-ролика от Kink, который смотрел еще вчера вечером, если постараться, он мог бы даже представить себе ее блядские стоны, но Вейлон не закрывает глаза. Он смотрит в усыпанное звездами глубоко-синее небо и думает о том, что предложенное Эдди «действие» было не просто злой шуткой, оно было анестетиком для его чести. Вейлон думает о тонких, бледных губах, обдающих горячим дыханием его правую тазовую костяшку. Он думает о зубах, ласково прикусывающих его кожу. Он думает о широкой ладони, которая успокаивающе и мягко гладит его по внутренней стороне бедра, думает о том, что в этом жесте сосредоточенно столько бережливости и приторной нежности, что он будет помнить прикосновение этих пальцев еще слишком долго. Слишком долго, по мнению социума и норм морали, на которые он все еще не может наплевать.
– Холодает, - целуя его в живот, говорит Эдди и, поднявшись на колени, оттирает губы от масла. Теперь они оба пахнут медом, цитрусами, и Парковым горьким одеколоном. Смешение запахов, почти сравнимо со смешением крови.
– Пойдем в машину, - поднимаясь на ноги и протягивая ему руку, говорит Эдди, и Вейлон понимает, что эта рука – это та самая пресловутая точка невозврата, о которой многие говорят, но которую мало кто видит. Он четко понимает, что если сейчас протянет руку в ответ, то больше не сможет ничего изменить. Он понимает, что Эдди дает ему шанс. Вейлон думает о том, что, скорее всего, фраза разгневанного отца, которую тот однажды сказал ему, сыграла с ним злую шутку. «Если ты начал какое-то дело, то доводи его до конца, Парк» - вот что тогда сказал отец. Протягивая руку в ответ, Вейлон думает о том, что если бы не отец, то все было по-другому. Чувствуя пальцы Глускина обхватившие его ниже локтя, он успокаивает себя так же, как успокаивал себя каждый индивидуум. Любой человек всегда найдет оправдание любому своему поступку. Поднявшись и прижавшись к мужчине, он думает о том, что свое оправдание он обязательно отыщет завтра, лежа воскресным днем в кровати. Наблюдая за тем, как Эдди регулирует и раскладывает заднее сидение машины, Вейлон ежится и зябко обнимает себя за плечи. Его кожа помнит, какое горячее у Глускина тело. Парень трясет головой, отгоняя от себя эти мысли, потому что «это неправильно». Он чувствует себя последним идиотом.
Ему непривычно чувствовать чужие руки на своем теле, непривычно согреваться жаром чужой кожи, непривычно стонать в чужой рот, сидя на чужих бедрах. Прогибаясь в спине и подставляя грудь, и живот для поцелуев, Вейлон думает о том, что слово «чужой» не совсем подходит для Эдди. Обнимая пальцами плечи Глускина, гладя его смуглую от загара кожу, Вейлон думает о том, что человека, который относится к тебе с таким трепетом и избыточной нежностью, в которых можно захлебнуться, называть «чужим» просто глупо. «Кто мы?» - задается вопросом Вейлон, но воспаленное желанием сознание мутнеет. Если бы Вейлон мог, он бы сказал бы что-то вроде: «кажется, мой мозг только что ребутнулся», если бы Вейлон мог, он бы пошутил, но шутки – это не его конек. Чувствуя смазанные маслом пальцы Эдди в себе, он обнимает его, прижимаясь и пряча залитое краской лицо в изгибе мощной шеи, слушая неразборчивый шепот, бархатный голос Глускина успокаивает его, укрощает тихую панику. Чувствуя крепкую хватку пальцев на своих бедрах, Вейлон затравлено смотрит на Эдди, который ждет, не торопя события, давая привыкнуть, или, если так будет удобнее – смириться. Парк мог бы спросить что-то вроде: «это не больно?», только он знает, что без боли не обойтись, он знает, что Эдди не будет врать ему для того, чтобы успокоить. Глускин может соврать кому угодно, но только не ему. Слишком искренний, слишком нежный, до смешного честный, до нереального и невообразимого идеальный. Когда Эдди подается бедрами вперед, проникая в растянутое, но все еще узкое и теплое тело, Парк понимает, почему у него нет ни жены, ни девушки, Парк понимает, почему Эдди никогда не присоединялся к обсуждениям вроде: «как тебе та секретарша? Видал, какие у нее сиськи?».
Когда воздух начинает густеть и плавиться, когда по спине течет пот, размазываемый пальцами, когда во рту пересыхает от частого дыхания, а горло болит от стонов, Вейлон не может думать ни о чем. Он может лишь чувствовать и выгибаться в чужих руках, горячих и сильных. Парень может лишь слушать смехотворное и нелепое: «это чертовски хорошо», или: «это нереально божественно», и все же чаще скомканное: «расслабься, бога ради», или же собственное: «еще» и «сильнее». Эдди мягко толкает его в бок, сталкивая со своих бедер и укладывая на бок. Он прижимается к его покрытой испариной спине своей грудью, поднимает ногу Парка чуть выше, подхватив ее под колено, и вновь упоительно медленно проникает внутрь чужого тела. Вейлон стонет, вновь чувствуя наполненность, и кусает тонкую кожу на тыльной стороне ладоней. Когда Эдди, целуя его в плечо, вколачивается в него, Вейлон заводит руку за голову и прикасается пальцами к затылку Глускина, колючего от пробивающихся коротких волосков, перебирает растрепавшиеся волосы. Он задушено хрипит и часто дышит, он болезненно стонет, когда Эдди слепо впивается в его кожу своими зубами сильнее, чем следует. Одно проникновение – один выдох. Это почти как контролировать свое дыхание во время бега, только если вы не профессиональный бегун, то у вас все равно не получится. В этом деле Вейлон далеко не «профессиональный бегун».
Эдди не забывает о нем, даже когда его потряхивает от оргазма. Они оба трясутся, как контуженные, захлебываясь от физически ощутимой эйфории и цепляются друг за друга, как утопающие, на несколько секунд будто теряют зрение и перед глазами лишь темнота, и белые мушки. Если бы Вейлон хотел, он мог бы сказать, что-то вроде: «и как ты объяснишь происхождение этих пятен работникам химчистки?», он мог бы сказать, что-то похожее на: «если копы будут обыскивать твою тачку с помощью ультрафиолетовых ламп, они охуеть, как удивятся». Но он не хочет говорить, сейчас он хочет только спать, а сперма на обивке сидений – это не его забота. Глаза у Парка слипаются, а чувство сонливости тяжелее, чем после работы, именно поэтому, когда Эдди захлопывает дверь багажника, блокирует двери, выключает тусклую подсветку и ложится обратно, Вейлон прижимается к его взмокшей груди спиной и кладет голову на его руку.
– Если она онемеет, то просто вытащи, не бойся меня разбудить, - вяло говорит он и слышит мычащее «угу», выражающее согласие и понимание. Эдди целует его в худощавое плечо и обнимает под грудь, прижимая к себе. Действия Глускина, поведение Эдди, весь он – такой же «сладкий», как и разогревающее масло, привезенное его другом откуда-то из Эмиратов и где-то на периферии сознания, беззлобно усмехаясь, Вейлон понимает, что это масло было так же неслучайно, как и загаданный Эдди стакан с виски. Вейлон догадывается, что никакого друга нет и в помине, зато рядом с офисом есть неприметный ларек со всякой восточной атрибутикой. Но что произошло, то произошло и все это уже настолько несущественно, и мелочно, что Парк просто игнорирует эти сумбурные мысли, предпочтя им сон.
Когда сознание Вейлона возвращается к нему, пробуждая мозг и мышление. Первое о чем он думает это то, что он не может понять, что у него болит больше – голова или жопа, более того он думает о том, что судя по ощущениям, две этих части его тела поменялись местами, потому что в голове Парка реально творится какое-то дерьмо. Вейлон думает о том, что он, вроде как, еще не настолько конченный, чтобы пытаться «напиться» с помощью другой оконечности своего рта. А потом Вейлон чувствует, как боль неспешно искусывает его тело: ключицы, плечи, шею, ноги. Мышцы тянет, кости ломит, но он однозначно не чувствует себя болеющим. Мысли в голове Парка: «это, блять, просто отлично, это очень хорошо» каким-то рычащим голосом, не его голосом, но очень знакомым. В мыслях Парка слышно судорожное, почти эротичное дыхание. А потом он открывает глаза и понимает, что все в этом ебанном мире не так просто, как кажется. Потому что звук чужого дыхания слышится не в голове Парка, он слышится прямо за его плечом, и мирно спящий, тихо сопящий Эдди это нихуя не мираж, потому что Вейлон нихуя не в пустыне. Пятна засохшей спермы на тканевой обивке кресла кажутся слишком белыми, слишком выделяющимися, они – это вещественное доказательство, и Вейлону хочется взять и вырезать кусок обивки, Вейлону хочется сжечь этот внедорожник, но он лишь бессильно притягивает руки и прячет лицо в ладонях.
– Еба-ать, - протяжно констатирует Парк и, вывернувшись из объятий Эдди, отползает в другой угол пассажирского сидения, тупо смотря на спящего коллегу. В голове Парка еще много всяких ругательств и ни одной второсортной шутки. В голове Парка «синий экран смерти» и на этом синем-синем экране белым мигают четыре буквы «F U C K». Вот как он относится ко всему этому. Покидая теплый, согретый дыханием салон машины, Вейлон думает только о том, как бы ему унести отсюда ноги, безбожник Вейлон готов читать молитвы, лишь бы Эдди не проснулся раньше времени, потому что все происходящее слишком «пиздец» и «охуеть». Вейлон считает, что ему надо подумать обо всем произошедшем в одиночестве. Вейлон думает, что он сделает, когда вернется домой – откроет завалявшуюся в мини-баре бутылку коньяка или сразу сядет искать новую работу? Он всегда был слишком категоричным, а сейчас он просто пиздец какой категоричный, просто потому что так надо, просто потому что он не может спустить все произошедшее на тормозах и сделать вид, что ничего не было. Его болящая жопа не даст ему сделать вид, что «ничего не было». Скользя среди утреннего густого тумана и собирая свои вещи, Вейлон думает о том, что Эдди, наверное, и не вспомнит об этом. Вейлон думает, что, в общем-то, он не из тех парней, которые запоминаются надолго.
Стоя на краю пустой дороги и голосуя проезжающим мимо машинам, Вейлон думает о том, что он не тот парень, который подошел бы Эдди, а потом смеется над собой же. «А как же общество Парк? Как же все то дерьмо, которое так ебало тебя ночью? Как же, блять, стереотипы и мнения, как же социум?» - вот о чем думает Парк, а потом он посылает все это нахуй: людей, мнения, точки зрения, ненависть к лижущимся девицам и ручкающимся парням. Вейлон посылает нахуй весь мир, потому что считает, что людям из какой-нибудь ебучей солнечной Калифорнии реально не должно быть дела до того, с кем и как он трахается. Когда рядом с Парком притормаживает раздолбаного вида пикап, он говорит водиле, что заплатит полсотни за дорогу до Денвера, потому что он просто пиздец как хочет домой. Нет серьезно, он так и говорит: «мужик, я пиздец как хочу домой», и хер знает почему, но этот крупный парень за баранкой говорит, что подбросит его бесплатно, этот парень говорит ему: «ты чертовски похож на испуганного оленя, чувак». А потом всю дорогу до дома они смеются, они рассказывают друг другу дебильные шутки и смеются над ними, и это просто охуенно, это именно то, что было нужно Вейлону – забыть о том, что где-то там далеко позади спит в прогретом нутре внедорожника человек, которому Вейлон больше не сможет нормально посмотреть в глаза; ему просто хочется хотя бы пару часов не думать о том, как оправдаться; ему просто хочется хотя бы на мгновение забыть о том, что было, потому что он сам нихуя не может понять, хорошо это или хреново.
Никто и никогда не задумывался о том, что тиканье часового механизма похоже на похоронный марш? Серьезно, вы только прислушайтесь к этому монотонному стрекоту шестеренок. Тик-так, так-тик. В голове Вейлона схема часового механизма: шестерни, встающие в пазухи других шестерней, которые встают в пазухи других шестерней. Жизнь – как часовой механизм, слишком сложная, и звучит всегда по-разному. Так-тик, тик-так. Сколько прошло времени? В нынешнем времяисчислении Вейлона: полтрети бутылки с момента побега из зоны локального непонимания.
- Какого хуя я делаю? – спрашивает Вейлон самого себя, заведомо понимая, что ответа у него нет. Он делает это только для того, чтобы заполнить «тишину в эфире», лишь для того, чтобы не делать ситуацию хуже, чем есть. Вейлон думает о том, что он не хочет относиться к той категории людей, которые всякий раз предпочитают жалеть себя и херить весь мир, он не хочет быть человеком, который осознанно преувеличивает степень собственных страданий, потому что на самом деле страдать не из-за чего. На самом деле не произошло ничего такого, из-за чего стоило бы напиваться, именно поэтому Парк чувствует диссонанс внутри себя, потому что не понимает, что его гложет настолько, что он методично напивается в компании бутылки импортного коньяка, мобильного телефона и «погруженного в сон» ноутбука. Честно говоря, он вообще ничего не понимает, но тишина в квартире теперь кажется ему пугающей, какой-то замогильной. Он сидит, сгорбившись за подобием барной стойки на кухне, и остекленевшим взглядом смотрит в кружку, на дне которой плещется темно-рыжий, пахучий коньяк. Кружка высокая и зеленая в желтый кружочек – со стороны это выглядит нелепо. Вейлон даже не знает что нелепее: он или кружка, из которой он пьет пятизвездочный коньяк. Просто, блять, вопрос на миллион.
- Почему это должно меня ебать, а? – спрашивает он звенящую тишину, и, подумав, отодвигает кружку от себя. Действительно, почему он так волнуется из-за всего случившегося? Окей, у него есть вопрос получше – какого хера он следит за своим мобильным, как будто ожидает звонка или sms’ки, или хоть какого-нибудь ебанного чуда? Очевидно, да? Вейлон натянуто улыбается и прячет лицо в ладонях. Такая хуйня могла бы произойти с кем угодно, серьезно, с кем угодно – но почему-то это досталось именно ему. Вейлон говорит себе: «чувак, он, блять, не придет. Будь ты на его месте, ты бы не пришел». Вейлон говорит: «ты взрослый мальчик, Парк, ты ведь знаешь, что так бывает». Вейлон думает о том, что так бывает лишь с долбоебами и вывод очевиден. Он до сих пор не смог разобраться в себе, не смог разобраться в том, что произошло, и да, он думает, что все не так просто. Он успокаивает себя мыслью о том, что все это не случайно, потому что таких случайностей не бывает и теперь он сидит у себя на кухне, дышит запахом алкоголя, и как верный пес ждет, что его мобильник «оживет». Он судорожно улыбается и думает о том, что тот парень, который подвез его, был реально прав, когда назвал его оленем. Парк думает о том, что это реально глупо – сначала сбегать, не разобравшись, а потом сидеть на месте, мучить себя мыслями и ждать.
- Просто блять невероятно, - выдыхает он и зарывается пальцами во всклоченные волосы. Он вновь, в который раз, включает вчерашнюю запись: озеро, Эдди, смех. Иллюзия счастья, теперь уже иллюзия. Теперь все произошедшее выглядит в его сознании не так страшно, как казалось изначально, но не возвращаться же ему, вот он и ждет. Как олень. Сидит и ждет хер пойми чего. Он смотрит перед собой и не сразу понимает, что что-то изменилось, тишина перестала быть такой тихой, потому что где-то в прихожей слышен тонкий звон, какой бывает, когда кто-то открывает ключами дверь. «Соседи» - думает Вейлон, а потом слышит, как щелкает замок. «Не соседи» - думает Вейлон, когда слышит скрип открываемой двери. В этой жизни бывает всякое, честно. Парк поднимается на ноги и неустойчивой, шаткой походкой направляется в сторону прихожей намеренный выяснить, кому и что именно понадобилось в его квартире, потому что чего-чего, а такой херни он не потерпит. Уже приготовившийся высказать все, что он думает о незваных визитерах, Вейлон замирает на месте и давится так, и не высказанными словами. Жизнь – это все-таки охуеть какая странная штука.
- Какого хера, Парк? – спрашивает его Эдди и откладывает в сторону дубликат ключей от квартиры, Вейлон вспоминает, как отдал их Эдди несколько месяцев назад на хранение. Глускин смотрит на него, сложив руки на груди и не шевелясь, всклоченный, неряшливый, будто собиравшийся в спешке он выглядит странно, потому что обычно выглядит презентабельно и аккуратно, словно готовый в любой момент сделать фото для обложки Vogue, или какие там есть крутые журналы? Смотря в пол и считая половицы, Парк не может понять, какого хера он чувствует себя виноватым. Он все так же смотрит вниз даже тогда, когда его прижимают к стене, вдавливая в нее, и сдавливаемые крепкой хваткой плечи пронзает боль, но Вейлон все так же безмолвствует, лишь морщит нос, и жмурится.
- Почему ты оставил меня одного, Парк? – спрашивает Эдди своим рычащим, низким голосом. Его лицо близко-близко, теплое дыхание касается подбородка и шеи. Вейлон нервно сглатывает и, приподняв руки, нерешительно прикасается пальцами к запястьям Эдди – слепое действие, совершено неосознанное, лишенное всякого смысла, просто желание прикоснуться к нему, почувствовать его реальность, ощутить бархат чужой кожи под пальцами, чтобы быть наверняка уверенным в том, что это не выкидыш алкогольной горячки.
- Я не подхожу для тебя, да? Ты, наверное, тоже представлял кого-то другого, кого-то кто лучше и красивее, - в голосе Эдди боль и разочарование, и Вейлон чувствует, как потроха внутри него поджимаются, и скручиваются в холодный узел, Вейлон чувствует внутри себя эту опустошенность, такое, бывает, чувствуешь смотря или слыша что-то действительно жалостливое. Он не сопротивляется, когда Эдди, ухватив его пальцами под подбородок, вздергивает его голову выше и заглядывает в глаза, и Парк смотрит на его губы изогнутые в натянутой, какой-то болезненной, и судорожной улыбке. Улыбка на губах Эдди какая-то восковая и не настоящая, он заставляет себя улыбаться, чтобы не выглядеть устрашающе. Вейлон медленно выдыхает через нос в тот момент, когда Эдди, видимо разглядев что-то такое в его взгляде, подается вперед и замирает в сантиметре от его лица. Эдди ждет его решения. Точка невозврата – вот как называется эта херня, и это уже во второй раз.
- Теперь ты от меня не спрячешься, не в этот раз, - улыбается Эдди и шепчет в его губы, - я хорошо подумал, у меня было много времени. Сколько мы работаем вместе? Год, полтора? У меня было все это время, и я хорошо подумал, чего хочу, - шепчет Эдди, и его руки с плеч соскальзывают на пояс Парка, он прижимается к нему, вдавливает в стену массой тела, отсекая пути отступления, которыми Вейлон, и не думал пользоваться. Эдди прикасается пальцами к его коже и программист прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям внутри себя, он ждет, ждет ту последнюю простую фразу, которая обязательно должна прозвучать, он знает, что для нее тут найдется место, для этой набившей оскомину фразы тут самое место, вот именно сейчас.
- Я люблю тебя, идиота кусок, - со смехом в голосе говорит Глускин и оттягивает уголок губ в сторону, он обнимает одной ладонью лицо Вейлона, и гладит большим пальцем по щеке. Такой прорвы обожания в чьих-либо глазах Парк еще не видел, он еще никогда не чувствовал настолько явно, что кому-то нужен едва ли не до смерти.
- Господи, какой же я, блять, олень, - смеясь, говорит Парк и обнимает руками Эдди за шею, льнет к нему, и прикасается к его губам своими, целуя поверхностно, ненавязчиво, чувствуя, как расслабляется и млеет от этого такой невозмутимый, и хладнокровный Эдди. Только потом он чувствует, как до треска в костях его вбивают в стену, чувствует, как кусают за губу и зализывают укусы, чувствует чужой, мягкий и скользкий язык в своем рту, чувствует пальцы, что сдавливают его талию по-собственнически сильно, он рычит в чужой рот, впивается в него, и цепляется пальцами за широкую спину, он растворяется во всем происходящем, и плывет по течению, не потому что не знает что делать, а потому, что ему не хочется этого прекращать, и все это настолько правильно, и естественно, что не приебешься, во всяком случае, так думает сам Вейлон, а что до мнения социума... Нахуй его, нахуй весь мир. Сейчас бытие Вейлона сошлось на целующих его губах и гладящих его ладонях, а все остальное, по сравнению с этим, слишком мелочно, чтобы обращать внимание.
Временами для достижения высшего понимания нужно сделать не один глупый поступок, и самое главное в этом деле – не пропустить свою точку невозврата. Главное – делать то, чего хочется тебе, а не то, что от тебя требует общество и тогда, поверьте, вам не придется слепо метаться от одной мысли к другой, во всяком случае, Вейлон теперь больше никогда не будет чувствовать себя тупорогим оленем.
Бонусная глава 1.ficbook.net/readfic/2266153/6188855#part_conten...
Бонусная глава 2.ficbook.net/readfic/2266153/6207815#part_conten...
Беты (редакторы): LadyQueen
Фэндом: Outlast
Основные персонажи: Эдди Глускин, Вэйлон Парк
Пэйринг или персонажи: Эдди/Вейлон
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Юмор, Флафф, Драма, PWP, AU
Предупреждения: OOC, Нецензурная лексика, Кинк
Размер: Мини, 27 страниц, 3 части
Статус: закончен
Описание: городское AU. Кое-что о том, что выезды на природу с уже давно "запавшим" на тебя коллегой по работе могут заканчиваться не только шашлыками, но и кое-чем куда более "горячим", а так же про то что случайности далеко не случайны и то, какими идиотами бывают сбитые с толку люди.
Посвящение: for Daenerys dragon, как автору заявки.
Часть 1.Вейлон остервенело трет слипающиеся глаза, и отчаянно пытается сосредоточиться на том, что происходит на мониторе его рабочего ПК. Цифровые строчки расползаются в сплошное бело-черное пятно, и мужчина, испытывая свое терпение в течении еще нескольких минут, сдается, фыркает и откидывается на спинку кожаного кресла. Будь он хоть немного более раскрепощенным, то наверняка бы рявкнул что-нибудь вроде: «Я не могу работать в такой обстановке» и обязательно добавил бы в голос типичных для женщин истерично-стервозных ноток. Кто-нибудь из коллег наверняка оценил бы его шутку, но он не склонен ко всем этим театральным замашкам. Кстати говоря, кресло, конечно, не кожаное, а дерматиновое, но смысла это не меняет. Кто вообще додумался закупить в офис дерматиновые кресла? Идиоты из круга высшего руководства, конечно. Высоколобые дебилы беспокоятся только о своей репутации и стиле своего офиса, а тот факт, что сидеть в этом кресле в такую жару совершенно невозможно, они как-то не учли. У Вейлона такое ощущение, будто он сидит в луже разогретого дегтя – чуть шевельнешься на места, и тут же чувствуешь, как кожа отлипает от дерматина с этим самым противным «липким» звуком.
Убрав со лба и щек липкую испарину, Вейлон тянется к стоящей на столе бутылке, и разочарованно стонет, обнаружив, что вожделенной воды там нет. Вновь откинувшись на высокую спинку кресла, он запускает руку во влажные волосы, и теребит, и без того растрепанную шевелюру. Найдя взглядом белоснежный прямоугольник кондиционера, Вейлон щурит темные глаза и в который раз проклинает эту шайтан-машину, которой нужно было сломаться именно тогда, когда в Денвере начался сезон «адского пекла». Еще немного и по улице начнут бегать черти, и хер пойми – то ли от того, что климат подходящий, то ли от того, что он с минуты на минуту дойдет до перегрева и словит солнечный удар. А на улице, к слову сказать, жарит в стократ сильнее, тут в офисе хотя бы есть чем дышать, в то время как на улице воздух подобен подогретому киселю. В таком пекле даже газ загустеет, фантастика. Вейлон прикрывает глаза и тихо стонет, от жары болит голова, а липкий, струящийся по вискам, спине, и груди пот вообще никак не способствует продуктивной рабочей деятельности. Это еще хорошо, что они, техники, с клиентами напрямую не работают, и их не ограничивают в выборе одежды. Сейчас Вейлону уже не кажется глупой мысль о том, чтобы завтра придти на работу в плавках. Хотя шутка, конечно, начальство этого точно не оценит, да и сидеть голым задом на сраном дерматиновом кресле – так себе удовольствие.
– Парк, пришла заявка на оказание услуг в дизайнерском секторе. Сбегаешь, а? – Вейлон медленно поворачивает голову в сторону голоса и, щуря глаза, смотрит на одного из своих коллег. Взгляд Вейлона говорит все за него, взгляд программиста говорит: «ты, блять, издеваешься надо мной?». Майло, его коллега, смотрит на него круглыми, умоляющими глазами, и сейчас он почему-то напоминает Вейлону мопсика. Не мопса, а именно мопсика – маленького и придурошного, на которого просто нереально ругаться, потому что он слишком милый. Ладно, может быть и будет от этого какой-то толк. Выписав из заявки нужную информацию, прихватив с собой пустую бутылку из под воды и терабайтник с файлами, которые, возможно, понадобятся для работы, Вейлон практически в прямом смысле этого слова «отлипает» от стула и неспешно следует в сторону выхода. Радует только то, что дизайнерский сектор находится на их же этаже, и далеко идти будет не надо. На самом деле, как ни странно, многие технари дружат с чудаками из дизайнерского сектора, хотя бы потому, что им приходится ежедневно пересекаться то в коридорах, то в столовой, которая, к слову сказать, тоже находится на их этаже. Просто нереально игнорировать людей, которых знаешь в лицо. Еще бы, на протяжении года созерцать одни и те же рожи – грех не запомнить, кто и что из себя представляет. Погруженный в свои мысли он неспешно доходит до нужной двери и, приложив пропускную карточку к считывающему сенсору, наваливается на дверь плечом.
– О, не прошло и года. Вейлон, а чего у тебя такая рожа постная? – звук преувеличенно жизнерадостного голоса отчего-то раздражает, наверное, это следствие человеческой вредности, вытекающее в то, что когда страдает один – вокруг него страдать должны все, а всякий положительный объект воспринимается, как чмо и пидорас, которому отчего-то жизнь улыбается шире, чем другим. Впрочем, это все, конечно лирика, потому что, во-первых: с говорящим Вейлон водил крепкую дружбу; а во-вторых: говорящий был не таким уж и маленьким парнем, чтобы на него безвозмездно выебываться, да и не особо хотелось, если честно. Говорящего звали Эдди Глускин и он не так давно стал руководителем одной из дизайнерских групп. На самом деле, Вейлону Эдди, как человек, нравился – хороший парень, даже какой-то нереальный. На таких бабы, обычно, пачками вешаться должны, а этот как был волком-одиночкой, так им и остается. Нет, серьезно, вот он – мужик мечты: не курящий, почти что не пьющий, рослый, широкий, с хорошей зарплатой и наличием чувства юмора. Коня ему только не хватает белого и рыцарских доспехов, тогда бы точно по всем пунктам проходил. Сам Эдди постоянно оправдывался тем, что он едва ли не женат на работе и у него банально нет времени на то, чтобы обустраивать свою личную жизнь, но в то же время от помощи отказывался. Хотя тут Вейлон понять его может, раз мужик – то сам себе женщину и ищи, хорошая позиция, правильная.
– То-то ты не знаешь, а? Кондер сломался, с-сука, сидим там плавимся, никому даже в сортир не хочется – вся жидкость через кожу выходит. Я тебе еще долго ныться могу, но я по другому вопросу. Чего у вас тут сломалось-то? – пожав другу руку, пожаловался Вейлон и тут же переключился на основную проблему, по поводу которой, и пожаловал в это царство гуманитаризма, красоты, и стиля. Эдди усмехнулся уголком губ и Вейлон как-то даже рефлекторно поморщился, наблюдая за тем, как натягиваются шрамы, изрывшие правую сторону лица товарища. Вот он один единственный явный его минус: шрам от ожога. Розово-красное, рябистое пятно, значительно портящее внешность Глускина и сильно бросающееся в глаза, Эдди никогда не распространялся о том как, и где получил это «боевое ранение», а остальные, и не спрашивали, у них своих проблем хватало, чтобы еще и о чужих интересоваться. Первое время, когда Глускин только пришел работать сюда, многие сторонились его и старались сводить контакт с ним к минимуму, и угадайте, кто был тем первым хорошим парнем, который решил завести дружбу с новичком из другого отдела? Правильно, великий и непревзойденный техник Вейлон Парк. Ладно, может быть и не такой уж «великий», и не очень «непревзойденный», но все-таки Вейлон Парк. Вот тогда они с ним и подружились, причем подружились крепко, дай бог кому такой дружбы. Тем временем, ностальгируя, Вейлон дошел до специально выделенного, отдельного кабинета «большого босса» Эдди. Опять, стоит сказать, шутка, «большим боссом» Эдди называл только Парк, потому что ему жутко нравилось наблюдать за тем, как Эдди тихо беситься от злобы, но в то же время не может ничего сделать, потому что маниакально трепетно относится к вопросу построения отношений с другими людьми и не выносит ругани. Вейлон, конечно, поступает как сволочь, но он это понимает и всегда извиняется.
– О, Фрэнк, святой господи, ты все еще жив, малыш! Я-то думал, этот упырь бессердечный голодом тебя тут заморил, - преувеличено радостно защебетал Парк рассматривая стоящую на подоконнике венерину мухоловку, которую он привез Эдди из одного из своих путешествий. Честно сказать Глускин тогда подарок не оценил, но все равно принял, и как ни странно – до сих пор ухаживает за этим забавным, на взгляд Вейлона, растением. Эдди, вообще всегда такой – трепетный и заботливый даже в отношении того, что ему не нравится, вот где-то в этом понятии и кроется секрет того, как ему удалось не уволиться с работы в первое время, когда все его злостно игнорировали.
– Надеюсь, у тебя тут что-то серьезное, хочу повозиться подольше, - блаженно проговорил Парк и, не спрашивая разрешения, опустился в кресло Эдди. Остаться тут ему хотелось по нескольким причинам: во-первых, тут было прохладно, потому что в кабинете Эдди кондиционер работал исправно; во-вторых, тут было тихо, не было слышно постоянного, навязчивого звука щелканья пальцев по клавишам; в-третьих, в кабинете Эдди кресло не кожаное, а тканевое, что заметно приятнее с учетом стоящей вездесущей жары. Вейлон недовольно заворчал, наблюдая за тем, как товарищ скидывает градусы охлаждения кондиционера.
– Вот только не начинай, Парк, сначала ты будешь боготворить мой кабинет, а потом, когда сляжешь дома, с каким-нибудь легочным заболеванием, будешь слать мне гневные sms’ки. Нет уж, мы это уже проходили, - назидательно, с язвительной усмешкой на губах, проговорил Эдди и усмехнулся еще шире, услышав громкое, недовольное фырканье, которое в случае Парка означало то же самое, что и женское: «ну потому что» в споре. И если Эдди не любит быть «большим боссом», то Парк не любил когда последнее слово остается не за ним. Парк вообще не любит когда все идет не так, как он запланировал. Хреновым он был бы генералом: что не так – все пиздец, жмите красную кнопку, ебанем по ублюдкам ядерной боеголовкой. Кажется, кто-то в офисе уже даже анекдот сочинил на эту тему. Но это, опять же, лирика. Глускин товарищу даже объяснять ничего не стал, тот уже самостоятельно начал разбирать и выявлять неполадки системы – вот он специалист во всей красе: раскрасневшийся от жары, с блестящим от испарины лицом, с всклоченными непослушными волосами, в аляповатых плавательных шортах и простой, без излишеств, белой борцовке. На такого посмотришь – примешь за серфера, но никак не за программиста, первое впечатление-то штука обманчивая.
Еще какое-то время понаблюдав за сосредоточенным Парком со стороны, Эдди, не тревожа его взял со стола пустую пластиковую бутылку и наполнил ее холодной водой из-под куллера. Ближайший бак с водой находился именно в их дизайнерском отделе, поэтому вероломный Вейлон носился сюда всякий раз, как обезвоженное животное на водопой, остальные техники подобным не занимались, им видно совесть не позволяла, и ходили за водой в столовую. Стоило Эдди поставить бутылку на стол, как Парк, неосознанно вцепился в нее и присосался к горлышку, как пиявка, выпивая чуть меньше половины, после чего, отставив бутылку обратно, вернулся к своему делу. Еще несколько щелчков и Вейлон хлопнул ладонями по рабочему столу, обозначая этим факт того, что он устранил неполадку, - не велика была проблема, обращайся, если что. Ладно, пойду обратно в свое жаркое царство, - с усмешкой проговорил Вейлон, наблюдая за Эдди, который в свою очередь рассматривал что-то за окном. Услышав голос друга, мужчина встрепенулся и рассеяно кивнул головой.
– Кстати, Парк, я тут посмотрел на твою кислую мину и кое-что вспомнил. Мне тут посоветовали одно хорошее место, хочу съездить туда на выходных, не хочешь присоединиться? Это на природе: лесок, озеро и все такое, а то бетонные коробки уже осточертели. Посидим, поговорим, выпьем, ну как это заведено в нормальных компаниях, - Эдди смотрит на друга, приподняв бровь, и Вейлон подумав, согласно кивает головой. В конце концов, выходные у него свободны, да и рожи старых приятелей видеть уже не так радостно, а тут действительно, хоть пообщаются нормально в кои-то веки.
– С тебя выпивка и тачка, с меня хавчик и…и еще что-нибудь, я потом сам придумаю, - забрав свои вещи говорит Вейлон и махнув рукой на прощание покидает дизайнерский сектор уже заранее предвкушая веселый выходной.
* * *
Трель дверного звонка застала Парка в состоянии «я, конечно, проснулся, но все еще отчаянно пытаюсь выползти из-под одеяла». Вздрогнув от резкого звука, приоткрыв глаза и обведя комнату заспанным взглядом, Вейлон усердно, все еще неактивным разумом попытался сообразить, кто же это, сука, такой бесстрашный, что решил донимать его в такой ранний час. Впрочем, ранний ли? Вытянув руку из-под одеяла, мужчина сгреб пальцами пластмассовый прямоугольник будильника и развернул электронное табло к себе. Если глаза не решили вершить над ним злую шутку, то сейчас первый час дня, а это значит…
– Во-от, бля-ять, - растягивая гласные, осипшим после сна голосом, произнес Вейлон и, откинув в сторону край одеяла, выскользнул из теплых объятий мягкой кровати, поправил спальные штаны и, решив, что одеться он всегда успеет, вышел из комнаты. Шаркая ногами, он побрел к входной двери, со стороны которой все еще доносилась настойчивая трель дверного звонка. Ворча типичное для подобный ситуаций: «Да сейчас-сейчас, уже открываю», Вейлон завозился с замком и, провернув защелку, все-таки соизволил открыть дверь. Эдди выглядел чуть более чем недовольным, он как бы всем своим видом говорил: «я пришел выпить чашечку кофе, ну или натянуть кому-нибудь глаз на жопу – как мы видим, кофе тут не предлагают». Именно в этот момент, наблюдая за тем, как во взгляде коллеги сосредотачивается раздражение и тихий гнев, мужчина вспомнил прекрасное выражение о том, что лучшая защита – это нападение.
– Ты мне там «звонилку» не сломал случаем? А то это удовольствие немалых денег стоит, между прочим, - привалившись плечом к косяку двери, сложив руки на груди и нахмурившись, поинтересовался Парк. Все-таки наивно он полагал, что сможет такой смехотворной «атакой» огорошить руководителя дизайнерского сектора. Теперь взгляд Эдди немо говорил, что-то вроде: «это я сейчас тебе «звонилку» сломаю, Вейлон», после подобного IT-шник решил более не выступать и не вставать в позы, и просто посторонился, пропуская товарища в нутро квартиры. Закрыв входную дверь, Вейлон повернулся в сторону разувающегося Эдди, молча наблюдая за ним.
– Я тут уже начал собираться, как видишь. Как доехал? – когда тишина затянулась на неприлично долгий срок поинтересовался Вейлон, глуповато улыбаясь. Эдди посмотрел в его сторону, окинул долгим взглядом с головы до пят, и вновь переведя взгляд на глаза мужчины, беззлобно усмехнулся уголком губ.
– Нет, Парк, вранье – это не по твоей части. Я-то вижу, да вот только не то, что ты тут собираешься, а то, что ты только проснулся. Добрался нормально, как ни странно пробок сегодня не очень много. Ладно, спящая красавица, где тут кухня я вроде помню, пойду чаю дерну, а ты иди, собирайся. Только ты там быстро, как в армии, ага? – высказав последнюю фразу не без издевательского смешка, Эдди удалился в сторону кухни, а Парк, фыркнув, пошел наводить марафет на скорую руку. Приняв душ и умывшись, Вейлон, обмотавшись полотенцем, прошмыгнул в свою сторону и принялся копаться в ящиках шкафа. Выудив оттуда первое, что попалось под руку, он приложил сии предметы одежды к себе, пытаясь понять нормально ли это будет выглядеть. Почувствовав чей-то пристальный взгляд, он скосил глаза в сторону прямоугольника входной двери, отражающегося в зеркале, и вздрогнул от неожиданности, обнаружив нарисовавшегося на пороге Глускина, который едва ли не манерно отставив в сторону мизинчик, заливался чаем.
– Еб твою душу об косяк, - не удержавшись, выругался Парк, сверкая гневными очами в сторону невозмутимого, что статуя с острова Пасхи, коллеги.
– Херня какая-то. У тебя совсем нет чувства стиля, - с наигранным равнодушием отозвался Глускин в ответ, хотя по нему прекрасно было видно, что комичность ситуации его рассмешила. Безо всякого стеснения пройдя в комнату, он отставил чашку с чаем на компьютерный стол, и, потеснив Вейлона в сторону, распахнул дверцы его шкафа для одежды, и заскользил по полкам пристальным взглядом.
– А если бы я там порно-журналы хранил? – насупившись и сложив руки на груди, проворчал Вейлон.
– Ты думаешь, что меня можно смутить куском глянцевой бумаги, на которой изображена обнаженная девушка? – обернувшись через плечо, поинтересовался Эдди, но услышав в ответ смущенную тишину, цокнул языком, и вновь вернулся к своему прежнему занятию. Вейлон раздраженно фыркнул. Опять. Спустя какое-то время мужчина вытащил из шкафа пляжные шорты и футболку в тон с незатейливым принтом. Беспрекословно приняв вещи, Вейлон быстро оделся под бдительным наблюдением со стороны коллеги, пока тот в свою очередь прихлебывал чай и, покрутившись на месте, замер, ожидая вердикта от «превеликого светила моды».
– Хорошо, что хоть у кого-то из нас двоих есть чувство стиля, - не скрывая насмешки, резюмировал дизайнер, и успел перехватить полетевшую в его сторону диванную подушку, при этом как-то умудрившись не расплескать чай по кровати.
– Эй-эй, полегче, парень, я же просто пошутил. Так ведь действительно лучше выглядит, неужели ты со мной не согласен? - приподняв руки в примирительном жесте, наигранно возмущенно сказал Глускин, посмеиваясь, и Вейлон, отмахнувшись, пошел на кухню для того, чтобы собрать заготовленные еще со вчерашнего дня закуски, для пикника на природе.
* * *
Всю дорогу до места Вейлон нагло проспал на заднем сидении внедорожника, заткнув уши наушниками и укутавшись в плед, как в кокон. Эдди, то и дело, поглядывая в зеркало заднего вида, невольно удивлялся позам, которые Парк принимал в дремлющем состоянии – все как одна были неудобными и какими-то даже неестественными, только вот этот факт не мешал IT-шнику преспокойно посапывать, и видеть свои сны. Спустя какое-то время шоссе сменилось ухабистой, неровной лесной дорогой, но даже это не помешало Вейлону спать, разве что он в очередной раз сменил позу: перевернулся на спину, закинул одну ногу на спинку заднего сиденья, и другую спустил на пол. Затормозив на пустом берегу озера, Эдди заглушил мотор, поставил машину на ручник и откинулся на спинку кресла. Держа одну руку на руле, другой он поправил зеркало заднего вида, и едва сдержался от того, чтобы не засмеяться в голос. Вейлон видимо окончательно уснул, убаюканный тряской машины, и теперь выглядел одновременно милым и нелепым: в прежней позе, с вывалившимся из уха наушником, сопящий, и с приоткрытым ртом, с уголка которого медленно стекала слюна. Вооружившись смартфоном, Эдди повернулся и запечатлел сей великолепный компромат на память, чтобы потом время от времени в шутку припугивать Парка тем, что он распечатает это фото, и расклеит их по всему офису с какой-нибудь нелепой надписью внизу, вроде: «отдел технического обслуживания бдителен и внимателен».
Растолкав сонного товарища, и объяснив ему, выглядящему после сна осоловевшим, что они добрались до места назначения, Эдди занялся тем, что принялся мало-помалу избавлять багажник от взятой в дорогу «поклажи». Пока Вейлон приходил в себя и вылезал из машины, Глускин уже успел соорудить место для костра, и даже пытался его разжечь, но, видимо, огонь был не по его части, так что за дело взялся Вейлон у которого дело пошло более продуктивно.
– О, а ты все-таки не промах, - с беззлобной усмешкой прокомментировал расстилающий на земле плед Эдди, наблюдая за разгорающимся костром, Вейлон самодовольно усмехнулся коллеге в ответ и подкинул в пока еще слабое пламя небольшое полено. Через какое-то время, разобравшись с огнем и обстановкой, расставив закуски и, наконец, расположившись с комфортом, Вейлон осмотрелся по сторонам, оценивая обстановку.
Картинку, несомненно, можно было назвать, что говорится, живописной. Они сидели на берегу большого, чистого озера, лишь вдалеке на фоне постепенно темнеющего неба, можно было различить другой берег, по отдаленности которого, собственно говоря, Вейлон и судил о величине водоема. С остальных трех сторон – небольшой лесок, недостаточно густой, чтобы его можно было бы назвать настоящим лесом, но наверняка отбрасывающий достаточно плотную тень, для того чтобы укрыть отдыхающих от солнечного зноя, откуда-то оттуда доносится умиротворяющий птичий щебет. Около самой воды густая, низкая трава сменялась песчаной насыпью, постепенно плавно уходящей под ровную, едва ли не кристально-прозрачную водную гладь. Если бы еще не было так душно, то все было бы просто изумительно и великолепно, но свои минусы есть всегда, и везде, без этого никак. Небо чистое, ни тучки, но постепенно склоняющееся к горизонту солнце печет не так сильно, как днем, впрочем, духоты это не отменяло, и Вейлон надеялся только на то, что с наступлением предвечерних сумерек температура упадет хотя бы на несколько градусов, иначе он просто умрет от обезвоживания.
– Хорошо тут, - негромко сказал он, упершись на отставленные назад руки, и откинув голову назад, подставляя лицо под последние, самые нежные солнечные лучи и прислушиваясь к щебету птиц, шороху ворошившей легким ветром травы, и треску поленьев в костре. Умиротворяющая и расслабляющая обстановка, это, кажется, как раз то, чего так настойчиво требовало сознание обоих. Сейчас даже спать нет желания, не то момент упускать не хочется, не то Вейлон уже в машине отоспался. Эдди прилег на плед и, подперев щеку кулаком согнутой в локте руки, согласно кивает головой, и издает мычащий звук вроде «угу», соглашаясь со словами Вейлона. Оба слушают присущую только природе тишину, что в тоже время соткана из многочисленных звуков: легкого свиста южного ветра в ушах, стрекоте кузнечиков, прячущихся в траве, плеска волн и массы других, совершенно разнообразных звуков. Приоткрыв глаза, Глускин наблюдает за расслабленным, замершим на месте коллегой, и мягко улыбается, рефлекторно копируя выражение его лица. Вейлон, даже растрепанный, и «помятый» после сна выглядит очаровательно. Костер громко трещит, выбрасывая вверх сноп рыже-золотистых искр, и оба пробуждаются после наваждения, Вейлон разворачивается лицом к Эдди.
– Мы просто обязаны выпить за этот чудесный вечер, как думаешь? – интересуется Парк и приподнимает бровь, Глускин принимает сидячее положение, и отвечает наиболее лаконично, что говорится: «не словом, а делом», – берет и открывает бутылку виски, который разливает по стаканам, отдельно он наливает газировку, чтобы было чем запивать. Какое-то время они просто сидели и разговаривали о мелочах, выпивали и закусывали, и тут, на полбутылки, Вейлона осенила гениальная, по его мнению, идея.
– Как на счет того, чтобы сыграть в «правда-или-действие»? – с хитрой, пьяной улыбкой на губах спросил он, посмотрев в сторону Эдди, дизайнер махнул рукой и согласно кивнул головой. Простая и незатейливая игра, в которую можно сыграть двум людям это всегда хорошо. Вейлон, как инициатор выбрал Эдди первым ходящим.
– Расскажи про самую неловкую ситуацию в твоей жизни, - спрашивает Эдди первое, что приходит ему в голову и с интересом смотрит на Парка, тот отвечает не долго думая.
– О, ну это слишком просто. Конечно же, тот момент, когда моя бывшая застукала меня с ее подружкой. Действительно неловко тогда получилось. Мне почему-то тогда казалось, что был понедельник, а оказалось, что уже среда, и как раз тогда она вернулась из командировки. Представляешь эту картину? Заходит моя благоверная, а я трахаюсь с ее подружкой около окна, и вот до сих пор понять не могу – то ли она на измену обиделась, то ли на то, что я ее бегонии с подоконника спихнул, в порыве страсти, - Вейлон посмеивается и, чокнувшись стаканами с Эдди, отпивает. Глускин тоже загадывает правду.
– Раз мы начали говорить про ситуации… Расскажи про самую нелепую ситуацию, которая случалась с тобой, - было у Вейлона большое желание поинтересоваться про шрам от ожога, но он решил воздержаться от этого вопроса, боясь испортить Глускину настроение, потому что, насколько он помнил по реакции мужчины, этот вопрос был для него одним из самых нелюбимых.
– Нелепую? М-м, помню нелепо я себя чувствовал еще тогда, когда был подростком, мой отец однажды прознал про то, что я совмещаю секцию борьбы с кружком шитья и был этому не рад, зато вот мама меня тогда хвалила. Да-да, вся эта, как ты говоришь, «муть с шмотками» мне начала нравится еще в подростковом возрасте. Ладно, правда или действие? – Вейлон, жуя, показывает два пальца, выбирая второй вариант, - действие, значит. Хорошо. Выпей полстакана чистого виски, не запивая и закуси лимоном. Как тебе такое?
– Да ты издеваешься, Эдди. Ладно, будь по твоему, но помни, что месть будет страшна, - пьяно посмеиваясь, говорит Вейлон и наливает себе назначенные полстакана. Взяв стакан в одну руку, а лимон в другую, он недовольно морщится, наблюдая за тем, как Эдди спешно достает телефон из кармана, чтобы увековечить этот «подвиг в анналах истории», тем не менее, IT-шник не возражает. Глускин смеется, наблюдая за тем как, кривится Вейлон сначала от вкуса алкоголя, а после от лимонной кислоты, видеозапись на мобильнике получается дрожащей, и все же кое-что там рассмотреть можно. Стоило Вейлону придти в себя, как он подсаживается ближе к Эдди и теперь они смеются вместе.
– Ладно, большой босс, правда или действие? – с издевкой в голосе интересуется Вейлон, и глупо хихикает, чувствуя ощутимый тычок кулаком под ребра.
– Я же тебя просил не называть меня так. Давай действие. Кровь за кровь, так сказать, - Вейлон довольно улыбается и на какое-то время задумывается, пытаясь генерировать не менее коварный план.
– Хорошо, ты лезешь в озеро и там танцуешь мне балет, или слабо? – Вейлон кивает в сторону темной водной глади и Эдди, чтобы не ударить в грязь лицом, поднимается на ноги и стягивает с себя легкую рубашку, скидывает с ног обувь, вытаскивает из карманов разную мелочевку и, оставшись в одной только борцовке и тонких, хлопковых штанах целеустремленно направляется к кромке воды. Вейлон следует за ним, сжимая в руке телефон и победоносно улыбаясь, мужчина слегка пошатывается, явно дошедший до состояния «мне сейчас хорошо, я люблю весь мир и готов говорить с кем угодно, о чем угодно» - самое оптимальное, безболезненное и веселое состояние опьянения. Первое время Эдди топчется на берегу, но спустя какое-то время, привыкнув к воде, заходит в нее все глубже и глубже, на самом деле, нагретая за день вода не такая уж и холодная, и чем глубже – тем теплее. Окунувшись в воду и побарахтавшись в ней какое-то время, мужчина разворачивается к Вейлону и принимается выдавать нелепые балетные «па» и пытаться задирать ноги, что в воде заметно проще, нежели на суше. Парк заходится истеричным смехом и спустя какое-то время отбрасывает телефон обратно на плед, чтобы случайно не утопить его, выронив из трясущихся от смеха рук.
– Какого… - резко и слишком громко вскрикивает Вейлон, чувствуя обрушившийся на него поток воды. Вскинувшись, он осоловело смотрит на заходящегося смехом Глускина, и наигранно-грозно хмурит брови, - ну, блять, спасатель Малибу, ты нарвался на водную битву, - замогильным голосом, достаточно громко, чтобы услышал Эдди, произнес Парк и с низкого старта ринулся в воду, разбрызгивая вокруг себя тучу брызг, преодолевая сопротивление воды, Вейлону все же удалось нагнать улепетывающего Глускина и повиснув у того на шее, слегка притопить. В следующий момент Вейлон чувствует, как Эдди крепко ухватив его за бока, чтобы не увильнул, резко подается назад и погружается под теплую воду, IT-шник от неожиданности не успевает даже задержать дыхание. Наглотавшись воды всем, чем только можно: ртом, носом и, кажется, даже ушами, Вейлон выныривает и принимается неистово отфыркиваться и кашлять. Но стоило обеспокоенному Эдди приблизиться чуть ближе, чтобы, судя по всему, справиться о его самочувствии, как Вейлон резко отошел назад и провел ребром раскрытой ладони по воде, брызгая на Глускина. Так называемая «водная битва» продолжалась до тех пор, пока Эдди не обратил внимания на то, что IT-шника уже потряхивает от холода, не смотря на то, что вода, вроде как, теплая. Насильно вытащив яростно сопротивляющегося и распаленного «битвой» инженера на берег, Эдди помогает ему снять футболку и вскользь пробегается пальцами по натянутой коже, незаметно и едва ощутимо настолько, что техник даже не обращает внимания на этот жест. Усадив Вейлона едва ли не вплотную к костру, Эдди отжимает его футболку и свою борцовку и, разложив вещи на земле рядом с пледом, подсаживается к Вейлону.
– Ладно, это было весело, но злоупотреблять не будем. Кстати, я тут вспомнил, один мой товарищ ездил в Эмираты и привез мне оттуда хорошее разогревающее масло, один черт мне его девать некуда, а вечно таскать с собой в бардачке как-то не очень хорошо получится. Как на счет того, чтобы побыть подопытным кроликом? – интересуется Эдди, склонив голову к плечу. Вейлон приподнимает бровь, и думает о том, что этой действительно нелепой и неловкой картины все равно никто не увидит, потому что других людей тут нет, так что отказываться было бы глупо. В конце концов, не каждый день ему предлагают умастить тело натуральным маслом, а зная друзей Эдди – еще и качественным, так что Вейлон согласно кивает головой и, сдвинув остатки еды и выпивки на землю рядом, растягивается на пледе, и устраивает голову на руках. Эдди ненадолго отходит, чтобы достать масло из бардачка машины, вернувшись он опускается на плед рядом с Вейлоном - ты не против? Просто мне так будет удобнее, – спрашивает Глускин, уже перекинув ногу через бедра друга, впрочем, тот все равно мычит что-то непонятное и Эдди расценивает это как разрешение и согласие.
Когда холодное, приторно пахнущее медом и цитрусами масло, льется на спину и ползет тонкой струей вдоль выемки позвоночника, Вейлон шумно выдыхает через нос, напрягается и поводит плечами назад. Под бледной кожей четко прорисовывается рельеф мышц, оттененные дуги ребер и острые лопатки. В свете костра кожа Вейлона приобретает рыжевато-золотистый, как медь, оттенок. Эдди мог бы завидовать его подтянутому и чистому, без шрамов и меток, телу, но зависти он предпочитает созерцание. Он считает Вейлона прекрасным так же, как наблюдатели считают прекрасной Джоконду. Он растягивает губы в мягкую улыбку, чувствуя, как тело Вейлона расслабляется и млеет в его руках, он улыбается, чувствуя его доверие и беззащитность. Эдди хочется склониться ниже, чтобы оставить мягкий поцелуй на поросшей мягким пушком, задней стороне шеи Парка, но он одергивает себя. Оглаживая и разминая напряженные плечи Вейлона, Эдди прикрывает глаза, улавливая горьковато-древесный запах его одеколона.
– Тебе надо стараться сидеть ровно на работе, - негромко говорит Эдди и проводит ладонями по широкой спине, приминая кожу выпирающих лопаток. Мягко касается кончиками пальцев ребер и боков, и Вейлона передергивает в плечах от этого легчайшего, но острого чувства. Эдди проходится руками вдоль линии позвоночника, постепенно разминая жесткие мышцы. Он прикасается к его плечам и предплечьям, и зарывается пальцами в волосы, массируя кожу затылка, и Вейлон тихо стонет от удовольствия, из-за чего Эдди непроизвольно сглатывает. Глускин мягко втирает масло в раскрасневшуюся кожу Парка, и горечь одеколона смешивается с приторным запахом масла. Он проводит большим пальцем по изгибу позвоночника, пересчитывая подушечкой выступающие позвонки.
– Надо уметь держать спину, чтобы потом она у тебя не болела, - сосредоточенно говорит он и, положив ладонь между лопатками парня, надавливает на нее другой ладонью, будто пытаясь выжать воздух из легких коллеги. Внутри худощавого тела слышен глухой хруст костей. Эдди спускает руку ниже и вновь надавливает, разгоняя застоявшиеся между костьми соли. Мужчина думает о том, что он не отказался бы касаться этого тела, хоть целую вечность, потому что кожа у Парка мягкая и приятная, потому что сам программист податлив и сговорчив, впрочем, скорее всего не то чтобы Парк, а виски в нем. Вейлон вяло, как-то сонно мурлычет и время от времени тихо стонет. Кожа у Парка чувствительна так же, как чувствителен к внешним раздражителям старый холст. Эдди думает о том, что он хотел бы провести языком вдоль его позвоночника и пытается представить, как громко застонал бы Вейлон.
– Перевернись, - шепчет Эдди и приподнимается, давая коллеге пространство для маневра. Мужчина медленно переворачивается на спину, и Глускин вновь опускается ему на бедра. Он прикасается к его шее и мягко улыбается, наблюдая за тем, как податливо Вейлон откидывает голову назад, подставляясь под его прикосновения. Эдди касается выпирающего изгиба ключиц, и промасливает обе глубокие впадинки. Он касается его груди и живота, обводит пальцами рельеф мышц и приминает мягкую кожу. Эдди думает о том, что он обязательно поцеловал солнечное сплетение и прошелся бы языком между кубиками пресса. Чтобы дотянуться до лица, ему приходится склониться очень низко. Хотя, на самом деле, он мог бы просто подсесть поближе. На самом деле, он намерено игнорирует такую возможность. Лицо Вейлона настолько близко, что он губами чувствует пахнущее душком алкоголя и фруктов дыхание. Эдди думает о том, что он хотел бы целовать эти губы. Эдди думает о том, что Вейлон стонал бы ему в рот от удовольствия. Эдди думает о том, как сильно мог бы прогнуться в спине Парк, если бы он действительно приложил бы усилия.
– Эдди? - несколько заторможено говорит Вейлон и открывает глаза, он приподнимает голову и пытается посмотреть вниз, - знаешь…мне кажется, - все так же медленно, как сонный говорит парень и с непониманием выгибает брови. Он смотрит в глаза коллеги и поджимает губы, потому что взгляд Эдди выражает собой простое: «тебе не кажется, Парк». Взгляд Глускина как бы говорит: «да, Вейлон, кажется, у меня действительно возникла «проблема» физического характера». Оторопевший техник не знает что делать, он просто лежит на месте и ждет, грудью и животом чувствуя вес чужого тела, пахом чувствуя чужое напряжение. На самом деле он мог бы просто сказать одно короткое «нет», и они бы обо всем забыли, Вейлон бы краснел всякий раз, когда видел бы руководителя дизайнерского сектора. Эдди знает, что он краснел бы, он очень хорошо его изучил. Эдди знает, что шея у Вейлона чувствительная, именно поэтому он всегда старается прикрывать ее воротником водолазки или рубашки. Он вообще очень наблюдательный, временами, даже слишком.
Парка передергивает в плечах, когда он чувствует мокрое прикосновение мягкого языка к своей шее, он сдавливает ладонями плечи Глускина и поворачивает голову в сторону, подставляясь. Соотношение разумного и безумного, с учетом алкоголя в крови, может быть весьма призрачным и зыбким. Вейлон прогибается в спине, когда язык Эдди очерчивает выступающую мышцу на шее, он поджимает губы, когда Глускин обдает теплым дыханием его ухо, и обводит кончиком языка изгиб ушной раковины. Если бы Вейлон мыслил здраво, то счел бы себя жертвой, но сейчас он чувствует лишь то, что с ним обращаются, как с самым ценным. Если бы Вейлон мыслил здраво, то он, наверное, не допустил подобного. Эдди опасливо замирает, чувствуя, как вздрагивает Парк, ощутив прикосновение его ладони к своему животу.
– Если тебя это пугает, закрой глаза, - говорит Эдди и проводит кончиком носа по его щеке, - просто попробуй довериться мне, - говорит мужчина, и ласково обнимая его под голову, прикасается кончиками пальцев к его животу. Дыхание у техника шумное и хрипящее, как у астматика. Он крепче сжимает в руках широкие плечи Глускина, чувствуя как пальцы оттягивают резинку его шорт. Он прислушивается к себе, чувствуя губы Эдди на своих. Он приоткрывает рот, позволяя Глускину проникнуть в него своим языком. Если бы Вейлон мыслил трезво, он сравнил бы Эдди с умным хищником, который не играет, а боится спугнуть жертву. Только дело в том, что Вейлон понимает, что он далеко не жертва. Он стонет в рот коллеги, чувствуя его пальцы на своем члене, и рефлекторно подается бедрами вперед. Губы у Эдди сладкие от слизанного масла. Лишь поэтому, подавшись вперед, он проводит языком по его губам. «Лишь поэтому» - вот как успокаивает себя Парк. Даже адвокат дьявола не смог бы найти доводов, чтобы назвать его жертвой.
Почему-то именно сейчас Вейлон чувствует себя трезвым. Он пытается отодвинуться, пытается надавить на плечи Глускина и отстранить его от себя, пытается, потому что это «неправильно», пытается, потому что стереотипное мышление берет верх. Пытается, но слишком символично, будто отдавая дань традиции, он пытается отстраниться, лишь потому, что «так надо». Его попытки уйти от всего происходящего, это как красить яйца на Пасху – ты можешь быть атеистом, но все равно покупаешь красители и красишь эти чертовы куриные яйца, почему? Потому что «так надо». Он пытается отстраниться, но слишком слабо, без ярости и раздражения, без желания. Вейлон шеей чувствует усмешку Глускина, чувствует, что тот не отступает, даже не замирает, чтобы поднять голову и заглянуть в его глаза своими, слишком живыми и выразительными. Эдди вылизывает ключицы Парка и мягко прихватывает зубами тонкую кожу, заставляя мужчину тихо, протяжно зашипеть, и сжать пальцы. Глускин целует его под подбородок и в углубление солнечного сплетения. Эдди проводит языком по узкому углублению между мышцами пресса и погружает кончик языка во впалый пупок. Он прикасается губами к дорожке жестких коротких волосков, и чувствует, как эрекция Парка, сквозь тонкую ткань шорт трется об его кадык. Он чувствует пальцы Вейлона на своей голове, и оттягивает в сторону уголок губ, вслушиваясь в его сбивчивые стоны, влюбляясь в протяжный, беззащитный звук его голоса.
Вейлон не знает, почему он не закрывает глаза, как ему советовали. Парк упрямо смотрит вверх, в то время, как мог бы закрыть глаза и представить на месте Эдди кого-нибудь другого, представить какую-нибудь выбеленную девицу из последнего порно-ролика от Kink, который смотрел еще вчера вечером, если постараться, он мог бы даже представить себе ее блядские стоны, но Вейлон не закрывает глаза. Он смотрит в усыпанное звездами глубоко-синее небо и думает о том, что предложенное Эдди «действие» было не просто злой шуткой, оно было анестетиком для его чести. Вейлон думает о тонких, бледных губах, обдающих горячим дыханием его правую тазовую костяшку. Он думает о зубах, ласково прикусывающих его кожу. Он думает о широкой ладони, которая успокаивающе и мягко гладит его по внутренней стороне бедра, думает о том, что в этом жесте сосредоточенно столько бережливости и приторной нежности, что он будет помнить прикосновение этих пальцев еще слишком долго. Слишком долго, по мнению социума и норм морали, на которые он все еще не может наплевать.
– Холодает, - целуя его в живот, говорит Эдди и, поднявшись на колени, оттирает губы от масла. Теперь они оба пахнут медом, цитрусами, и Парковым горьким одеколоном. Смешение запахов, почти сравнимо со смешением крови.
– Пойдем в машину, - поднимаясь на ноги и протягивая ему руку, говорит Эдди, и Вейлон понимает, что эта рука – это та самая пресловутая точка невозврата, о которой многие говорят, но которую мало кто видит. Он четко понимает, что если сейчас протянет руку в ответ, то больше не сможет ничего изменить. Он понимает, что Эдди дает ему шанс. Вейлон думает о том, что, скорее всего, фраза разгневанного отца, которую тот однажды сказал ему, сыграла с ним злую шутку. «Если ты начал какое-то дело, то доводи его до конца, Парк» - вот что тогда сказал отец. Протягивая руку в ответ, Вейлон думает о том, что если бы не отец, то все было по-другому. Чувствуя пальцы Глускина обхватившие его ниже локтя, он успокаивает себя так же, как успокаивал себя каждый индивидуум. Любой человек всегда найдет оправдание любому своему поступку. Поднявшись и прижавшись к мужчине, он думает о том, что свое оправдание он обязательно отыщет завтра, лежа воскресным днем в кровати. Наблюдая за тем, как Эдди регулирует и раскладывает заднее сидение машины, Вейлон ежится и зябко обнимает себя за плечи. Его кожа помнит, какое горячее у Глускина тело. Парень трясет головой, отгоняя от себя эти мысли, потому что «это неправильно». Он чувствует себя последним идиотом.
Ему непривычно чувствовать чужие руки на своем теле, непривычно согреваться жаром чужой кожи, непривычно стонать в чужой рот, сидя на чужих бедрах. Прогибаясь в спине и подставляя грудь, и живот для поцелуев, Вейлон думает о том, что слово «чужой» не совсем подходит для Эдди. Обнимая пальцами плечи Глускина, гладя его смуглую от загара кожу, Вейлон думает о том, что человека, который относится к тебе с таким трепетом и избыточной нежностью, в которых можно захлебнуться, называть «чужим» просто глупо. «Кто мы?» - задается вопросом Вейлон, но воспаленное желанием сознание мутнеет. Если бы Вейлон мог, он бы сказал бы что-то вроде: «кажется, мой мозг только что ребутнулся», если бы Вейлон мог, он бы пошутил, но шутки – это не его конек. Чувствуя смазанные маслом пальцы Эдди в себе, он обнимает его, прижимаясь и пряча залитое краской лицо в изгибе мощной шеи, слушая неразборчивый шепот, бархатный голос Глускина успокаивает его, укрощает тихую панику. Чувствуя крепкую хватку пальцев на своих бедрах, Вейлон затравлено смотрит на Эдди, который ждет, не торопя события, давая привыкнуть, или, если так будет удобнее – смириться. Парк мог бы спросить что-то вроде: «это не больно?», только он знает, что без боли не обойтись, он знает, что Эдди не будет врать ему для того, чтобы успокоить. Глускин может соврать кому угодно, но только не ему. Слишком искренний, слишком нежный, до смешного честный, до нереального и невообразимого идеальный. Когда Эдди подается бедрами вперед, проникая в растянутое, но все еще узкое и теплое тело, Парк понимает, почему у него нет ни жены, ни девушки, Парк понимает, почему Эдди никогда не присоединялся к обсуждениям вроде: «как тебе та секретарша? Видал, какие у нее сиськи?».
Когда воздух начинает густеть и плавиться, когда по спине течет пот, размазываемый пальцами, когда во рту пересыхает от частого дыхания, а горло болит от стонов, Вейлон не может думать ни о чем. Он может лишь чувствовать и выгибаться в чужих руках, горячих и сильных. Парень может лишь слушать смехотворное и нелепое: «это чертовски хорошо», или: «это нереально божественно», и все же чаще скомканное: «расслабься, бога ради», или же собственное: «еще» и «сильнее». Эдди мягко толкает его в бок, сталкивая со своих бедер и укладывая на бок. Он прижимается к его покрытой испариной спине своей грудью, поднимает ногу Парка чуть выше, подхватив ее под колено, и вновь упоительно медленно проникает внутрь чужого тела. Вейлон стонет, вновь чувствуя наполненность, и кусает тонкую кожу на тыльной стороне ладоней. Когда Эдди, целуя его в плечо, вколачивается в него, Вейлон заводит руку за голову и прикасается пальцами к затылку Глускина, колючего от пробивающихся коротких волосков, перебирает растрепавшиеся волосы. Он задушено хрипит и часто дышит, он болезненно стонет, когда Эдди слепо впивается в его кожу своими зубами сильнее, чем следует. Одно проникновение – один выдох. Это почти как контролировать свое дыхание во время бега, только если вы не профессиональный бегун, то у вас все равно не получится. В этом деле Вейлон далеко не «профессиональный бегун».
Эдди не забывает о нем, даже когда его потряхивает от оргазма. Они оба трясутся, как контуженные, захлебываясь от физически ощутимой эйфории и цепляются друг за друга, как утопающие, на несколько секунд будто теряют зрение и перед глазами лишь темнота, и белые мушки. Если бы Вейлон хотел, он мог бы сказать, что-то вроде: «и как ты объяснишь происхождение этих пятен работникам химчистки?», он мог бы сказать, что-то похожее на: «если копы будут обыскивать твою тачку с помощью ультрафиолетовых ламп, они охуеть, как удивятся». Но он не хочет говорить, сейчас он хочет только спать, а сперма на обивке сидений – это не его забота. Глаза у Парка слипаются, а чувство сонливости тяжелее, чем после работы, именно поэтому, когда Эдди захлопывает дверь багажника, блокирует двери, выключает тусклую подсветку и ложится обратно, Вейлон прижимается к его взмокшей груди спиной и кладет голову на его руку.
– Если она онемеет, то просто вытащи, не бойся меня разбудить, - вяло говорит он и слышит мычащее «угу», выражающее согласие и понимание. Эдди целует его в худощавое плечо и обнимает под грудь, прижимая к себе. Действия Глускина, поведение Эдди, весь он – такой же «сладкий», как и разогревающее масло, привезенное его другом откуда-то из Эмиратов и где-то на периферии сознания, беззлобно усмехаясь, Вейлон понимает, что это масло было так же неслучайно, как и загаданный Эдди стакан с виски. Вейлон догадывается, что никакого друга нет и в помине, зато рядом с офисом есть неприметный ларек со всякой восточной атрибутикой. Но что произошло, то произошло и все это уже настолько несущественно, и мелочно, что Парк просто игнорирует эти сумбурные мысли, предпочтя им сон.
* * *
Когда сознание Вейлона возвращается к нему, пробуждая мозг и мышление. Первое о чем он думает это то, что он не может понять, что у него болит больше – голова или жопа, более того он думает о том, что судя по ощущениям, две этих части его тела поменялись местами, потому что в голове Парка реально творится какое-то дерьмо. Вейлон думает о том, что он, вроде как, еще не настолько конченный, чтобы пытаться «напиться» с помощью другой оконечности своего рта. А потом Вейлон чувствует, как боль неспешно искусывает его тело: ключицы, плечи, шею, ноги. Мышцы тянет, кости ломит, но он однозначно не чувствует себя болеющим. Мысли в голове Парка: «это, блять, просто отлично, это очень хорошо» каким-то рычащим голосом, не его голосом, но очень знакомым. В мыслях Парка слышно судорожное, почти эротичное дыхание. А потом он открывает глаза и понимает, что все в этом ебанном мире не так просто, как кажется. Потому что звук чужого дыхания слышится не в голове Парка, он слышится прямо за его плечом, и мирно спящий, тихо сопящий Эдди это нихуя не мираж, потому что Вейлон нихуя не в пустыне. Пятна засохшей спермы на тканевой обивке кресла кажутся слишком белыми, слишком выделяющимися, они – это вещественное доказательство, и Вейлону хочется взять и вырезать кусок обивки, Вейлону хочется сжечь этот внедорожник, но он лишь бессильно притягивает руки и прячет лицо в ладонях.
– Еба-ать, - протяжно констатирует Парк и, вывернувшись из объятий Эдди, отползает в другой угол пассажирского сидения, тупо смотря на спящего коллегу. В голове Парка еще много всяких ругательств и ни одной второсортной шутки. В голове Парка «синий экран смерти» и на этом синем-синем экране белым мигают четыре буквы «F U C K». Вот как он относится ко всему этому. Покидая теплый, согретый дыханием салон машины, Вейлон думает только о том, как бы ему унести отсюда ноги, безбожник Вейлон готов читать молитвы, лишь бы Эдди не проснулся раньше времени, потому что все происходящее слишком «пиздец» и «охуеть». Вейлон считает, что ему надо подумать обо всем произошедшем в одиночестве. Вейлон думает, что он сделает, когда вернется домой – откроет завалявшуюся в мини-баре бутылку коньяка или сразу сядет искать новую работу? Он всегда был слишком категоричным, а сейчас он просто пиздец какой категоричный, просто потому что так надо, просто потому что он не может спустить все произошедшее на тормозах и сделать вид, что ничего не было. Его болящая жопа не даст ему сделать вид, что «ничего не было». Скользя среди утреннего густого тумана и собирая свои вещи, Вейлон думает о том, что Эдди, наверное, и не вспомнит об этом. Вейлон думает, что, в общем-то, он не из тех парней, которые запоминаются надолго.
Стоя на краю пустой дороги и голосуя проезжающим мимо машинам, Вейлон думает о том, что он не тот парень, который подошел бы Эдди, а потом смеется над собой же. «А как же общество Парк? Как же все то дерьмо, которое так ебало тебя ночью? Как же, блять, стереотипы и мнения, как же социум?» - вот о чем думает Парк, а потом он посылает все это нахуй: людей, мнения, точки зрения, ненависть к лижущимся девицам и ручкающимся парням. Вейлон посылает нахуй весь мир, потому что считает, что людям из какой-нибудь ебучей солнечной Калифорнии реально не должно быть дела до того, с кем и как он трахается. Когда рядом с Парком притормаживает раздолбаного вида пикап, он говорит водиле, что заплатит полсотни за дорогу до Денвера, потому что он просто пиздец как хочет домой. Нет серьезно, он так и говорит: «мужик, я пиздец как хочу домой», и хер знает почему, но этот крупный парень за баранкой говорит, что подбросит его бесплатно, этот парень говорит ему: «ты чертовски похож на испуганного оленя, чувак». А потом всю дорогу до дома они смеются, они рассказывают друг другу дебильные шутки и смеются над ними, и это просто охуенно, это именно то, что было нужно Вейлону – забыть о том, что где-то там далеко позади спит в прогретом нутре внедорожника человек, которому Вейлон больше не сможет нормально посмотреть в глаза; ему просто хочется хотя бы пару часов не думать о том, как оправдаться; ему просто хочется хотя бы на мгновение забыть о том, что было, потому что он сам нихуя не может понять, хорошо это или хреново.
* * *
Никто и никогда не задумывался о том, что тиканье часового механизма похоже на похоронный марш? Серьезно, вы только прислушайтесь к этому монотонному стрекоту шестеренок. Тик-так, так-тик. В голове Вейлона схема часового механизма: шестерни, встающие в пазухи других шестерней, которые встают в пазухи других шестерней. Жизнь – как часовой механизм, слишком сложная, и звучит всегда по-разному. Так-тик, тик-так. Сколько прошло времени? В нынешнем времяисчислении Вейлона: полтрети бутылки с момента побега из зоны локального непонимания.
- Какого хуя я делаю? – спрашивает Вейлон самого себя, заведомо понимая, что ответа у него нет. Он делает это только для того, чтобы заполнить «тишину в эфире», лишь для того, чтобы не делать ситуацию хуже, чем есть. Вейлон думает о том, что он не хочет относиться к той категории людей, которые всякий раз предпочитают жалеть себя и херить весь мир, он не хочет быть человеком, который осознанно преувеличивает степень собственных страданий, потому что на самом деле страдать не из-за чего. На самом деле не произошло ничего такого, из-за чего стоило бы напиваться, именно поэтому Парк чувствует диссонанс внутри себя, потому что не понимает, что его гложет настолько, что он методично напивается в компании бутылки импортного коньяка, мобильного телефона и «погруженного в сон» ноутбука. Честно говоря, он вообще ничего не понимает, но тишина в квартире теперь кажется ему пугающей, какой-то замогильной. Он сидит, сгорбившись за подобием барной стойки на кухне, и остекленевшим взглядом смотрит в кружку, на дне которой плещется темно-рыжий, пахучий коньяк. Кружка высокая и зеленая в желтый кружочек – со стороны это выглядит нелепо. Вейлон даже не знает что нелепее: он или кружка, из которой он пьет пятизвездочный коньяк. Просто, блять, вопрос на миллион.
- Почему это должно меня ебать, а? – спрашивает он звенящую тишину, и, подумав, отодвигает кружку от себя. Действительно, почему он так волнуется из-за всего случившегося? Окей, у него есть вопрос получше – какого хера он следит за своим мобильным, как будто ожидает звонка или sms’ки, или хоть какого-нибудь ебанного чуда? Очевидно, да? Вейлон натянуто улыбается и прячет лицо в ладонях. Такая хуйня могла бы произойти с кем угодно, серьезно, с кем угодно – но почему-то это досталось именно ему. Вейлон говорит себе: «чувак, он, блять, не придет. Будь ты на его месте, ты бы не пришел». Вейлон говорит: «ты взрослый мальчик, Парк, ты ведь знаешь, что так бывает». Вейлон думает о том, что так бывает лишь с долбоебами и вывод очевиден. Он до сих пор не смог разобраться в себе, не смог разобраться в том, что произошло, и да, он думает, что все не так просто. Он успокаивает себя мыслью о том, что все это не случайно, потому что таких случайностей не бывает и теперь он сидит у себя на кухне, дышит запахом алкоголя, и как верный пес ждет, что его мобильник «оживет». Он судорожно улыбается и думает о том, что тот парень, который подвез его, был реально прав, когда назвал его оленем. Парк думает о том, что это реально глупо – сначала сбегать, не разобравшись, а потом сидеть на месте, мучить себя мыслями и ждать.
- Просто блять невероятно, - выдыхает он и зарывается пальцами во всклоченные волосы. Он вновь, в который раз, включает вчерашнюю запись: озеро, Эдди, смех. Иллюзия счастья, теперь уже иллюзия. Теперь все произошедшее выглядит в его сознании не так страшно, как казалось изначально, но не возвращаться же ему, вот он и ждет. Как олень. Сидит и ждет хер пойми чего. Он смотрит перед собой и не сразу понимает, что что-то изменилось, тишина перестала быть такой тихой, потому что где-то в прихожей слышен тонкий звон, какой бывает, когда кто-то открывает ключами дверь. «Соседи» - думает Вейлон, а потом слышит, как щелкает замок. «Не соседи» - думает Вейлон, когда слышит скрип открываемой двери. В этой жизни бывает всякое, честно. Парк поднимается на ноги и неустойчивой, шаткой походкой направляется в сторону прихожей намеренный выяснить, кому и что именно понадобилось в его квартире, потому что чего-чего, а такой херни он не потерпит. Уже приготовившийся высказать все, что он думает о незваных визитерах, Вейлон замирает на месте и давится так, и не высказанными словами. Жизнь – это все-таки охуеть какая странная штука.
- Какого хера, Парк? – спрашивает его Эдди и откладывает в сторону дубликат ключей от квартиры, Вейлон вспоминает, как отдал их Эдди несколько месяцев назад на хранение. Глускин смотрит на него, сложив руки на груди и не шевелясь, всклоченный, неряшливый, будто собиравшийся в спешке он выглядит странно, потому что обычно выглядит презентабельно и аккуратно, словно готовый в любой момент сделать фото для обложки Vogue, или какие там есть крутые журналы? Смотря в пол и считая половицы, Парк не может понять, какого хера он чувствует себя виноватым. Он все так же смотрит вниз даже тогда, когда его прижимают к стене, вдавливая в нее, и сдавливаемые крепкой хваткой плечи пронзает боль, но Вейлон все так же безмолвствует, лишь морщит нос, и жмурится.
- Почему ты оставил меня одного, Парк? – спрашивает Эдди своим рычащим, низким голосом. Его лицо близко-близко, теплое дыхание касается подбородка и шеи. Вейлон нервно сглатывает и, приподняв руки, нерешительно прикасается пальцами к запястьям Эдди – слепое действие, совершено неосознанное, лишенное всякого смысла, просто желание прикоснуться к нему, почувствовать его реальность, ощутить бархат чужой кожи под пальцами, чтобы быть наверняка уверенным в том, что это не выкидыш алкогольной горячки.
- Я не подхожу для тебя, да? Ты, наверное, тоже представлял кого-то другого, кого-то кто лучше и красивее, - в голосе Эдди боль и разочарование, и Вейлон чувствует, как потроха внутри него поджимаются, и скручиваются в холодный узел, Вейлон чувствует внутри себя эту опустошенность, такое, бывает, чувствуешь смотря или слыша что-то действительно жалостливое. Он не сопротивляется, когда Эдди, ухватив его пальцами под подбородок, вздергивает его голову выше и заглядывает в глаза, и Парк смотрит на его губы изогнутые в натянутой, какой-то болезненной, и судорожной улыбке. Улыбка на губах Эдди какая-то восковая и не настоящая, он заставляет себя улыбаться, чтобы не выглядеть устрашающе. Вейлон медленно выдыхает через нос в тот момент, когда Эдди, видимо разглядев что-то такое в его взгляде, подается вперед и замирает в сантиметре от его лица. Эдди ждет его решения. Точка невозврата – вот как называется эта херня, и это уже во второй раз.
- Теперь ты от меня не спрячешься, не в этот раз, - улыбается Эдди и шепчет в его губы, - я хорошо подумал, у меня было много времени. Сколько мы работаем вместе? Год, полтора? У меня было все это время, и я хорошо подумал, чего хочу, - шепчет Эдди, и его руки с плеч соскальзывают на пояс Парка, он прижимается к нему, вдавливает в стену массой тела, отсекая пути отступления, которыми Вейлон, и не думал пользоваться. Эдди прикасается пальцами к его коже и программист прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям внутри себя, он ждет, ждет ту последнюю простую фразу, которая обязательно должна прозвучать, он знает, что для нее тут найдется место, для этой набившей оскомину фразы тут самое место, вот именно сейчас.
- Я люблю тебя, идиота кусок, - со смехом в голосе говорит Глускин и оттягивает уголок губ в сторону, он обнимает одной ладонью лицо Вейлона, и гладит большим пальцем по щеке. Такой прорвы обожания в чьих-либо глазах Парк еще не видел, он еще никогда не чувствовал настолько явно, что кому-то нужен едва ли не до смерти.
- Господи, какой же я, блять, олень, - смеясь, говорит Парк и обнимает руками Эдди за шею, льнет к нему, и прикасается к его губам своими, целуя поверхностно, ненавязчиво, чувствуя, как расслабляется и млеет от этого такой невозмутимый, и хладнокровный Эдди. Только потом он чувствует, как до треска в костях его вбивают в стену, чувствует, как кусают за губу и зализывают укусы, чувствует чужой, мягкий и скользкий язык в своем рту, чувствует пальцы, что сдавливают его талию по-собственнически сильно, он рычит в чужой рот, впивается в него, и цепляется пальцами за широкую спину, он растворяется во всем происходящем, и плывет по течению, не потому что не знает что делать, а потому, что ему не хочется этого прекращать, и все это настолько правильно, и естественно, что не приебешься, во всяком случае, так думает сам Вейлон, а что до мнения социума... Нахуй его, нахуй весь мир. Сейчас бытие Вейлона сошлось на целующих его губах и гладящих его ладонях, а все остальное, по сравнению с этим, слишком мелочно, чтобы обращать внимание.
Временами для достижения высшего понимания нужно сделать не один глупый поступок, и самое главное в этом деле – не пропустить свою точку невозврата. Главное – делать то, чего хочется тебе, а не то, что от тебя требует общество и тогда, поверьте, вам не придется слепо метаться от одной мысли к другой, во всяком случае, Вейлон теперь больше никогда не будет чувствовать себя тупорогим оленем.
Бонусная глава 1.ficbook.net/readfic/2266153/6188855#part_conten...
Бонусная глава 2.ficbook.net/readfic/2266153/6207815#part_conten...
@темы: Monday, фанфик - слэш, фанфик-мой, фанфик, Outlast, Аутласт, Outlast Whistleblower, Whistleblower, fanfiction
-
-
04.08.2019 в 17:03-
-
13.02.2024 в 01:19Хотел бы поделиться с вами своим свежим опытом поиска надежного автосервиса в Оренбурге. После длительного выбора, я наконец нашел то место, которым действительно остался доволен — AutoLife.
Что мне особенно понравилось в AutoLife, так это внимание к деталям каждого специалиста этого сервиса. Мастера не только быстро и эффективно решили проблему с моим автомобилем, но и предоставили важные указания по его дальнейшему обслуживанию.
Мне кажется важным поделиться этой информацией с вами, так как знаю, насколько непросто порой найти действительно надежный сервис. Если вы ищете проверенный автосервис в Оренбурге, рекомендую обратить внимание на АвтоЛайф, расположенный по адресу: г. Оренбург, ул. Берёзка, 20, корп. 2. Они работают каждый день, с утра до вечера, и более подробную информацию вы можете найти на их сайте: https://autolife56.ru/.
Надеюсь, мой опыт окажется информативным для кого-то из вас. Буду рад слышать ваше мнение, если решите воспользоваться услугами AutoLife56.
Ремонт системы охлаждения
Рекомендуемые ссылки
Вашему вниманию предлагаем надёжный автосервис в Оренбурге - сервис AutoLife56 Впечатление от доступного автосервиса в Оренбурге завершился успехом: автосервис AutoLife Вашему вниманию рекомендуем лучший автосервис в Оренбурге - AutoLife56 Находка: надёжный автосервис в Оренбурге - сервис AutoLife56 Поиск качественного автосервиса в Оренбурге завершился успехом: автосервис AutoLife be83824
-
-
20.02.2024 в 17:41eroscenu.ru/?page=42684
eroscenu.ru/?page=47218
eroscenu.ru/?page=31025
eroscenu.ru/?page=16423
eroscenu.ru/?page=41274
eroscenu.ru/?page=47472
eroscenu.ru/?page=13873
eroscenu.ru/?page=13913
eroscenu.ru/?page=21678
eroscenu.ru/?page=47808
eroscenu.ru/?page=24858
eroscenu.ru/?page=3982
eroscenu.ru/?page=40863
eroscenu.ru/?page=3512
eroscenu.ru/?page=30139
eroscenu.ru/?page=3598
eroscenu.ru/?page=2016
eroscenu.ru/?page=9749
eroscenu.ru/?page=39224
eroscenu.ru/?page=16196
путешественнические ссылки научно-популярные ссылки кинематографические ссылки литературные ссылки литературные ссылки важные ссылки обучающие ссылки нужные ссылки культурные ссылки спортивные ссылки 869cf8a